Глава 4
Глава 4
Сам доктор Могилевский считал себя человеком неглупым и достаточно понятливым. Он сообразил, чего от него ожидают новые хозяева. Григорий Моисеевич не имел привычки рассуждать о справедливости и законности указаний старшего начальства. Еще в ранней молодости он усвоил, что исполнительность — единственная гарантия успешного продвижения по жизни, залог спокойного и безбедного существования.
Характер, цели и задачи деятельности вверенной ему специальной лаборатории НКВД он представлял себе вполне определенно, отчетливо, а потому без лишних колебаний взялся за предназначенную ему работу.
В отличие от новоиспеченного начальника, большинство сотрудников лаборатории считали, что они занимаются пусть рутинной, но настоящей научно-исследовательской деятельностью, необходимой стране. Они не интересовались (а может, просто не подавали вида) о последующем использовании результатов своих исследований. Григорий Моисеевич это понял сразу, стоило комиссару Алехину как бы вскользь проронить несколько осторожных намеков. Потому-то именно Могилевскому, а не им, ветеранам своего дела, доверили возглавить лабораторию, хотя почти все они имели ученые степени и звания.
Всякая наука, особенно прикладная, как известно, предполагает наличие специального предмета исследования, систему теоретических взглядов и положений, методик проверки состоятельности научных разработок на практике.
Предметом научно-исследовательских изысканий спец-лаборатории НКВД являлась токсикология — наука о физических и химических свойствах ядов, механизме их воздействия на живые организмы, изучении признаков отравления, форм использования токсического воздействия отравляющих веществ.
Как автор, оговорюсь, что являюсь представителем иной профессии, а потому не претендую на точность формулировок, а привожу их в собственном восприятии. Другими словами, это моя частная точка зрения. То же самое относится и к последующим рассуждениям по затронутой тематике.
Итак, поскольку токсикология относится к одной из областей медицины, то совершенно естественно, что специалисты-токсикологи — медики. Эта категория людей испокон веков занималась самым благородным и гуманным делом — оказанием помощи людям при отравлениях.
Но вот в чем принципиальное отличие врачей-токсикологов вообще от аналогичных профессионалов специализированной лаборатории НКВД: последние занимались не наукой спасения людей, а разрабатывали способы их умерщвления.
Казалось бы, в ремесле отравителя, не менее древнем, чем врачевание, уже не открыть ничего нового. Столько приемов и способов лишения жизни придумано и применено в человеческой истории! Кому нужен очередной, сто первый или трехсотый, если действие практически каждого яда детально описано задолго до появления на белый свет доктора Могилевского и других сотрудников возглавляемой им лаборатории. Давным-давно досконально изучено, как воздействует на человеческий организм в целом и на каждый орган в отдельности все, что находится на земле, под землей, растет, плавает, летает и ползает. Обратитесь к самой заурядной старухе-знахарке, и та безошибочно поведает, что идет на пользу живому, а что несет гибель.
Медицине известно не только действие ядов, но и характерные признаки использования большинства из них. Специалист по токсикологии, сведущий судебный медик, без особого труда определит не только причину наступления скоропостижной смерти от отравления, но и назовет вещество или компоненты, примененные для лишения человека жизни. Разумеется, не так уж часто, но все же встречаются и сложные случаи диагностики отравлений. Но это скорее исключение из общего правила. Одни яды оставляют внешние признаки ожогов на губах, на слизистой внутренних органов. Другие отличаются характерным запахом. Третьи изменяют цвет и густоту крови, проявляются в виде всевозможных точечных кровоизлияний легких, печени, в сердце.
Скажем, запах горького миндаля, абрикосовых или вишневых косточек при отсутствии их содержимого в желудке сразу же выдает использование синильной кислоты, цианистого калия. Розовые пятна на теле жертвы и жидкая светло-красная кровь указывают на отравление газами или смерть от удушения. Сильное сужение зрачков свидетельствует об отравлении морфином.
Современный химический анализ крови, печени, почек окончательно расставит все на свои места и снимет малейшие сомнения в насильственном характере смерти посредством отравления. Все это состоятельно при обобщениях наиболее распространенных причин насильственного лишения жизни, как говорят специалисты, на бытовом уровне.
Возникает резонный вопрос: если замаскировать признаки отравления под естественную смерть так сложно, то стоит ли вообще заниматься подобными изысканиями? Не проще ли подкараулить приговоренного к смерти где-нибудь в безлюдном месте, в подъезде собственного дома, на лесной прогулке, да и решить все проблемы примитивным ударом тяжелого предмета по голове либо прицельным выстрелом в затылок. Ведь все равно установят, что совершено убийство. Зачем создавать целые лаборатории, проводить исследования, экспериментировать?
Ан нет! Оказывается, в этом есть свой особый смысл, ибо порой возникает надобность устранения неугодных личностей без всякого шума, без малейшего подозрения на убийство. Явная насильственная смерть неизбежно повлечет за собой официальное расследование. А если жертвами оказываются известные люди — политические, общественные деятели, дипломаты, сотрудники иностранных спецслужб, крупные бизнесмены, — выяснением причин смерти и обстоятельств убийства сразу же займутся не какие-то там дилетантские частные детективы, а настоящие профессионалы, специалисты своего дела. Не менее опытные, чем их оппоненты — отравители. Уж они-то постараются и сумеют докопаться до истинных причин гибели человека, даже если она тщательно замаскирована под естественный исход.
Разработкой способов умерщвления людей, не оставляющих явных признаков отравления, занимаются спецслужбы во многих странах. Не собиралась отставать в этой области и молодая Страна Советов. Вот эта, окруженная глубочайшей завесой секретности область и представляла собой главный предмет научных и практических изысканий созданной еще при Владимире Ильиче Ленине, в 1922 году, лаборатории. Правда, в те первые годы она и называлась своеобразно — специальным кабинетом. И Ленин лично курировал ее работу.
В этой связи совершенно неслучаен тот факт, что когда неизлечимо больной Ильич просил Сталина достать ему яд, чтобы помереть без мучений, он не послал его на Хитровский рынок покупать смертельное зелье у базарных знахарок, а направил именно в свой спецкабинет, чтобы тот принес ему мгновенный яд. Когда боль станет уж совсем нестерпимой, можно будет им воспользоваться. Ленин просил об этом Кобу как старого, испытанного революционера, как мужественного боевика, но Сталин испугался. Он струсил, потому что история эта могла выплыть наружу, и тогда все начали бы говорить, что это он, Сталин, отравил Ленина. Оттого он, нарушив всякие условия интимности разговоров с Лениным, поставил этот вопрос на Политбюро. Представляете? На какой уровень вынесено обсуждение вопроса, убивать вождя революции или дать ему возможность умереть естественной смертью! Политбюро решило Ленину яд не давать. Пускай еще помучается.
Но вернемся к нашему повествованию. Первым начальником лаборатории был профессор Казаков. Его в 1938 году расстреляли, поскольку он дружил с Бухариным. Правда, ушел он со своего поста несколькими годами раньше.
Другой начальник этого заведения тоже был арестован, и доктор Могилевский, выслушивая от Алехина краткие жизнеописания и деловые характеристики своих предшественников, невольно поежился: не очень-то спокойное местечко предлагают ему возглавить, коли почти все предыдущие его коллеги по ремеслу были репрессированы. Алехин, заметив это нервное состояние Григория Моисеевича, усмехнулся:
— Не нужно тут искать каких-то закономерностей или злого умысла. Расстрелять ведь могут и за то, что в неположенном месте перешел дорогу. В этом вам предстоит убедиться. И очень скоро…
Алехину Могилевский явно понравился: профессорского звания не имел, зато был покладист и управляем.
Притом совсем не дурак в тех вопросах, которыми должна заниматься спецлаборатория. А может быть, у него и в самом деле талант особого рода. Комиссар госбезопасности считал, что наделен чутьем на такие вещи.
Когда Менжинский принял ОГТГУ, он очень заинтересовался спецкабинетом, к тому времени почти полностью свернувшим свою деятельность, и создал на его основе химическую лабораторию. И многие приписывали заслугу ее основания именно Вячеславу Рудольфовичу.
До 1937 года спецлаборатория считалась как бы филиалом при Всесоюзном институте биохимии. Но в 1937-м решили, что прикрываться фиговым листком какого-то медицинского научно-исследовательского заведения больше нечего. И лабораторию передали в ведение НКВД, под контроль первого заместителя наркома. По замыслу реформаторов с приходом Могилевского эта спецлаборатория должна была начать новую жизнь.
Кое-что о тайнах деятельности лаборатории Могилевский слышал от профессора Сергеева, который, по своей наивности не подозревая о задачах этого заведения, неоднократно консультировал ее сотрудников, пытавшихся растворять яды в пище, вине, так, чтобы не менялся цвет, запах и вкус еды и напитков. Сергеев, хорошо знавший природные свойства растительных ядов, советовал в первую очередь обратить внимание именно на них. Об этом он рассказывал и своему любознательному слушателю Григорию Могилевскому, когда привечал его у себя дома на Сретенке.
Григорий Моисеевич мысленно готовился к предстоящим экспериментам, фантазировал в поисках вариантов практических исследований. Можно попытаться попробовать действие препаратов на добровольцах — но где их найдешь? И потом, что делать, если такой энтузиаст неожиданно отдаст концы? А что, если подать идею о проведении опытов над преступниками, приговоренными к расстрелу? Ведь это же с пользой для дела и на тех, кому все равно не жить.
Он уже представлял себе, как заходит в белоснежном халате в тюремную камеру, подходит к своей ничего не подозревающей жертве…
Конечно, все это направлено на то, чтобы найти такой яд и отработать такие приемы его использования, чтобы никто не сумел распознать истинную причину смерти, диагностировать отравление.
Рисуя мысленно подобные картины, Григорий Моисеевич испытывал озноб во всем теле — будто сам являлся подопытным материалом. Но одновременно его одолевало и другое — горделивое чувство: только ему, и никому больше, будет разрешено делать такие эксперименты, распоряжаться жизнями людей. Причем разрешено не кем-нибудь, а самим государством. Во имя блага Великой Державы, ее многомиллионного народа. А все, что делается во благо страны и народа, — свято. И все-таки от этих фантазий Могилевского била нервная дрожь.
Ну а вне стен НКВД он будет эдаким благодушным добрячком — профессором медицины, авторитетным и титулованным ученым. Правда, для осуществления столь радужной мечты ему потребуется, пожалуй, несколько лет, но это пустяки, поскольку Григорий Моисеевич теперь нисколько не сомневался, что его мечта непременно сбудется. Благо в такой специфической тематике у него не существует ни конкурентов, ни оппонентов, так как вход сюда глухо закрыт.
Житейские реалии оказались и прозаичнее, и сложнее, чем грезилось. Объекты отдела оперативной техники, в состав которого входила спецлаборатория, размещались в подмосковном Кучине и на 24-й Мещанской улице в Москве. Официально кучинская лаборатория специализировалась на исследованиях действия на организм животных различных ядовитых веществ, поражающих дыхательные органы. На основе этих экспериментов разрабатывались инструкции по их применению. Проводимые исследования в документах НКВД оформлялись как разработка способов защиты от различных боевых отравляющих веществ. В общем-то защитой там тоже занимались. Правда, постольку-поскольку.
Принимая лабораторию, Могилевский не без оснований рассчитывал, что сумеет продвинуться в научных изысканиях и по своему давнему детищу — отравляющему веществу иприту. Он уже достаточно много экспериментировал с ним в бытность сотрудником ВИЭМа, имел кое-какие научные наработки. Если намекам Алехина предстоит сбыться, то это исследование получит действительно большие перспективы. Кстати, теперь без опаски можно пользоваться и теми материалами, за которые его исключали из партии. Они необходимы для пользы «общему» делу.
Знакомство с новой для себя должностью Могилевский начал с изучения наследия предшественников. Оно оказалось небогатым. Чего добились сотрудники лаборатории в работе с отравляющими веществами, из скудных дневников и отчетов выяснить было достаточно сложно. Встретиться с профессором Казаковым и другими бывшими начальниками лаборатории не представлялось возможным. Приговоры на них были уже приведены в исполнение. Что касалось иных, то до начала 1937 года 12-м отделом оперативной техники НКВД руководил Жуковский. Вскоре его сменил Алехин — тот самый, что агитировал Могилевского на работу в НКВД. Кредо этого начальника состояло в работе с вещественными доказательствами. Он был неплохим криминалистом, но послужить с Алехиным новому руководителю лаборатории не довелось. Алехина арестовали.
После ареста Алехина Могилевский в очередной раз несколько дней и ночей пребывал в шоковом состоянии. Но судьба оказалась к нему благосклонной. Ведь очень многих сотрудников, принятых в НКВД по протекции Алехина, постигла трагическая участь их шефа.
Над кураторами лаборатории повис какой-то зловещий рок. В должности начальника отдела Алехина сменил Савич. Этот и вовсе, что называется, не удержался в руководящем кресле. Ровно через неделю после назначения он покончил с собой. Во всяком случае, так была официально представлена окончательная версия его скорой и внезапной смерти.
После этого случая началась глобальная реорганизация. Энтузиастом ее стал первый заместитель наркома внутренних дел Лаврентий Берия. Правда, вмешался он в дело слишком поздно. И многих арестованных по приказу Ежова спецов успели расстрелять.
Вместо 12-го отдела эта структура НКВД стала именоваться Вторым спецотделом. Шло повальное омоложение кадров. Руководителем назначили майора госбезопасности Лапшина, который, в отличие от всех своих предшественников, не только уцелел, но и дослужился до генерал-лейтенанта. Заместителем его стал Осинкин — специалист с незаконченным средним образованием, полученным в школе оргпартработы при ЦК ВКП(б).
Кстати, именно Осинкин, перебирая доставшиеся ему в наследство бумаги репрессированного Алехина, наткнулся на интересные протоколы и дневники. В них содержались сведения об исследованиях действия различных ядов на организм человека, бумаги с результатами экспериментов по применению отравляющих веществ в отношении осужденных к высшей мере наказания. Оказывается, Алехин уже вовсю начал заниматься этими вопросами, но в них были посвящены буквально единицы. Арест помешал ему передать «эстафету» своим последователям. Не успел он ввести в курс дела и подобранного им нового начальника спецлаборатории Могилевского.
Как совсем недавно Могилевский, так и Осинкин целую ночь не мог сомкнуть глаз. Хотя поводы для беспокойства у них были противоположными. Если первый боялся обвинений в близких связях с арестованным комиссаром госбезопасности, то второй не знал, как поступить с открывшейся вдруг ему страшной тайной и какие могут наступить последствия, когда будет ясно, что он знает об испытаниях ядов на людях. Угораздило же именно его наткнуться на эти злополучные бумаги. Но решился. Наутро он доложил о своих переживаниях Лапшину, вывалив ему на стол все документы. Но тот даже не стал вникать в эти записи.
— Отнесите все материалы новому начальнику лаборатории Могилевскому, — сразу решил Лапшин проблему. — Это по его части. Пускай разбирается.
Лапшин был человеком дальновидным. Знал, что в сейфах НКВД ничего случайного не лежит. Наверняка все делалось с дозволения, а может быть, и при покровительстве самого высокого руководства. Только вот какого. Ежова или Берии? Тут бы не ошибиться с докладом.
Впрочем, если его не ставят об этом в известность, значит, пока нет никакой необходимости вмешиваться в чужие темные дела.
Осторожность — качество великое. Особенно в неопределенной обстановке тех дней, когда Ежов пребывал в своей должности последние дни. И этот постулат Лапшин усвоил хорошо. Не случайно же он, пожалуй, единственный из руководителей отделов, непосредственно ведавших делами тайной лаборатории НКВД, благополучно пережил смену власти, избежал и расстрела, и психиатрической больницы, и даже сумел уйти из жизни естественным образом.
Как мы сможем убедиться в дальнейшем, эти двое — Лапшин и Осинкин — и позднее не проявляли излишнего любопытства по поводу специфических научных изысканий лаборатории по воздействию ядов на человеческий организм. А после более близкого ознакомления с происходившими в недрах этого заведения делами вообще предпочли не вмешиваться и вполне удовлетворялись официальными докладами Могилевского. Скорее всего, в этой неосведомленности и кроется главная разгадка причин, по которым цх миновали все дальнейшие трагические развязки. Ведь в последующие годы более актуальным и значимым в отношении сотрудников НКВД и госбезопасности вопросом станет не тот, обоснованно или незаконно репрессирован, а почему уцелел, спасся от расстрела и тюрьмы.
Могилевский принимал наследство, входя во все подробности. Кстати, это свойственно людям, не слишком компетентным, когда недостаток профессионализма они стремятся восполнить дотошным изучением всего того, что досталось им в наследство, и внимательным изучением всякого попавшегося на глаза, даже малозначимого, материала.
Особого энтузиазма это наследство не вызывало. Больше того, Могилевский был просто разочарован открывшейся его взору ущербной картиной. Собственно, при частой смене хозяев иначе просто и не могло быть. Запущенность ведения учетной документации, примитивность оборудования, если можно было так назвать все, что имелось в наличии. Клетки, собачьи конуры, именуемые вольерами, полуголодные кролики, мыши, голубятня — все находилось в крайне заброшенном состоянии и требовало основательного ремонта. Никто не вел учета имевшихся в наличии и использованных отравляющих веществ, ядов, спирта. Не было документации по проведенным экспериментам. Словом, предстояло все начинать сначала.
Настороженно встретили нового начальника сотрудники лаборатории. Во всяком случае, особой радости от своего появления Григорий Моисеевич у них не заметил. Оно и понятно: до сих пор руководители лаборатории на своем месте долго не задерживались. Почти все они по истечении непродолжительного времени снимались с должностей, объявлялись врагами народа и исчезали в неизвестности.
Примерно половину коллектива составляли новички. Среди прочих подчиненных выделялись имевшие ученые степени Муромцев и Наумов, призванные, как и Григорий Моисеевич, в порядке мобилизации. Эти двое держались особняком и всякий раз в общении с Могилевским вели себя с подчеркнутой независимостью, что больно уязвляло самолюбие начальника лаборатории.
Из негласных источников информации о подчиненных Григорий Моисеевич уже знал, что трое сотрудников — Филимонов, Григорович и Емельянов — неравнодушны к спиртному. Как ему донесли, они почти никогда не просыхают и прикладываются к стакану при любой возможности. Примерно такие же характеристики ему дали на двух неразлучных приятелей со схожими фамилиями — Щеголева и Щигалева. Их почти всегда видели вместе. Опережая события, скажу, что через десяток лет они оба отправятся на тот свет одинаковым способом — покончат жизнь самоубийством.
Некоторая схожесть судеб ожидала еще одну пару — лаборантов Мага и Дмитриева. Эти закончат свои дни в психиатрической больнице.
В штате лаборатории состояла единственная дама — Кирильцева. Она числилась лаборанткой, но практически выполняла обязанности делопроизводителя и секретаря-машинистки. По отзывам коллег, похотливая Анюта поочередно служила объектом ухаживания всех без исключения мужчин, непрерывно расточавших ей комплименты. Она охотно отвечала на их призывы.
Достаточно непонятной личностью был ассистент Ефим Хилов — худой, с облезлыми, бесцветными волосами и бегающими, пугливыми глазами. Возраста он был неопределенного — то смотрелся древним стариком, а то и тридцати с виду не дашь. Начальству любил услужить, старших по должности уважал, зато к тем, кто был ниже его по положению, относился с презрением и даже ненавистью.
Состоял при лаборатории еще один ученый — кандидат медицинских наук Аничков, который являлся заключенным и отбывал срок. Комендант НКВД Блохин отыскал его среди осужденных и решил использовать этого молодого, способного человека для подсобных работ в лаборатории. В отличие от остальных сотрудников, Аничков жил здесь же, в лаборатории, — ему выделили небольшой закуток, где он и коротал дни и ночи. Аничков занимался не только уборкой помещений и ухаживал за подопытными животными. Он успешно разрабатывал рецепты и готовил различные препараты, испытывал их действие на мышах и собаках, аккуратно вел журналы наблюдений и составлял научные отчеты.
Общепринятой традицией этого коллектива были застолья. Точнее, коллективные пьянки. Когда Могилевский впервые появился в лаборатории в конце рабочего дня, то был не просто шокирован тем, что почти от каждого подчиненного несло спиртным, а буквально обескуражен полной бесцеремонностью, с которой подчиненные предложили ему обмыть назначение, едва комиссар госбезопасности Лапшин вышел за порог, после того как представил сотрудникам их нового начальника. Пока Григорий Моисеевич, растерянный столь вопиющим проявлением панибратства, стоял с отвисшей челюстью, подчиненные, не спрашивая его, достали спирт, разлили по стаканам и все дружно выпили одним махом.
Могилевский всегда думал об НКВД как об организации строгих порядков и почти пуританских нравов. Человек в фуражке с синим околышем представлялся ему неким рыцарем, готовым ради партии и Сталина, не задумываясь, без малейших колебаний пожертвовать собой.
Теперь он увидел совершенно другой Наркомат внутренних дел. Возможно, пьянство укоренилось в лаборатории по двум причинам: постоянное наличие большого количества никем не контролируемого спирта и отсутствие опеки со стороны центрального аппарата. А потому, когда в лаборатории отмечали советские праздники или дни рождения сотрудников, многие поднимались из-за стола лишь утром, упав накануне головой прямо в тарелку от чрезмерно выпитой дозы.
Памятуя о своих прошлых конфликтах с подчиненными, Григорий Моисеевич поначалу существовавших порядков ломать не стал. И в первое свое появление поддержал инициативу подчиненных обмыть его вхождение в должность наполненным до краев стаканом водки. Так что после его прихода, ко всеобщему удовлетворению, все продолжало катиться по давно наезженной колее.
Постепенно оглядевшись, новый начальник лаборатории надумал обзавестись толковым помощником. Внимание свое он решил остановить на ассистенте Хилове. Чем-то этот всеми не любимый человек приглянулся Григорию Моисеевичу. Уж больно преданно всякий раз он заглядывал в глаза начальнику. И, как мы в дальнейшем убедимся, в своем выборе Могилевский не ошибся. Хилов знал в лаборатории всех и вся. С его помощью новый руководитель рассчитывал вдохнуть жизнь во вверенное ему подразделение.
Несмотря на перемены в руководстве, опыты по испытанию действия ядов на животных не прекращались и шли по составленной еще предшественниками Могилевского программе. В зависимости от результатов составлялись рекомендации и инструкции по использованию того или иного ядовитого вещества.
Буквально в первые дни работы к начальнику лаборатории поступил запрос из 1-го управления НКВД на химические препараты. Выдали все самое лучшее, что оказалось в наличии. Но препараты не оправдали возлагавшихся на них надежд. Могилевского вызвал начальник управления Фитин и сделал ему первое на новом поприще внушение.
— Что вы нам дали? К вам же не за витаминами обращались! На кой хрен НКВД такая лаборатория, продукция которой не дает абсолютно никакой гарантии успешности организуемых нами операций, — не скрывая раздражения, отчитывал Фитин стоявшего перед ним навытяжку Могилевского.
— Простите, но препараты и инструкции по их применению были изготовлены до моего появления в лаборатории, — попытался было оправдаться Могилевский.
— Какое мне до этого дело!
— Но иначе быть и не могло, — продолжал Могилевский, начиная соображать, что от него ждут. — К сожалению, мы испытываем яды только на собаках, кроликах, мышах да воронах. А вам, как я понимаю, они нужны против других живых существ. Но, я надеюсь, вы понимаете, что результаты воздействия наших препаратов на людей нам неизвестны. Вот если бы существовала возможность получить данные испытаний на человеке…
— Понятно, — деловито ответил Фитин. — Если дело только за этим, то, думаю, такие возможности у вас появятся. И очень скоро. Больше того, вы лично получите возможность проверять действие своих изобретений и станете как бы гарантом их качества.
— В таком случае мы могли бы изложить свои обоснования.
— В этом нет никакой необходимости. Я сам решу этот вопрос с руководством без всяких формальностей. И произойдет это очень скоро. Будьте готовы к серьезным переменам. А пока вы свободны, товарищ Могилевский. Идите и продолжайте работать.
Поначалу ничего хорошего после этого разговора Могилевский не ожидал. Как воспримут его идею наверху — неизвестно. Настрой большого начальства никогда не угадаешь. И уж совсем он расстроился, когда спустя буквально пару часов позвонил адъютант наркома, сообщивший, что начальника лаборатории требует к себе сам Лаврентий Павлович Берия. Такой оперативности в решении вопросов Григорий Моисеевич еще нигде не встречал. Только вот не знал он, то ли радоваться ему, то ли в очередной раз готовиться к худшему и прикидывать, какие с собой надо собирать вещи.
Действительно, такая поспешность ничего хорошего не сулила. Новый завлаб знал, что, став наркомом внутренних дел, Берия сразу же пошел на крутые меры. Помимо Ежова со своих постов были сняты все его заместители, начальники многих управлений и отделов, особенно чинившие прежде козни Лаврентию Павловичу. А чиновники рангом пониже изгонялись просто скопом. Большинство прямиком доставлялись в тюремные камеры. Живыми оттуда возвратились единицы, да и то спустя пару десятков лет. Шла грандиозная чистка аппарата карательного ведомства. Словом, было над чем призадуматься и Григорию Моисеевичу.
И пока Могилевский шагал по лестницам и коридорам Лубянки, холодный пот пропитал буквально всю его одежду.
В приемной наркома ему предложили присесть и выпить чаю. Это сразу же поменяло ход и направление мыслей завлаба. Прихлебывая душистый чай в прохладной приемной, Григорий Моисеевич прокрутил в голове свой недавний разговор с Фитиным, особенно его слова о скорых переменах.
Под строгим взглядом красивой секретарши-грузинки Мамиашвили лощеные адъютанты отобрали у Могилевского все, даже тоненькую бумажную папку. Придирчиво осмотрели с головы до ног, бесцеремонно похлопали по заднице, карманам кителя и галифе брюк.
— Гамарджоба!.. — Могилевский, будучи родом из Батуми, прекрасно владел грузинским языком и теперь попытался щегольнуть этим перед красавицей секретаршей и заручиться ее поддержкой в виде одобрительного взгляда, улыбки, приветливого кивка головы.
Но Мамиашвили лишь бросила на Григория Моисеевича презрительный короткий взгляд, словно он ее компрометировал. И он сразу униженно сник, поняв всю никчемность своего приветствия. Если в Тбилиси при встрече с грузинкой он видел в ее глазах лишь равнодушие к иноверцу, то взгляд секретарши Берии, сразу распознавшей в посетителе грузинского еврея, выражал надменность и откровенное презрение. Впрочем, Григорий Моисеевич нисколько не сомневался, что точно такая же реакция последовала бы со стороны Мамиашвили на появление в приемной любого славянина, молдаванина или выходца из какой-то другой страны.
— Можете войти, — приказным тоном произнес адъютант, показав жестом на вход в апартаменты могущественного владыки НКВД.
Могилевский вошел. В глубине огромного, роскошно меблированного помещения, сверкая овальными кругляшками пенсне, восседал за столом могущественный Берия. Он неслышно перебирал маленькими беленькими пальчиками какие-то бумаги.
Берия во всем любил аккуратность, строгий порядок, чистоту. Он по нескольку раз в день тщательно мыл руки. Большой стол, покрытый зеленым сукном (мода, принятая большевиками в качестве наследства от высоких начальников времен правления Романовых), мягкий свет настольной лампы с такого же цвета абажуром приятно контрастировали с застилавшими пол розовыми коврами. Зеркальный паркет, массивные шкафы из красного дерева, книги за стеклом…
В окружении подавляюще гипнотизирующей тишины Могилевский ощутил самый настоящий животный страх, происхождение которого он так никогда и не распознал. Мы помним, сколько переживаний и бессонных ночей было у него после каждого неприятного жизненного эпизода — то связанного с исключением из партии, то с первыми вызовами в НКВД и ЦК. Но это не шло ни в какое сравнение с состоянием, которое Григорий Моисеевич испытал в первые минуты пребывания в кабинете наркома. Его воля была полностью парализована, а коленки вот-вот могли согнуться из-за ощущения полного физического бессилия. К слову, это свойство обстановки в кабинетах больших начальников парализовать всякого входящего туда человека подмечено давно, а потому к убранству своих служебных апартаментов высокопоставленные вельможи подходили с особой тщательностью. Не потому ли так мало в истории случаев покушения и насилия именно в официальных резиденциях властей предержащих?
Стоило через несколько секунд Григорию Моисеевичу попытаться отогнать сковывающий его страх, переключить свое сознание на некоторое любопытство, как хозяин кабинета поднял к нему лицо, и спрятанные под холодным пенсне глазки Лаврентия Берии словно впились в нового подчиненного. Могилевский уловил в них немой вопрос: кто он такой и зачем пришел?
— Начальник специальной лаборатории НКВД Могилевский, — робко представился посетитель, съежившись, словно испуганный насмерть кролик.
— Скажите, товарищ Могилевский, чем вы занимаетесь в своей лаборатории? — сразу взял его в оборот нарком.
Только сейчас Могилевский заметил стоявшего несколько в тени моложавого офицера, в котором не сразу узнал Судоплатова из управления разведки, нового фаворита наркома. Начальник лаборатории уже несколько раз контактировал с Судоплатовым по работе, и, похоже, с ним у Григория Моисеевича начинали складываться совсем неплохие взаимоотношения. Судоплатов легким кивком подбодрил своего нового знакомого, и у того сразу же словно с души тяжелый камень свалился.
— Мы проводим эксперименты по ослаблению воздействия на личный состав Красной Армии попыток применения нашим вероятным противником химического оружия. Есть определенные успехи в нейтрализации воздействия ядовитых, снотворно-наркотических и слезоточивых веществ и препаратов на подопытных животных и птицах. Готовим пособие с рекомендациями для армии.
— Вы, товарищ Могилевский, говорите совсем как на экзамене. А нельзя ли попроще? Я вот располагаю информацией о том, что НКВД не вполне удовлетворен вашими достижениями. Как считаете, товарищ Могилевский, эти претензии справедливы?
Глаза наркома, казалось, проникали в самые потаенные мысли. Григорий Моисеевич похолодел: его ждет участь последнего предшественника — Савича, который просидел в кресле начальника лаборатории всего неделю, а на восьмой день наложил на себя руки. Может быть, перед этим у него тоже состоялся нелицеприятный разговор с Берией?
Уловив растерянность в лице подчиненного, Лаврентий Павлович его успокоил:
— Смелее, смелее. Доложите, какие есть нерешенные проблемы, или, может, кто-то мешает вам работать? Говорите! Называйте! Перечисляйте…
— Дело в том, товарищ нарком, что результаты наших опытов над животными не всегда подтверждаются, когда это касается людей, — начал было Могилевский, но Берия его перебил:
— Согласен. Но скажите, кто же не дает вам работать с людьми? Товарищ Судоплатов и его сотрудники должны иметь полную уверенность в безотказности созданных вами препаратов. Иначе зачем нужна НКВД такая лаборатория? Так ведь?
Берия повернулся в сторону Судоплатова. Тот утвердительно кивнул.
— Мы применяем массу токсичных препаратов, причем много экспериментируем, чтобы предусмотреть любые поползновения врага, связанные с применением отравляющих веществ. Ведем широкие научные исследования на животных.
Могилевский соображал, что несет полнейшую чушь, но остановиться и взять себя в руки не мог.
Убедившись, что упреками от Могилевского ничего не добиться, Берия смягчился:
— Будьте смелее. Меня сейчас не интересуют ваши оправдания. При чем здесь кошки-мышки и прочая мелкая живность? Вас никто не собирается в чем-то обвинять, тем более что вы только что приступили к работе. Я хочу знать, какая вам нужна помощь от руководства Наркомата внутренних дел, чтобы работа лаборатории стала результативной и перспективной.
— К сожалению, товарищ нарком, мы не располагаем необходимым материалом для проведения фундаментальных исследований. На покупку крупных животных — коров, свиней, лошадей, не говоря уже о человекообразных обезьянах, — денег не отпускают. Смета расходов на исследования ничтожно мала. Об опытах на человеке вообще говорить не приходится…
Могилевский облизнул пересохшие от волнения губы, что не укрылось от внимания, проницательного Берии, который усмехнулся, ткнув пальчиком в графин:
— Выпейте воды и не волнуйтесь. Выпейте, товарищ Могилевский…
Могилевский залпом осушил стакан, поднесенный ему Судоплатовым.
— Похоже, я догадываюсь, почему ваши разработки не годятся для использования в борьбе с врагами нашего государства. Похоже, я понимаю и вашу нерешительность, — произнес Лаврентий Павлович и почему-то многозначительно посмотрел на Судоплатова.
— Как руководитель лаборатории я тоже не удовлетворен исследованиями на животных. Для экспериментов нужны более надежные объекты. Так сказать, натуральный материал. Даже лошадь — это же, вы сами понимаете, не человек…
Берия, услыхав последнюю реплику, довольно рассмеялся.
— Ну вот. Наконец-то пошел самокритичный, деловой разговор, — сказал он. — Вы получите его — этот натуральный материал. Получите в необходимом количестве и совсем бесплатно. Зачем тратить огромные деньги на человекообразных обезьян и возить их из Африки, если опять же нет никаких гарантий, что свойства препаратов, проявившиеся при исследованиях на них, проявятся в той же Степени в отношении человека.
Могилевский согласно кивал.
— Все исследования должны проводиться только на людях. Ну скажите мне, какое нам, да и самому государству, дело до того, каким способом приговоренные к смерти шпионы и прочие враги народа отправятся на тот свет: через виселицу, костер, от пули в голову или от воздействия умерщвляющих веществ? Лошадь же не человек, так вы сказали? — снова рассмеялся Берия.
— Так точно, товарищ нарком. Не человек…
— Страна должна иметь испытанное и безотказное в любой обстановке оружие. Так что действуйте, товарищ Могилевский. Действуйте. Только не забывайте о той огромной ответственности, которая ложится с этой минуты на вас лично за выполнение поставленной задачи. — Берия встал, подошел к вазе с фруктами, отщипнул виноградинку, бросил ее в рот.
— Задача понятна, товарищ нарком.
— Вот и хорошо, — с удовлетворением отметил Берия. — Советую вообще подумать над упрощением самого процесса. Надо, чтобы было так: вдохнул воздух — и все, готов. А? Что вы на это скажете?
— Будем работать, искать, добиваться. Такое возможно, товарищ нарком, и я заверяю, что справлюсь с поставленной задачей, — воодушевившись веселым настроением наркома, заверил Могилевский.
— Так и должно быть! Вы же понимаете, что нет таких вершин, которые не могли бы покорить настоящие большевики. Так?
— Так точно, товарищ нарком!
— Нам необходимы такие препараты уже сегодня, — сказал Лаврентий Павлович. — Сегодня, а не завтра. Поэтому надо энергично и засучив рукава, немедленно организовать целенаправленную работу. Вы меня поняли, товарищ Могилевский?
— Так точно, товарищ нарком.
— Тогда вы свободны.
— Спасибо за поддержку, товарищ нарком!
Могилевский по-военному развернулся на сто восемьдесят градусов и двинулся к двери.
— Лошадь не человек, помните, товарищ Могилевский! — рассмеялся ему в спину Берия.
Выйдя за порог апартаментов Берии, Могилевский остановился как вкопанный, не в силах перевести дух. Ватные ноги подкашивались. Он никак не мог освободиться от какого-то мощного психологического воздействия. Эти властные, пронзительные и в то же время постоянно бегающие глазки за маленькими блестящими стеклышками бериевских очков гипнотизировали до сих пор. Перед взором Григория Моисеевича по-прежнему стояли и его румяные щеки, и холеные руки, и пухленькие пальчики, изредка постукивавшие по столу, — все продолжало магически действовать на сознание, заставляло помимо собственной воли вслух говорить то, о чем он боялся даже помыслить.
Наконец Могилевский повернул голову в сторону секретарши Мамиашвили, сохранявшей в своем взгляде на завлаба прежнюю надменность и непроницаемость. Это вернуло Григория Моисеевича к жизни.
«Лошадь не человек — это очень важная мысль!» Прошептав эти слова как заклинание, Могилевский улыбнулся Мамиашвили, на лице которой не дрогнул ни один мускул, но это уже не имело для него никакого значения. Новый нарком внутренних дел СССР ему очень понравился, и Григорий Моисеевич рассчитывал, что он ему тоже. И это самое главное.
— А ведь он со мной запросто разговаривал, — неожиданно проговорил вслух Григорий Моисеевич, после чего на него устремилось сразу несколько удивленных пар глаз, включая бериевскую секретаршу и его адъютантов. — Как с приятелем. Запросто! — продолжал он и вышел за порог наркомовской приемной. Новый завлаб повторял эту фразу еще много раз, пока размашисто, ни на кого не глядя, двигался по коридорам Лубянки. В эти минуты Могилевский ощущал себя счастливым именинником.
Вот так просто и буднично, что называется в одночасье, решаются порой поистине самые невероятные дела.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.