Мой дом-моя витрина
Мой дом-моя витрина
Несколько лет назад мы прилетели в зимний Лондон на второй день рождества. Был вечер, улицы казались пустынными, но их очень оживляли елки с разноцветными огоньками. Они светились на вторых этажах коттеджей, в окнах многоэтажных домов.
Однако прохожий не мог составить ни малейшего представления о том, как англичане проводят этот вечер. На окнах были только елки, по бокам задрапированные занавесками. Ни силуэтов, ни теней, ни тем более лиц, прильнувших к стеклу.
«Мой дом — моя крепость», — говорят англичане. Крепость, ворота которой закрыты даже на рождественские праздники, крепость, куда не должен проникать взгляд постороннего.
В Голландии же, как нам кажется, вполне могла бы родиться поговорка: «Мой дом — моя витрина».
Поздний вечер в центре города. Перед сном гуляем по улице рядом с гостиницей. Ярко светится окно в нижнем этаже — широкое, с зеркальными промытыми стеклами. В качалке читает книгу хмурый старик. Подле качалки — торшер. В центре гостиной сверкает зажженная люстра. В углу под абажуром из расписанного пергамента горит еще одна лампа.
Для чего такая иллюминация?
Для того, чтобы прохожие любовались убранством комнаты.
Вы думаете, что старик — тщеславный чудак, редкое исключение? Ничего подобного! Сквозь стекло соседнего окна, также не закрытого занавесками, видны три дамы. Они чинно пьют кофе при почти прожекторном освещении. Из гостиной открыта дверь в идеально чистую белую кухню. Через насквозь просматриваемый дом за кухонным окном можно разглядеть увитую плющом стену.
Мы прошли квартал и видели только три квартиры, где окна были зашторены.
Так в городах, так и в небольших поселках. Неторопливо пройдя однажды по двум улицам рыбацкого городка, мы составили некоторое представление и о типичном расположении комнат, и об их меблировке, и о вкусах обитателей каждого домика, и об их достатке, и даже в известной мере об их семейном положении. Двухэтажные домики не были стандартными, но их делала близнецами парадная часть, предназначенная для обозрения.
В Голландии редко встретишь женщину, которая не умеет вязать и шить. Иные вяжут даже на ходу…
Широкие окна гостиной как бы приглашали: «Пожалуйста, посмотрите, какая превосходная хозяйка в этом доме! Вы заметили, как подобраны цветы на подоконниках? А диван! Превосходный, совершенно новый диван, ничуть не хуже, чем у этой выскочки госпожи Боон! Да, это святая правда, что моей хозяйке пришлось покряхтеть, чтобы выложить за него денежки, но зато у нас теперь не хуже, чем у других. Пожалуйста, сравните с соседями, загляните в их окна, это так просто сделать. И не правда ли, как мила вышивка, свешивающаяся со столика? А сервиз? Чудесный синий сервиз! Это Ханс — он у нас моряк — подарил матери. Не каждый парень так заботится о том, чтобы сделать приятное родителям».
Окна в соседнем домике обращались к нам: «Новый диван? Да, у нас нет нового дивана. Но разве разумно тратить на него деньги, когда старинный удобный диван благодаря неусыпным заботам хозяйки находится в таком прекрасном состоянии? Его хоть сейчас можно продать антиквару, теперь опять мода на старинные вещи, и любой американец выложит за него кучу долларов. А гравюры на стенах, изображающие эскадру адмирала ван Тромпа в Северном море! А что вы скажете о японских лакированных коробочках? Вон сколько их на полке! Это все привез из дальнего плавания еще дед хозяина — и хоть бы одна царапина!»
Третий домик предлагал набор полезных изречений, украшающих фарфоровые старинные миски: «Честному человеку не нужно брать в долг»; «Сначала помолись, потом ешь»; «Бережливость — основа достойной и благородной жизни»; «Уши навостри, а сложа руки не сиди»; «Понемножку, да часто — вот и кубышка полна».
Возможно, там были какие-нибудь другие изречения — мы не могли прочесть их. Но эти довольно часто встречаются на печных изразцовых плитках, на тарелках, на вышивках, сделанных руками голландских рукодельниц.
Четвертый домик призывал полюбоваться коллекцией трубок, оловянной посудой и какой-то толстой книгой в кожаном переплете, — возможно, старинным изданием Библии. Пятый…
В общем, не было, пожалуй, ни одного домика, который спрятал бы свои сокровища за занавески, утаил бы их от любопытного взора прохожего или ревнивого взгляда соседа.
Но знаете, кто иногда бывает воскресной гостьей в идеально прибранных гостицых и столицы, и маленьких городов? Госпожа Скука!
Не видно в окнах-витринах ни спорящих, ни танцующих, ни ссорящихся, ни просто захваченных оживленной беседой. Конечно, пущенный на полную мощность магнитофон или буйные выкрики «Пей до дна, пей до дна» отнюдь не признак веселости. Однако трудно признать общительными и веселыми людей, сонно рассевшихся по углам гостиной.
Мы познакомились с женщиной, родившейся в семье голландцев, долго живших во Франции. В чужой стране она окончила школу, там же встретилась со своим будущим мужем и вместе с ним вернулась на родину.
— Поверите ли, я убежала со дня рождения! — рассказывала она.- amp;apos; Это был первый день рождения в Голландии, на который меня пригласили. Понимаете, стул тут, и стул там, и стул здесь, и каждый знает свое место, и как все сели, так и не встали. Подходит дочь хозяйки, разливает кофе, потом обносят всех печеньем. Обнесла — и в буфет. Затем каждому предлагают шоколадку. Потанцевать? Что вы! Так и сидели весь вечер. Я убежала оттуда, долго плакала дома. И с мужем мы поссорились — он не понимал, почему я плачу, и вообще ничего не понимал. Потом я привыкла…
Нам показалось, что рассказчица преувеличивает ради красного словца. Однако впоследствии мы прочли книгу американца, немало лет прожившего в Голландии и удивлявшегося некоторым особенностям быта этой страны. Говоря о расчетливости голландцев, он приводит примеры: «Это поднос с кофе и печеньем, которым обносят гостей и с необыкновенной быстротой убирают в буфет, это специальное приспособление, которое помогает вылить последние капли из бутылки».
* * *
Тут мы ненадолго прервем наш рассказ об особенностях характера голландцев.
Когда этот рассказ был написан, мы показали его Маргарите Николаевне Семеновой, о которой уже упоминали читателю. Она гораздо дольше нас жила в Голландии, часто ездит туда и постоянно встречается с приезжающими в нашу страну голландскими туристами. Мы спросили, что думает она о тех чертах голландского характера, которые, откровенно говоря, нам не понравились?
— Я совершенно не согласна с теми, кто утверждает, будто голландцы скаредны или анекдотически мелочны, — сказала Маргарита Николаевна. — Они практичны и трезво смотрят на жизнь, это верно. Может быть, чересчур трезво. Вас поразил страховой агент. А голландец видит в такой страховке заботу о ребенке, только и всего. Он рассуждает примерно так: я не знаю, как сложится жизнь моего ребенка, вдруг он будет бедным и несчастным, но пусть, по крайней мере, его похоронят не как нищего. Голландец никогда не отгоняет мыслей о неприятном. Он никогда не надеется, что авось неприятное пройдет само собой, что все как-нибудь перемелется. Очень это трезвый народ!
Голландец расчетлив, это так, — продолжала Маргарита Николаевна. — Голландская расчетливость порой неприятна и мне. Но, когда хозяйка обносит гостей печеньем и убирает блюдо в буфет, это не от скупости. Таков порядок. Так издавна заведено. Через некоторое время она снова обойдет всех с блюдом и опять уберет его. Так делали ее мать и бабушка. А вот вам пример поистине удивительно расчетливого склада ума. Один голландский турист спросил меня: «Маргарет, почему москвичи так много гуляют?» Я ответила, что у нас вообще любят гулять. «Да, — возразил он, — но ведь обувь у вас дорогая». Скажите, какому русскому придет в голову отказаться от прогулки ради того, чтобы лишний раз не тереть подошвы башмаков? Но должна вам сказать, что многие голландцы сами критикуют торгашеский дух, высмеивают чрезмерную расчетливость, подтрунивают над мелочностью.
Вы пишете далее о госпоже Скуке. Да, когда голландская семья приходит в шесть часов вечера с визитом, то действительно все чинно рассаживаются по углам в гостиной. Но по натуре голландцы люди веселые. Я много смеюсь с голландцами. Если это не противоречит обычаю, они готовы петь, танцевать чуть не до упаду. Повторяю: если это не противоречит обычаю. Нельзя, однако, забывать, что некоторые голландские обычаи сложились в мещанско-купеческой среде, притом проникнутой религиозностью. Они тяготят и сковывают живую натуру.
Мне пишет одна голландка: «Как только наступает весна, меня тянет к вам». А голландка эта — владелица парикмахерской, человек, далекий от социалистических идеалов, вероятно даже враждебный им. Что же ее влечет к нам? Я думаю, что наша простота в общении. У нас все проще, естественнее. Она устала от заученных улыбок, от постоянной тревоги о будущем, от забот, от конкурентной борьбы, от соблюдения этикета, от подчинения раз навсегда заведенным порядкам. И разве одна эта голландка приезжает к нам чуть ли не каждый год? У меня много таких, которые приедут раз, потом второй, потом третий. Конечно, им многое интересно в нашей стране. Но, кажется, притягательнее всего для них все же наша простота, сердечность, естественность.
Вот мы приезжаем в Бухару, идем по улице. Один турист очень худой. К нему подходит незнакомый узбек: «Слушай, пойдем, пожалуйста, кушать плов, тебе поправиться надо». Голландец чувствует, что это — от чистого сердца, от душевной доброты. Он сам становится раскованнее, проще. Даже безалаберность кажется ему привлекательной в сравнении с очень упорядоченной, размеренной, а в сущности, очень напряженной жизнью, постоянной борьбой за деньги, за положение в обществе.
И знаете, когда голландцы уезжают от нас, они грустят. Им не хочется уезжать. Они, конечно, соскучились по дому, по детям, и все же они с грустью садятся в самолет. А на другой год приезжают снова… свои дела: строительные компании незаконно удержали с них часть премиальных денег. С чисто голландской невозмутимостью рабочие расселись прямо на асфальт и задымили трубками, готовясь слушать ораторов. Внезапно появились полицейские и с той же невозмутимостью принялись колотить рабочих дубинками.
На следующий день в тихом, благопристойном Амстердаме начались чуть ли не уличные бои. Молодежь кое-где попыталась возводить баррикады.
Полторы тысячи полицейских и солдаты королевской армии были вызваны для подавления «бунтовщиков». В ход пошли гранаты со слезоточивым газом. Во время уличных схваток пострадало более ста человек.
И как ни выгораживало потом правительство главу столичной полиции, сколько ни пыталось взвалить вину на коммунистов, рабочие не успокоились до тех пор, пока не заставили высокое полицейское начальство покинуть пост. Но тут уже надо говорить о другой неоспоримой черте голландского народного характера: об упорстве.