ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Nec temere, nec timide{143}
298. Возражения
Что хочет сказать этот все преувеличивающий художник, этот желчный человек, видящий все в мрачном свете, успевший написать уже целых три тома нападок на Париж — средоточие изысканнейших наслаждений? Вопреки ему я утверждаю, что свободно жить умеют только здесь. Пусть это будет, если хотите, древняя Ниневия, древний Вавилон — что ж из этого? Мне лично порочность нравится. Разве богачи не должны пользоваться своим богатством? Разве человеку не нужны разнообразные удовольствия? Разве их у него чересчур много? Не нужны ли ему пороки? Не составляют ли они существенную часть его существа? Разве они не… Я знаю, что? говорю. В каком же виде представляете вы, скучный проповедник, этот великолепный, сверкающий весельем город, где каждый живет так, как ему хочется? Все вас в нем пугает, страшит, все, вплоть до его необъятного населения, которое меня только радует; и не должна ли столица великого государства быть густо населена? Бедняки трудятся; так и должно быть раз они бедняки; а я наслаждаюсь, потому что я богат. Родись я бедным, я делал бы для богатых то, что? бедный делает теперь для меня. Билеты человеческой лотереи не могут быть одинаковыми: одни выигрывают, другие проигрывают.
Вне Парижа нет спасения. Что вы толкуете мне о свободе? Это слово лишено всякого смысла, подобно многим другим словам, произносимым энтузиастами. Разве я не волен предаваться своим фантазиям? Что же еще нужно?
Париж — очаровательное место для каждого, кто хочет наслаждаться, а не размышлять. А что может быть печальнее размышлений? Что представляют собой самые возвышенные мысли, скажите на милость? Раз я уплатил подушную подать, — все королевские дороги к моим услугам; в погоне за удовольствиями я могу топтать их, сколько мне вздумается.
Если у меня произойдет ссора с простолюдином, попавшимся мне на пути, и если я высеку его слегка, чтобы научить его уважать богатого человека моего ранга; если его дочь мне сначала приглянется, а через неделю разонравится, — я выпутаюсь из затруднений при помощи некоторой суммы денег. Я не вмешиваюсь в государственные дела. Что? мне до них? Я только пассажир корабля и не желаю править правительством. Да избавит меня от этого бог! Пусть тот, кто захватил бразды правления в свои руки, выпутывается, как хочет; я восхищен его отвагой. Даже если бы в моих руках находились все самые полезные политические истины, я, подобно мудрому Фонтенелю, не двинул бы и мизинцем, чтобы выронить хоть одну из них.
Жалуются на то, что необходимые для жизни съестные припасы немного дороги. Возможно. Но я этого не замечаю. В конце-концов, нужно только быть трезвым, воздержанным, умеренным. Стоит ли думать о желудке?
Не являются ли нашими истинными удовольствиями удовольствия духовного порядка? Вы с этим согласны, строгий нравоучитель? Ну, а они-то здесь очень дешевы. Какое здесь множество самых разнообразных наслаждений, которых в другом месте не купишь и за золото! Париж — это город, доставляющий наибольшее количество самых разнообразных общественных удовольствий: опера, комедии, фарсы Одино?{144}, фарсы Николе{145}, китайские чайные домики, Колизей{146}, Ваксхолл{147}, Булонский лес, Елисейские поля, бульвары, кофейни, игорные и другие, еще более веселые, дома. Надо быть рожденным для скуки человеком, чтобы не находить развлечений в этом стремительном и шумном вихре удовольствий.
Много ли нужно на все это денег? Отнюдь нет: за сорок восемь су вы можете в течение полутора часов слушать чувствительную музыку Глюка; а прелестная Гимар{148} и мудрая Теодора будут услаждать ваши взоры танцами.
Далее: за двадцать су вы насладитесь драматическим шедевром Корнеля, Мольера, Вольтера, — на выбор; их гений к вашим услугам. Вы любите пьесы легкие и веселые, с музыкой и пением? В один и тот же день вы можете прослушать три таких пьесы и тоже за двадцать су.
Вы можете иметь экипаж, лошадей и кучера с кнутом в руках за тридцать су в час; и, если накануне вас забрызгали грязью, вы сможете теперь отомстить и в свою очередь забрызгать грязью золоченую карету или самого ее хозяина, если он идет пешком.
У вас нет дома библиотеки? За четыре су вы проникнете в кабинет для чтения, где все послеобеденное время можете провести за чтением всевозможных книг, начиная с грузной Энциклопедии и кончая тоненькими брошюрками.
Насытив свой ум, вы в любое время можете за умеренную цену пообедать в трактире, если из-за мизантропии или неумения держаться в обществе вам не захочется обедать за столом богача. Раз затрата сделана, не все ли равно богачу, кто съест его кушанья?
Наконец, если вы, по несчастью, не имеете любовницы, то всегда сможете за небольшие деньги найти под скромным платьем такие прелести, какие редко встречаются под шелком и муслином. Спросите любителей — они вам скажут, что можно обойти весь земной шар и не набрести на более забавные, необычайные и странные любовные приключения; строгие красавицы, неприступные в одном квартале, превращаются в упоительно сговорчивых в другом.
Поэтому не удивляйтесь нашему остроумию, господин юморист. Какая разница во вкусах, в чувствах, в понятиях, во взглядах отличает жителя столицы от грубого поселянина, живи он всего лишь в нескольких льё от Парижа! Он положительно из другого теста, чем мы, это не наш соотечественник; может ли он подражать нам, понимать нас? Посмотрите на его изумленные глаза, на раскрытый от удивления рот! Он верит в счастье, тогда как на свете реальны только наслаждения. Они — разменная монета человеческого благополучия; крупные же деньги в этом мире не попадаются никому. Я вовсе не желаю однообразного счастья деревенского уединения — этого самого безвкусного изо всех удовольствий, как говаривал Вольтер. Я хочу скользить по поверхности и останавливаюсь только на чувственных наслаждениях, всегда восхитительных, если они разнообразны. А где же найти лучше парижских?
Я без труда приспособляюсь ко всему. Когда я заказываю себе у портного платье, я предпочитаю сделать его модного цвета: цвета кака-дофин{149}, чем цвета прюн-мсьё{150}. Это безумие! — воскликнете вы; но это принято при Дворе, а уж на это сказать нечего! Не следует спорить о вкусах и цветах.
Я снимаю свой фрак цвета опера-брюле или цвета головешки и одеваюсь сегодня в цвет кака-дофин, подобранный по точному и признанному образцу. Я сумею различить все оттенки и могу сказать, как знатный вельможа: это то, это не то.
Да, господин мизантроп! Под одеждой цвета кака-дофин скрыты очень глубокие вещи. Я буду щеголять в ней на трех спектаклях и гордиться ею, так как знайте, что я не хочу ни на йоту отступить от господствующей в настоящее время моды так же, как не хочу удаляться хотя бы на одно льё от столицы и Версаля. За этой чертой — готтентоты, кафры, эскимосы: варварские племена, не имеющие понятия о вкусе. Уверяю вас!
Что ответить на такие замечательные возражения? Ответить нечего! Итак, продолжаем.