Морозов Савва Тимофеевич

Морозов Савва Тимофеевич

(род. в 1862 г. — ум. в 1905 г.)

Русский предприниматель, крупнейший текстильный фабрикант, меценат, внук основателяморозовской династии Саввы ВасилъевичаМорозова.

С именем Морозовых прочно связано представление о расцвете московского купечества. Морозовы были одной из немногих московских семей, где уже к началу XIX в. насчитывалось пять поколений, одинаково активно принимавших участие и в промышленном производстве, и в ряде благотворительных и культурных начинаний. Диапазон общественной деятельности семейства был чрезвычайно велик. Он охватывал и «Русские ведомости», и философское московское общество, и Художественный театр, и музей французской живописи, и клиники на Девичьем Поле.

О точных размерах морозовского капитала сегодня можно только догадываться. «Товарищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова» входило в тройку самых прибыльных производств России. Одно жалованье Саввы Тимофеевича (он был всего лишь директором, а владельцем мануфактуры была его мать) составляло 250 тыс. рублей в год. Для сравнения: тогдашний министр финансов С. Ю. Витте получал в десять раз меньше. Савва Морозов принадлежал к поколению «:новых» московских купцов. В отличие от своих отцов и дедов, родоначальников семейного бизнеса, предприниматели нового поколения имели прекрасное европейское образование, художественный вкус, разнообразные интересы. Духовные и социальные вопросы занимали их ничуть не меньше проблемы преумножения капитала.

В. И. Немирович-Данченко в своих воспоминаниях писал: «Среди московских купеческих фамилий династия Морозовых была самая выдающаяся. Савва Тимофеевич был ее представителем. Большой энергии и большой воли. Не преувеличивая, говорил о себе: если кто станет на моей дороге, перейду и не сморгну. Держал себя чрезвычайно независимо. Знал вкус и цену простоте, которая дороже роскоши. Силу капитализма понимал в широком государственном масштабе».

Основателем Никольской мануфактуры и родоначальником семейства промышленников Морозовых был крепостной крестьянин помещика Н. Г. Рюмина — Савва Васильевич, который родился в 1770 г. в селе Зуево Богородского уезда Московской губернии. В детстве он помогал отцу ловить рыбу, а повзрослев, стал осваивать шелкоткацкое дело. Женившись и получив за невестой пять рублей приданого, он в 1789 г. открыл в Зуеве свое собственное дело.

Предприимчивый крестьянин оборудовал мастерскую, выпускавшую шелковые кружева и ленты. Он сам работал на единственном станке и сам же пешком ходил в первопрестольную, за 100 верст, продавать товар скупщикам. Постепенно он перешел на суконные и хлопчатобумажные изделия. Морозову везло: увеличению доходов способствовала даже война 1812 г. и разорение Москвы. После того, как там сгорели несколько столичных фабрик, был введен благоприятный таможенный тариф и начался подъем текстильной промышленности.

За 17 тыс. рублей — огромные по тем временам деньги — Савва получил «вольную» от дворян Рюминых, и вскоре бывший крепостной, так и не одолевший грамоты, был зачислен в московские купцы первой гильдии. К 1838 г. Савва Васильевич создал небывалую в России по размерам механическую ткацкую мануфактуру в поселке Никольское Владимирской губернии, объединявшую четыре крупные фабрики. Будучи в преклонных годах, с 1850 г. он передал ведение делами своему младшему сыну Тимофею.

Ловкий и оборотистый наследник успешно справлялся с огромным хозяйством. Он решил взять под свой контроль весь производственный цикл: чтобы не зависеть от импортных поставок, купил землю в Средней Азии и начал разводить там хлопок, модернизировал оборудование и заменил английских специалистов молодыми выпускниками Императорского технического училища. В московских деловых кругах Тимофей Саввич пользовался непререкаемым авторитетом. Он первым получил почетное звание мануфактур-советника, был избран гласным Городской думы, председателем Биржевого комитета и Купеческого банка, членом правления Курской железной дороги.

В отличие от своего отца, Тимофей был обучен грамоте и часто жертвовал довольно крупные суммы на учебные заведения и на издательские дела. Это не мешало ему быть настоящим, как тогда говорили, «кровососом»: он постоянно снижал заработную плату своим рабочим и изводил их бесконечными штрафами. И вообще считал строгость и жесткость в обращении с подчиненными лучшим способом управления. Эта политика хозяина и привела к тому, что 7 января 1885 г. на орехово-зуевских предприятиях огромной морозовской мануфактурной империи разразилась забастовка рабочих, позднее описанная во всех учебниках истории как «Морозовская стачка» — первое в России организованное выступление рабочих.

После окончания волнений, длившихся две недели, и последовавшего за ними суда Тимофей Саввич месяц пролежал в горячке и встал с постели совсем другим человеком — состарившимся, озлобившимся, с твердым намерением продать фабрику. И только железная воля его жены спасла мануфактуру от продажи. Производственные дела Тимофей Морозов отказался вести напрочь: переписал имущество на жену, так как его старший сын Савва Тимофеевич, по его разумению, был молод и горяч.

Будущий капиталист и вольнодумец, Савва-младший родился 3 февраля 1862 г. в московском особняке с зимней оранжереей и огромным садом, расположенном в Большом Трехсвятительском переулке, и воспитывался в духе религиозного аскетизма, в исключительной строгости. В семейной молельне ежедневно служили священники из Рогожской старообрядческой общины. Чрезвычайно набожная хозяйка дома, Мария Федоровна, всегда была окружена приживалками. Любой ее каприз был законом для домочадцев.

По субботам в родительском доме меняли нательное белье. Братьям, старшему Савве и младшему Сергею, выдавалась только одна чистая рубаха, которая обычно доставалась Сереже — маминому любимчику. Савве приходилось донашивать ту, что снимал с себя брат. Более чем странно для богатейшей купеческой семьи, но это было не единственное чудачество хозяйки. Занимая двухэтажный особняк в 20 комнат, она не пользовалась электрическим освещением, считая его бесовской силой. По этой же причине не читала газет и журналов, чуралась литературы, театра, музыки. Боясь простудиться, не мылась в ванне, предпочитая пользоваться одеколонами.

Тем не менее перемены неумолимо вторгались в эту прочно устоявшуюся старообрядческую жизнь. В морозовской семье уже были гувернантки и гувернеры. Четверых сыновей и четырех дочерей обучали светским манерам, музыке, иностранным языкам и вместе с тем нещадно драли за плохие успехи в учебе.

Савва не отличался особым послушанием. По его собственным словам, еще в гимназии он научился курить и разуверился в религии. Характер у него был отцовский: решения принимал быстро и навсегда. Смолоду юноша был упрям, дерзок, своеволен; химию, математику, языки хватал на лету, хотя зубрил меньше, чем бегал по театрам, выставкам и диспутам о месте России в современном мире. В гимназической шинели гувернеры не раз находили у него папиросы или карты.

Юноша успешно закончил физико-математический факультет Московского университета, где серьезно изучал химию, философию, посещал лекции по истории В. О. Ключевского. Потом продолжил образование в Англии. Штудируя химию в Кембридже, работая над диссертацией, он одновременно знакомился с передовым текстильным производством, доведя свои познания в этой области до совершенства. В 1887 г., после морозовской стачки и болезни отца, Савва был вынужден вернуться в Россию и принять управление делами Никольской мануфактуры, располагавшейся в Покровском уезде Владимирской губернии. Было молодому капиталисту тогда всего 25 лет.

Товарищество Никольской мануфактуры «Саввы Морозова сын и К°» было паевым предприятием вплоть до 1918 г., главным и основным пайщиком которого оставалась мать Саввы Мария Федоровна: ей принадлежало 90 % паев. Поэтому в производственных делах наследник не мог не зависеть от нее. По сути он являлся совладельцем-управляющим, а не полноправным хозяином. Но он был сыном своих родителей, унаследовавшим от них неуемную энергию и большую волю.

Савва энергично взялся за все, что развалилось. Работал молодой хозяин под насупленными взглядами фабричных, которые не ждали от него ничего хорошего. Хоть и были их требования признаны в суде справедливыми, но многих стачечников для острастки упрятали в остроги да отправили на уральские рудники. Морозов понимал, что только высоким уровнем модернизированного производства, надежными заработками и нормальными условиями труда удастся вернуть престиж былой торговой марке.

Сначала к нему оттаяли главные специалисты. Затем мастера. Наконец, просветлели и рабочие. «Пришлось мне попотеть, — вспоминал потом Савва Тимофеевич. — Оборудование на фабрике допотопное, топлива нет, а тут конкуренция, кризис. Надо было все дело на ходу перестраивать». Несмотря на категорическое несогласие отца, он выписал из Англии новейшее оборудование. Старик не одобрял нововведений сына, но в конце концов сдался: на мануфактуре были отменены штрафы, изменены расценки по оплате труда, построены новые бараки для рабочих. Тимофей Саввич топал на сына ногами и ругал его социалистом.

Однако вскоре дела в Товариществе пошли блестяще: Никольская мануфактура заняла третье место в России по рентабельности, морозовские изделия вытеснили английские ткани даже в Персии и Китае. В конце 1890-х гг. на фабриках было занято 13,5 тыс. человек, здесь ежегодно производилось около 440 тыс. пудов пряжи, почти 2 млн метров ткани.

Помимо своих производственных побед, Савва одержал одну скандальную победу на любовном фронте. В Москве он наделал много шума, влюбившись в жену своего двоюродного племянника Сергея Викуловича Морозова — Зинаиду. Ходили слухи, что она была ткачихой на одной из морозовских фабрик, по другой версии — происходила из купеческого рода Зиминых. В России развод не одобрялся ни светской, ни церковной властью. А для старообрядцев, к которым принадлежали Морозовы, это было не просто дурно — немыслимо. Савва пошел на чудовищный скандал и семейный позор, но свадьба состоялась.

Морозовым всегда везло на властных, надменных и очень честолюбивых жен. Зинаида Григорьевна не стала исключением. Эта умная, но чрезвычайно претенциозная женщина тешила свое тщеславие способом, наиболее понятным купеческому миру: обожала роскошь и упивалась светскими успехами. Муж потворствовал всем ее прихотям. В частности, построил специально для нее особняк на Спиридоновке, который окрестили «московским чудом». Дом необычного стиля — сочетание готических и мавританских элементов, спаянных пластикой модерна, — сразу же стал столичной достопримечательностью.

Личные апартаменты Зинаиды Григорьевны были обставлены роскошно и эклектично. Кабинет и спальня хозяина выглядели здесь чуждо: эти пустые комнаты скорее напоминали жилище холостяка. Вообще, матушкины уроки не пропали даром. По отношению к себе Савва Морозов был крайне неприхотлив, даже скуп — дома ходил в стоптанных туфлях и даже на улице мог появиться в заплатанных ботинках. В пику его непритязательности, госпожа Морозова старалась иметь только «самое-самое»: если туалеты, то самые немыслимые, если курорты, то самые модные и дорогие.

Савва на женины дела смотрел сквозь пальцы: обоюдная бешеная страсть скоро переросла в равнодушие, а потом и в совершенное отчуждение. Они жили в одном доме, но практически не общались. Не спасли этот брак даже четверо детей.

Ведя строгий счет каждому целковому, Морозов не скупился на тысячные расходы ради хорошего, по его мнению, дела. Он давал деньги на издание книг, жертвовал Красному Кресту, но его главной заботой было финансирование Художественного театра. Одно только строительство здания театра в Камергерском переулке обошлось Морозову в 300 тыс. рублей. Он не только щедро жертвовал деньги, но и сформулировал основные принципы деятельности театра: сохранять статус общедоступного, не повышать цены на билеты и играть пьесы, имеющие общественный интерес.

Вот как вспоминал о нем К. С. Станиславский: «:…Еще в первый год существования театра на один из спектаклей «Федора» случайно заехал Савва Тимофеевич Морозов. Этому замечательному человеку суждено было сыграть в нашем театре важную и прекрасную роль мецената, умеющего не только приносить материальные жертвы, но и служить искусству со всей преданностью, без самолюбия, без ложной амбиции и личной выгоды. С. Т. Морозов просмотрел спектакль и решил, что нашему театру надо помочь. И вот теперь этому представился случай.

Неожиданно для всех он приехал. и предложил пайщикам продать ему все паи. Соглашение состоялось, и с того времени фактическими владельцами дела стали только три лица: С. Т. Морозов, Вл. Ив. Немирович-Данченко и я. Морозов финансировал театр и взял на себя всю хозяйственную часть. Он вникал во все подробности дела и отдавал ему все свободное время.»

Савва Тимофеевич был натурой увлекающейся и страстной. Став завсегдатаем Художественного театра, Морозов сделался поклонником Марии Федоровны Андреевой, имевшей славу самой красивой актрисы русской сцены. Завязался бурный роман. Морозов восхищался ее редкостной красотой, преклонялся перед талантом и мчался выполнять любое ее желание.

Андреева, женщина экзальтированная, склонная к авантюрам и приключениям, была связана с большевиками и добывала для них деньги. Позже охранка установила, что эта МХАТовская актриса собрала для РСДРП миллионы рублей. «Товарищ Феномен», как называл ее Ленин, сумела заставить раскошелиться на нужды пролетариата крупнейшего российского капиталиста Морозова. Савва Тимофеевич пожертвовал революционерам значительную часть своего состояния. При его поддержке издавались ленинская «Искра», большевистские газеты «Новая жизнь» в Петербурге и «Борьба» в Москве. Он сам не раз нелегально провозил типографские шрифты, прятал у себя наиболее ценных «товарищей», доставлял запрещенную литературу на. собственную фабрику. Именно в кабинете Морозова некий бдительный конторщик подобрал забытую хозяином «Искру» и доложил «куда следует». Савву Тимофеевича пригласил на беседу сам дядя царя, генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович. Но его увещевания так и не достигли цели.

Однако не следует преувеличивать революционность Морозова. Как писал Марк Алданов, «Савва субсидировал большевиков оттого, что ему чрезвычайно опротивели люди вообще, а люди его круга в особенности». Ему, человеку европейского образования, претил старообрядческий уклад. Славянофильство представлялись ему сентиментальным, философия Ницше — чересчур идеалистической, а вот воззрения социал-демократов под влиянием Андреевой и ее будущего гражданского мужа Максима Горького Савва воспринял сочувственно.

Трагедия началась с того, что Станиславский поссорился с Немировичем-Данченко. Причиной конфликта была любовница Саввы Андреева. Она постоянно устраивала скандалы из-за того, что в театре ей давали второстепенные роли, а главные доставались актрисе Книппер-Чеховой. Гениальную одаренность Ольги Леонардовны Книппер признавали абсолютно все, поэтому в таком распределении ролей не было ничего удивительного. Андреева же постоянно жаловалась Станиславскому и Морозову на Немировича-Данченко. В конце концов два совладельца театра так возненавидели друг друга, что не могли спокойно разговаривать.

В результате Савва Морозов отказался от своего директорства. Вместе со своим близким другом Максимом Горьким и Марией Федоровной он затеял новый театр. Но тут Андреева и Горький полюбили друг друга. Это открытие было для Саввы тяжелейшим потрясением. Актер А. А. Тихонов рассказывал об этом так: «Обнаженная до плеча женская рука в белой бальной перчатке тронула меня за рукав: “Тихоныч, милый, спрячь это пока у себя. Мне некуда положить.” Мария Федоровна Андреева, очень красивая, в белом платье с глубоким вырезом, протянула мне рукопись с горьковской поэмой “Человек”. В конце была сделана дарственная приписка — дескать, что у автора этой поэмы крепкое сердце, из которого она, Андреева, может сделать каблучки для своих туфель.

Стоявший рядом Морозов выхватил рукопись и прочел посвящение: “Так. новогодний подарок? Влюбились?” Он выхватил из кармана фрачных брюк тонкий золотой портсигар и стал закуривать папиросу, но не с того конца. Его веснушчатые пальцы тряслись».

Нормальный капиталист старой закалки тут же бросил бы изменившую ему возлюбленную. Но смена поколений уже произошла: Савва Тимофеевич жил по законам русской литературы, где страдание от любви и потакание роковым женщинам и истеричкам почиталось за добродетель. Даже после того как Андреева и Горький стали жить вместе, Морозов все равно трепетно заботился о бывшей любовнице. Когда она на гастролях в Риге попала в больницу с перитонитом и была на волосок от смерти, ухаживал за ней именно Савва.

…В канун революции 1905 г. на Никольской мануфактуре вспыхнула забастовка. Чтобы уладить конфликт, Морозов потребовал у матери доверенности на ведение дел. Но она, возмущенная его желанием договориться с рабочими, категорически отказала сыну и настояла на удалении его от дел. Круг одиночества неумолимо сжимался. Савва Тимофеевич остался в совершенной изоляции. Талантливый, умный, сильный, богатый человек не мог найти, на кого опереться. Любимая женщина ушла к другому, законная жена раздражала. Друзей в своем кругу у него не было, да и вообще среди купцов было невообразимо скучно. Морозов презрительно называл коллег «волчьей стаей». Они тоже недолюбливали и сторонились заносчивого фабриканта. Постепенно пришло и понимание истинного отношения к нему со стороны «товарищей»: революционеры видели в нем всего лишь дойную корову и беззастенчиво пользовались его деньгами. В письмах «искреннего друга» Горького сквозил откровенный расчет.

Савва впал в жестокую депрессию — по Москве поползли слухи о его безумии. Он стал избегать людей, много времени проводил в полном уединении, не желая никого видеть. Супруга Морозова бдительно следила, чтобы мужа никто не беспокоил, и изымала поступавшую на его имя корреспонденцию. По настоянию родных был созван консилиум, который поставил диагноз: тяжелое нервное расстройство, выражающееся в чрезмерном возбуждении, бессоннице и приступах тоски. Врачи рекомендовали направить «больного» для лечения за границу.

В сопровождении жены Морозов уехал к Средиземному морю — в Канн и остановился в роскошном номере «Ройяль-отеля». Здесь, лежа в постели, 43-летний текстильный магнат 13 мая 1905 г. покончил с собой выстрелом в сердце. Люди из его ближайшего окружения говорили, что накануне ничто не предвещало трагической развязки — Савва Тимофеевич собирался в казино и был в нормальном расположении духа.

Многие обстоятельства этого самоубийства до сих пор не ясны. Поговаривали, что в гибели Морозова повинны социал-демократы, которые стали шантажировать своего «спонсора». Подобное объяснение имело широкое хождение в дореволюционной Москве и даже попало в мемуары С. Ю. Витте. Бросалась в глаза одна подозрительная деталь: незадолго до смерти фабрикант застраховал свою жизнь на 100 тыс. рублей, а страховой полис «на предъявителя» передал Марии Федоровне Андреевой вместе с собственноручным письмом. Об этом Андреева писала адвокату П. Н. Малянтовичу: «Савва Тимофеевич поручает деньги мне, так как я одна знаю его желания, и что он никому, кроме меня, даже своим родственникам, довериться не может».

Значительная часть этих средств впоследствии была передана «Феноменом» в фонд ленинской партии. Совокупность фактов вызвала к жизни версию, что знаменитый русский промышленник был застрелен из-за этого полиса, но официального подтверждения она не получила. Большая часть состояния Морозова отошла его жене, которая незадолго до Октябрьского переворота продала принадлежавшие ей акции мануфактуры.

Сразу после смерти фабриканта его семья столкнулась с непреодолимым препятствием. Согласно христианским канонам самоубийцу нельзя отпевать и хоронить на территории кладбища. Но морозовский клан, используя деньги и связи, начал добиваться разрешения на похороны в России. Властям были представлены путаные и довольно разноречивые свидетельства врачей о том, что смерть была результатом «внезапно наступившего аффекта». В конце концов, разрешение было получено, а слово «самоубийство» в прессе так и не появилось. Тело привезли в первопрестольную в закрытом металлическом гробу. В семейном склепе на Рогожском старообрядческом кладбище были организованы пышные похороны, а затем поминальный обед на 900 персон.

Рабочие Никольской мануфактуры на собранные средства заказали икону в церковь села Зуева «в вечное воспоминание незабвенного Саввы Тимофеевича Морозова, неустанно стремившегося к улучшению быта трудящегося люда». А по Москве еще много лет ходила легенда, что знаменитый промышленник и меценат жив и скрывается где-то в российской глубинке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.