Последнее танго в Палермо
Последнее танго в Палермо
Когда Томмазо Бускетта прибыл в Палермо по приглашению своего друга Стефано, ему сразу показалось, что его родной город буквально лихорадит, и не только от жары. Первые признаки поначалу непонятного безумия он отметил, когда его самолет пытался приземлиться в аэропорту. Томмазо отметил, что, пожалуй, никогда в жизни не испытывал столь острых ощущений: пилоты совершили такой головокружительный вираж, что можно было подумать, что они собираются устроить не приземление, а приводнение, после чего внезапно то ли взяли себя в руки, то ли, удовлетворенные демонстрацией своего профессионального мастерства, все же благополучно опустились на взлетную полосу.
Вид Палермо.
Недавно отстроенный аэропорт поразил Томмазо странной смесью откровенного безвкусия и богатства. К тому же человек, занимавшийся этим проектом, видимо, отличался невероятной претенциозностью, а потому решил, что самым лучшим местом для него будет узенькая полоска между морем, которую, казалось, продували все морские ветра одновременно. И все же Бускетта отметил про себя, что едва он сошел с трапа самолета, как сердце его забилось чаще: эти давно забытые неуловимые запахи родной земли, ни с чем не сравнимый солнечный свет и морской воздух напомнили о юных годах и еще о чем-то невероятно родном.
За время отсутствия Томмазо в Палермо в городе изменилось очень многое. Старые здания, в архитектурном стиле которых всегда причудливо переплетались готические арки с мусульманскими консолями, теперь оказывались практически скрытыми новыми застройками из стекла и бетона, не отличавшимися вкусом, зато искупавшими этот недостаток своим невероятным размахом. Томмазо был слишком растроган встречей с родным городом, чтобы думать о том, что взлет урбанизации непосредственно связан со спекуляциями недвижимостью, ставшими в последнее время весьма популярными в среде «людей чести».
В аэропорту Бускетту встретил его сын Антонино. Он нашел для отца подходящее, по его мнению, жилье, где его не станут разыскивать, а по дороге в дом, где Томмазо предстояло провести несколько месяцев, рассказал на всякий случай о некоторых правилах поведения в славном городе Палермо. «Это идеальный город для тех, кто вынужден скрываться от полиции, а потому здесь их сотни, а точнее сказать просто невозможно. Главное: знать, как передвигаться по Палермо». — «Да знаю я, — отозвался Бускетта, чуть поморщившись. — Ходить нужно как можно меньше и особенно пешком». — «Да, — подтвердил сын, — причем делать это лучше днем, между часом и четырьмя пополудни. Почему-то именно в это время на улицах практически не встретишь полицейских. Вероятно, у них обеденный перерыв». И он засмеялся.
Томмазо принял к сведению наставления сына и уже через несколько дней успел близко пообщаться со многими видными людьми города, которые объяснили ему столь внезапный феномен мгновенного обогащения жителей Палермо. При встрече с Соколом он услышал от него далеко не оптимистический прогноз на будущее. «Сейчас многие “люди чести” на самом деле баснословно богаты, но причина кроется не только в постоянных спекуляциях недвижимостью. Все больше и больше наших общих друзей занимаются наркотиками. Меня крайне беспокоит подобное состояние дел. Наркотики погубят наше общее дело, запомни мои слова».
Контрабанда сигаретами осталась в далеком прошлом, стоило одному предприимчивому мафиози по имени Нунцио Ла Маттина сделать вывод, что гораздо прибыльнее торговать этим белым опасным порошком, который пользуется огромным спросом на всех континентах. Ла Маттина развернул активную деятельность, самостоятельно связался с многочисленными поставщиками опия, из которого так быстро и дешево получается героин, после чего посетил всех видных деятелей «Коза Ностры», пуская в вход все свое красноречие, дабы убедить боссов в том, что он нашел поистине золотую жилу.
Прошло совсем немного времени, и те, кто раньше нелегально переправлял сигареты в Америку, теперь уже во все возрастающих количествах поставляли опий сицилийским кланам. Каналы, по которым прибывал опий, эти люди держали в строжайшем секрете. Вскоре торговля наркотиком пошла настолько бойко, что Америка ежегодно получала от сицилийских семей едва ли не до 4 тонн чистого героина. Новая работа была очень опасной, и крестные отцы, прекрасно отдавая себе в этом отчет, лично выбирали, кто именно из их людей сможет заниматься наркотиками. В первую очередь это зависело от доверия тому или иному человеку, а также от его жизненных установок. Так, «люди чести» старой закалки, в своем большинстве придерживавшиеся патриархальных принципов, к героину вообще не допускались.
Как и говорил Стефано Бонтате, наркотики привели к тому, что основополагающие мафиозные законы были быстро забыты, а ни о каком разделении труда теперь и речи быть не могло. Каждый занимался тем, что ему нравилось, причем с семьями активно сотрудничали даже иностранцы и те, кто относился к париям. Даже Гаэтано Бандаламенте оказался подвержен наркотической лихорадке, охватившей Палермо. Его уже изгнали из Капитула и вовсе из рядов мафии, однако тот не считал себя в убытке, целиком отдавшись новому ремеслу, и партии героина, что он поставлял на американский рынок, были весьма впечатляющими. На какое-то время в его руках сосредоточилась почти вся контрабандная торговля героином на острове.
«Это просто ужасно, — говорил Сокол Бускетте. — Для меня дико представить, как можно торговать наркотиками. К несчастью, мой брат Джованни целиком попал под влияние Микеле Греко и корлеонцев и стал наркоторговцем. Сколько я ни разговаривал с ним, ничего не помогало. Кажется, я потерял брата навсегда».
Прошло несколько дней после того, как Томмазо поселился в Палермо, и за ним пришел посланец от Пиппо Кало, главы Порта Нуовы. Посланец передал, что дон испытывает чрезвычайную радость от возвращения Томмазо и надеется на скорейшую встречу. Слушая его, Томмазо едва не удержался от желания дать ему в морду или просто послать подальше, однако он был достаточно хорошо воспитан и помнил старые правила, которые не признавали неподчинения члена клана его главе.
Бускетта часто подумывал о том, чтобы отойти от дел, но отставка в мафии не признавалась, и он это знал. Если даже «человек чести» был изгнан из рядов мафии в результате серьезной ошибки, то это вовсе не значило, что о нем немедленно забудут. В мафии никогда не выбывают из игры, и человек, получивший отставку, не сможет спать спокойно. В конце концов о нем однажды все равно вспомнят и потребуют, чтобы он исполнил тот или иной долг, как подобает «человеку чести». Подобная история случилась и с Томмазо.
Едва дверь за посланцем от дона Порта Нуовы закрылась, как Томмазо невольно почувствовал, что волнуется. Он вспомнил, как сам ходатайствовал за принятие Пиппо Кало в ряды семьи. В то время Пиппо было всего 18 лет. Сын мясника, он успел отличиться тем, что успешно выследил и застрелил убийцу своего отца. Улик на месте преступления он не оставил и занял место отца в мясной лавке, а потом сделался владельцем бара. «Перспективный молодой человек», — решил Бускетта и взял его под свою опеку. Да, тот действительно оказался настолько перспективным, что в течение нескольких лет обошел на иерархической лестнице своего благодетеля, возглавил Порта Нуову, а потом и был избран в члены Капитула.
Выждав немного времени, Томмазо отправился на встречу с Кало в одну из его квартир. «Я весьма недоволен вашим поведением», — сразу заявил ему дон. Томмазо вопросительно посмотрел на него. «В тюрьме вы связались с человеком из Милана по имени Франчиз Турателло и брали от него значительные суммы денег». — «Ну и что? — не понял Томмазо, еле сдерживая закипающий в нем гнев. — Я действительно не отказывался от денег, потому что сам не имел ни гроша, а Турателло не только оплатил мне отличного адвоката, но к тому же щедро снабжал деньгами мою жену, которую я тоже не мог бросить на произвол судьбы». Окончательно придя в себя, он добавил: «Вообще-то по законам нашей этики, моими делами должен был заниматься глава семьи, но на сей раз меня просто бросили на произвол судьбы; так, интересно, почему же я к тому же должен чувствовать себя виноватым?».
Кажется, Кало смутился. «Я совсем ничего не знал об этом, — пробормотал он. — Неужели вы думаете, что я смог бы оставить вас без помощи?». — «Еще как мог бы, — подумал Томмазо. — А то я не помню, каким скупым по натуре ты всегда был, мой дорогой протеже, еще в те времена, когда за прилавком мясной лавки изображал из себя вечно бедствующего. Ты и сейчас хочешь казаться таким, просто тебе это плохо удается: всем известно, что благодаря контрабанде табаком и героином ты с полным правом можешь теперь называться миллиардером».
Вот и теперь Кало, немного напуганный гневом Бускетты, решил как можно скорее перевести разговор на другую тему. «В нашей семье сейчас чрезвычайно много проблем, — начал он издалека. — Один из моих заместителей попался на контрабанде сигарет, и мне пришлось сделать его рядовым бойцом». Томмазо понял: таким образом дон предлагает ему занять освободившееся место. «Я все понимаю, — ответил Бускетта, — однако я уже принял решение и отступаться от него не собираюсь. Я вернусь в Бразилию. У меня там множество неотложных дел». — «Жаль, — ответил Кало, — я, конечно, не собираюсь ни в чем вам препятствовать, хотя, если бы остались в Палермо, то только на торговле недвижимостью сумели бы озолотиться… Вот как, к примеру, Вито Чанчамино. Он взял в свои руки реконструкцию центра Палермо. А ведь этот человек не только ведет дела в Христианско-демократической партии; он принадлежит к клану Риины».
«И снова корлеонцы», — подумал Бускетта, но вслух ничего не сказал. Вместо этого Томмазо прямо заявил: «У меня создалось впечатление, что в нашей организации назревает серьезный кризис. Вот, например, Стефано Бонтате…» Кало не дал ему даже закончить фразу: «Бонтате совсем потерял уважение к представителям Капитула, — резко отозвался он. — Тем более что всем известно, как скверно он обращается со своим братом Джованни. А чего стоит одна только его дружба с идиотом Инцерилло, который уничтожил прокурора Косту и даже не посчитал нужным испросить на то разрешение Капитула». Это было действительно серьезное обвинение. Об убийстве Косты Томмазо ничего не знал. Он задумался, не зная, что ответить, а Кало тем временем продолжал: «Если вы хотите предотвратить новую войну, вам, Бонтате и Инцерилло нужно встретиться, и чем быстрее, тем лучше».
Томмазо, не на шутку взволнованный полученной информацией, обратился за разъяснениями к Сальваторе Инцерилло и Стефано. «Тебе предоставили односторонние сведения, — с жаром заявил Инцерилло. — А почему Кало не рассказал об убийстве начальника полиции Палермо Бориса Джулиано, следователя Чезаре Терранова, президента Пьерсанти Матарелла? А ведь они тоже совершались, по словам Греко, без ведома Капитула. Во всяком случае, я и Сокол должны были быть поставлены в известность. Так нет же — этого не произошло!» — «Я знаю имена убийц, — глухо отозвался Бонтате. — Мне назвал их сам дон клана Пассо ди Ригано. Что касается Терранова, то он собирался арестовать Лучано Леджо, уже имея на него обширный компромат, и приказ об его убийстве отдал непосредственно Леджо, отсиживавший срок в тюрьме».
Лучано Леджо.
«Везде корлеонцы, эти обезумевшие маньяки! — воскликнул Инцерилло, и в его глазах загорелась ненависть. — А помнишь, Стефано, был еще и четвертый случай, не так давно». — «Ты имеешь в виду убийство капитана карабинеров Джузеппе Базиле?» — уточнил Бонтате. — «Ну да, — горячо откликнулся Инцерилло. — Здесь уже Папе не удалось отвертеться, как обычно, и заявить, что он ничего не знал. Ненавижу эту его вечную фразу и воздетые при этом к небу руки!». — «А что произошло?» — поинтересовался Томмазо. — «Рядом с местом убийства полиция задержала троих, — неохотно сказал Бонтате. — Один принадлежал к Сан-Лоренцо, второй — к Резуттано, а третий — к Джакулли». — «Но ведь глава Джакулли — сам Микеле Греко, Папа», — начал понимать Томмазо.
«Да, — сказал Сокол. — Убийц, конечно отпустили. И знаешь, почему? Ты просто умрешь со смеху: они заявили, будто недалеко от места убийства встречались с юными дамами и в духе насто-ящих рыцарей не могут назвать их имена, дабы не скомпрометировать их. Но еще интереснее оказалось то, что полицию вполне устроил их ответ. Но главное не это. Теперь уже сам Папа не мог заявить, будто ни о чем не знал. Это убийство доказало, что ему было известно все. Ему и корлеонцам. Теперь уже никто не осмелился бы сказать, что генеральный секретарь Капитула не покровительствует Корлеоне, и Леджо в частности». — «И я больше не мог молчать, — добавил Инцерилло. — Хорошо, я понимаю, что ничего не смогу изменить в одиночку. Но, господа из Корлеоне, сказал я, вы слишком много на себя берете. Смотрите, как бы вам не оступиться, и я лично постараюсь помочь вам проиграть».
«А при чем тут убийство прокурора Косты?» — прямо спросил его Томмазо. «Я не мог поступить иначе, — мрачно ответил Инцерилло. — После того заседания я не мог отделаться от мысли, что нужно совершить что-то, что сможет охладить пыл зарвавшихся корлеонцев. Понимаешь, Томмазо, ведь я не менее силен, чем они, и моя семья способна на многое. Я могу делать все, что посчитаю нужным, а если захочу, то прибегну к тем же методам, что и корлеонцы. Поэтому я отдал приказ убрать Косту».
Томмазо в ужасе молчал, не в силах сразу оправиться от услышанного. Не так часто «человек чести» признается в совершенном преступлении, но уж если он так сказал, то, значит, Кало говорил правду… «Зачем ты стараешься оговорить себя, Сальваторе? — пытаясь успокоить друга, вмешался Бонтате. — Всем известно, как много неприятностей тебе доставил этот Коста. Сколько твоих родственников и твоих бойцов оказались за решеткой, — и все это исключительно благодаря ему». Однако Инцерилло при одной мысли о ненавистных корлеонцах весь дрожал от ярости. «При чем тут мои родственники, Стефано? — почти крикнул он. — Поверь, меньше всего в тот момент я думал о них. Единственное, что двигало мной в тот момент, — доказать этим чертовым корлеонцам, что меня не стоит сбрасывать со счетов. Я для них — враг, и опасный.
Я могу делать, что хочу, слышишь?».
И тут потрясенный Томмазо увидел, что и с Соколом происходит нечто странное. Всегда спокойный и уравновешенный, склонный прощать чужие грехи, он преображался на глазах. Наверное, впервые после долгих лет, когда он ощущал себя до предела уставшим, в его взгляде мелькнуло нечто похожее на ненависть. «Нет, — что-то подсказало Томмазо. — Это даже больше, чем ненависть. Это слепое бешенство».
«А ведь ты прав, Сальваторе, — заявил он. — Мы должны покончить с ними. И знаешь, Томмазо, что я сделаю, чтобы поставить всех на место? Я убью Риину и так обезглавлю корлеонцев. Я сделаю это сам, лично, и, мало того, на первом же заседании Капитула открыто скажу, что собираюсь сделать. Действовать в их духе и убивать тайком я не стану». — «Стефано, это же самоубийство! — закричал Томмазо. — Приди в себя, ты сошел с ума! Как только ты выйдешь с заседания Капитула, тебя самого тут же убьют!». — «Ты думаешь, я боюсь смерти? — усмехнулся Сокол. — Да я уже давно к ней готов, но Риину я все-таки убью». — «Хотя бы отложи свои планы, — просил его Томмазо. — Давай поначалу переговорим с Кало; быть может, получится все уладить мирным путем». — «Кало тоже заодно с корлеонцами, — Сокол посмотрел на друга с некоторым сожалением. — Я ведь знаю гораздо больше тебя, поверь мне на слово. На каждом собрании Кало ни разу слова поперек не сказал Папе. Он вообще предпочитает молчать. Но чтобы успокоить тебя, ладно — я отправлюсь на эту встречу, только она ничего не даст».
Томмазо изо всех сил старался предотвратить несчастье. Он организовал встречу Стефано, Инцерилло и Кало в одном из захудалых кафе неподалеку от Рима. Все присутствующие вели себя по отношению друг к другу весьма любезно, обнялись и поцеловались, и у Томмазо даже мелькнула мысль, что эти объятия гораздо более теплые, чем братские. Далее последовали клятвы в вечной дружбе, обещания постоянно советоваться друг с другом и уж, конечно, ни в коем случае не допустить террора корлеонцев. На том все и закончилось, причем удовлетворен был только Томмазо, а Стефано по-прежнему глядел на него с непонятным сожалением. И оказался прав.
И нескольких дней не прошло с той теплой встречи в простом кафе, где собравшиеся «люди чести» чувствовали себя весьма комфортно, как Томмазо снова встретился с Кало. Дон явился сделать ему выговор за сына Бускетты Антонино.
«Твой сын ведет себя как обычный жулик, — безапелляционно, с порога, заявил дон. — Займись им, пока не поздно». — «В чем дело?» — поинтересовался Томмазо. «Антонино пытался меня надуть: как простой воришка хотел всунуть в моих магазинах чеки без обеспечения». — «Хорошо, — сказал Бускетта, в душе кипя от возмущения. — Вечером я вызову к себе Антонино и мы вместе поговорим с ним. Он действительно ведет себя недостойно».
Этим же вечером несчастному Антонино пришлось выдержать целый шквал упреков, которыми со всех сторон осыпали его собственный отец и глава Порта де Нуовы. Антонино молчал, не поднимая головы; да ему и слова не дали бы сказать. Но все же всему бывает предел, и родительскому гневу тоже. «Ты, может быть, все-таки объяснишь, зачем вел себя как простой жулик?» — строго спросил Томмазо. «У меня совсем нет денег, — просто сказал Антонино. — Ни лиры, и чтобы доказать тебе это, отец, я добавлю, что только что заложил в ломбарде драгоценности жены». Казалось, на Кало слова молодого человека произвели впечатление. «Ну это же совсем меняет дело, — сказал он с видимым облегчением, — снова ты, Томмазо, не захотел сообщить мне, что испытываешь денежные затруднения. Ты же знаешь, я никогда не оставлю тебя в беде. А деньги… Это вообще сущая ерунда; для меня, по крайней мере».
С этими словами он вынул из кармана невероятно толстую пачку бумажных купюр и торжественно протянул Антонино. «Считай, что ты мне ничего не должен, — небрежно обронил он. — Это мой подарок к твоему дню рождения».
Бедный наивный Антонино был счастлив, как ребенок. Буквально на следующий день он полетел в ломбард выкупать заложенные там драгоценности. Ему и в голову не пришло скрывать свое имя при заполнении официальных бумаг. Кажется, он даже не подозревал о том, что полиция особенно тщательно проверяет деньги, выдаваемые в кредит. На эту меру ее вынудили непрекращающиеся похищения людей с целью выкупа и все нарастающая торговля героином.
Прошло несколько дней, и за Антонино пришли из полицейского участка: оказалось, что в качестве выкупа за заложенные драгоценности он отдал деньги, которые числились в деле о выкупе за похищенного человека. Оказывается, Кало вручил ему «грязные» деньги. В результате свой день рождения Антонино пришлось встречать в тюрьме.
Идентификационная карта Сальваторе Риины.
Взбешенный этой новостью, Томмазо нашел Кало на одной из строительных площадок города и решительно потребовал объяснений. «Извини, — сказал себе под нос Кало, пряча лицо от знойного ветра, скорее напоминающего африканское сирокко. — Я понятия не имел, что это за деньги. Неужели ты думаешь, Томмазо, что я стал бы нарочно давать твоему сыну неотмытые деньги?». И не давая Бускетте опомниться, добавил: «Ну ты же знаешь: я никогда в жизни не связывался с похищением людей. Мне сказали, что это доход от контрабандного табака. Успокойся, Томмазо, если я стал причиной того, что твой сын угодил в тюрьму, я сделаю все возможное, чтобы исправить положение: найму лучшего адвоката, и будь уверен — скоро ты вновь сможешь обнять его».
Уходя с этой встречи, все еще дрожащий от гнева Томмазо вдруг подумал: а ведь вполне может случиться и так, что Кало, освободив из тюрьмы его сына, немедленно отправит за решетку его самого. Чутье его никогда не подводило, а потому мысль о Бразилии, ее теплом солнце и таких манящих пляжах Рио-де-Жанейро показалась ему, как никогда, соблазнительной.
Бускетта понял, что эти дни в Палермо для него последние, а потому решил, что пора проститься с друзьями. Внутренний голос говорил ему, что большинство из них он уже никогда не застанет в живых. Навестил он и ближайшего соратника Сальваторе Инцерилло инженера Ло Прести. Его двоюродным братом был человек с миллиардным состоянием, принадлежащий к клану Салеми, — Нино Сальво. За обедом Ло Прести пожаловался Томмазо, что состояние его брата нисколько не спасало его от преследований обезумевших корлеонцев; даже наоборот — на него была объявлена самая настоящая охота. До самого Сальво им, правда, добраться не удалось, но зато они похитили не менее богатого тестя Сальво, старика. Томмазо не сомневался, что это дело рук корлеонцев: только они могли воевать с престарелым человеком, да еще находящимся в тесном родстве с «людьми чести».
Самое страшное, что старика, кажется, даже не собирались возвращать: просто показывали, кто настоящий хозяин «Коза Ностры». В том, что он был убит, сомнений не было. Нино Сальво пошел искать справедливости у тогдашнего секретаря Капитула Гаэтано Бандаламенте. «Я знаю, что тестя нет в живых, — сказал он. — Но я прошу хотя бы выдать его тело. Я имею на это право и, кроме того, мои родственники не смогут воспользоваться состоянием несчастного старика». С таким же успехом он мог кричать о справедливости в какой-нибудь пустыне. Сальво никто не услышал, а Бандаламенте мог только разводить руками и отговариваться чем-то вроде: «Вы же знаете, что сицилийские кланы официально никогда не занимались похищением людей: ведь это противоречит уставу…».
Именно тогда и разгорелась очередная война между криминальными группировками. Оскорбленные не желали молча сносить обиды и уничтожали тех, кто, по их мнению, был причастен к делу о похищении тестя Сальво. В результате клан Салеми уничтожил, как минимум, 17 корлеонцев, а те в свою очередь ответили убийством полковника Руссо, того самого, который занимался расследованием этого похищения.
Инженер Ло Прести принял Томмазо со всей возможной теплотой, как друга Сальваторе Инцерилло и Сокола. Он долго уговаривал Бускетту оставить мечту о Бразилии, убеждал, что и здесь можно прожить совсем неплохо; говорил, что его влиятельные родственники пойдут на все, чтобы избавить Томмазо от преследования полиции; предлагал участвовать в выгодном проекте — строительстве огромного жилого комплекса.
Несмотря ни на что, Томмазо оставался непреклонным. «Этот остров проклят, — сказал он. — Нет такой силы и таких соблазнов, что смогли бы удержать меня здесь. К тому же поверьте мне, инженер, вы находитесь в состоянии эйфории, тогда как мне со стороны видно: эти мирные дни в Палермо — последние. Я многое повидал и редко ошибаюсь в своих предположениях».
На самом деле Томмазо буквально рвался на части. Нужно было бежать, бежать немедленно, пока еще не стало слишком поздно, однако здесь он оставлял друзей, да еще огромную шеренгу детей, любовниц и жен. Стефано уговорил-таки его задержаться еще на несколько месяцев. Он отдал в полное распоряжение своего друга три собственные роскошные виллы, утопавшие в море зелени лимонных деревьев. А чтобы Томмазо не чувствовал себя слишком одиноко, он позаботился о том, чтобы привезли к нему из Бразилии жену и детей.
Сам Стефано нисколько не докучал соскучившейся за эти годы паре. Из вежливости он навестил их пару раз, чтобы убедиться, что с его другом все в порядке. А Томмазо чувствовал себя так хорошо и спокойно, как никогда. Здесь он чудесно отметил Рождество; он наслаждался покоем, как будто сознавая, что ничего подобного в его жизни больше не будет: ни мягкого соленого ветра Италии, веявшего среди лимонных деревьев, ни такого прозрачного утреннего тумана, одним словом — ничего, что на языке людей обозначается одним словом — «счастье», полное счастье человека, знающего, что он находится дома. Наверное, поэтому, когда самолет уносил его в Бразилию, он впервые испытывал боль потери. Больше такого не повторится никогда, а вот боли еще впереди предстоит так много…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.