Дмитрий Быков Два в одном

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дмитрий Быков

Два в одном

Из записок путешественника (перевод с иностранного)

На пути из аэропорта, когда гид мой, сидя за рулем, остерегал меня от поспешных выводов и давал первые указания, нас внезапно остановил человек с полосатою палкою, выскочивший на дорогу как бы из кустов. Я по неопытности принял его за разбойника, а палку его - за смертоносное оружие; к величайшему моему изумлению, гид мой ничуть не испугался, а лишь выругался без особенной злобы, вылез из машины, нащупывая бумажник, и о чем-то быстро переговорил с незнакомцем. Вскоре он вернулся за руль, иронически усмехаясь.

- Пятьсот, - бросил он мне небрежно.

- Это люди с большой дороги? - спросил я. - Что же, мы дешево отделались!

Он расхохотался.

- Иной раз чужеземец поймет все лучше коренного жителя! Да, это люди с большой дороги, и при ином государственном устройстве для ребят этакого склада не было бы другой работы, как только вычищать карманы путникам. К счастью, государство взяло их под контроль и поставило к себе на службу. Теперь они - сборщики дани.

- Бог мой, что за дань?

- Мы называем это откупом, друг мой. Пункты сбора этого откупа суть многи: почти в любом государственном учреждении вы можете заплатить сообразно своему состоянию, чтобы от вас отстали. Иногда они сами приходят проверить пожарную безопасность. Это такая игра: мы никогда не знаем, в каком виде сборщики явятся в следующий раз. Они стараются баловать нас разнообразием, понимая, что визиты их не приносят радости. Все равно как если бы зубной врач одевался то кроликом, то поросенком.

- За что же вы платите?! - воскликнул я.

- Ничего не попишешь, батенька, общественный договор, - молвил он, с нарушением всех правил обгоняя «форд». - Вы много еще увидите погремушек в нашей избушке.

Этой шутки я не понял и почел за лучшее промолчать, обозревая кроткий пейзаж за окнами.

…Сколько я мог судить, точнее всего их государственное устройство описано в весьма популярной, хотя поначалу и запрещенной книге, название которой я могу приблизительно перевести как «Моллюск в раковине, ползущий на Фудзияму». Книга эта сочинена двумя величайшими знатоками местных обычаев, вынужденными облекать свои прозрения в форму фантастических историй, дабы суть их была понятна не всем. Это обычай здешних мест, где почти никто не говорит прямо, да и большинство дорог причудливо изгибается. Нелюбовь к прямоте - важная черта местного характера; прямота почитается здесь простотою, и это справедливо. Всякий ребенок говорит притчами.

В книге этой, распространявшейся поначалу подпольно, две не связанных между собою части. Одна описывает жизнь некоего Леса, полного загадочных явлений и простодушных пейзан, с которыми воюют умные и высокомерные женщины, перешедшие на размножение клонированием. С большой поправкой это можно расценить как сказку о постепенном вырождении простого труженика и отрыве интеллектуала от почвы. Подобные процессы тут в самом деле шли во времена написания данного трактата, идут и сейчас, но в несколько ином виде. После некоторых событий, равно затронувших и пейзан, и технократов, они социально сблизились и лихорадочно ищут путей для контакта, хотя почти разучились общему языку.

В другой части описывается Институт, изучающий жизнь Леса. И если лесная жизнь страшна, но хоть в какой-то мере осмысленна, - то жизнь Института уже решительно никому не понятна, поскольку самое понятие смысла здесь под запретом. Жизнь Института подчинена самым низменным и отвратительным инстинктам - трусости, похоти, подсиживанию и доносительству; до Леса тут никому нет дела, и вылазки туда становятся все опасней и реже. Иногда человек из Института случайно пропадает в Лесу, и тогда не исключено его превращение в одного из коренных жителей, - но пейзанам он непонятен, а технократам чаще всего не нужен. Вот почему представители элиты паче всего боятся оказаться в Лесу без охраны, особенно ночью, когда силы природы царствуют безраздельно.

Институту все меньше дела до Леса, в Лесу же почти не помнят ни о каком Институте. И если бы жители Леса время от времени снабжали Институт продуктовой и денежной данью, чтобы он только не совался в сложные природные процессы, идущие там, - сходство было бы совершенно.

Пользуясь случаем, поздравляю одного из авторов со славным юбилеем.

…Когда я уже начал немного догадываться об этом причудливом существовании двух стран в одной, как бы двух ядер под скорлупою одного ореха, - я спросил моего гида, чем вызвана к жизни такая система и всегда ли так было.

- О, разумеется, нет. Все империи развивались по-разному, но этой стадии не миновали. Поначалу держат доминионы в беспрекословном подчинении, потом воюют с ними, потом, наконец, вынуждены отпускать. Вы попали как раз на ту стадию, когда Англия постепенно отпускает Индию; суть в том, что это внутренняя Индия.

- Но помилуйте, Англия сделала для Индии весьма много. Обретя независимость, эта страна тут же обрела и тысячи проблем, неуправляемое общество, полное отсутствие гигиены…

- Как вы, чужеземцы, всегда высокомерны! - усмехнулся он, подливая мне напитка. Поскольку никто не говорит прямо, поглощение напитка называется словом «квасить», хотя к квасу он не имеет никакого отношения. - Что знаете вы о сложнейшем и тончайшем устройстве индийского общества? Отношения между кастами урегулированы до мельчайших тонкостей, и рациональному островитянину никогда не понять этой горизонтальной, ползучей, завивающейся усиками структуры. Любые попытки управлять ею извне обречены - рано или поздно завоеватели начнут истреблять индусов, а потом у них попросту не останется на это сил. Да и гуманизм, знаете… Мы повоевали достаточно. Попыток освободиться силою было куда больше, чем попыток договориться. Каждая такая война сильно ухудшала наше положение. В конце концов мы догадались, что силой с ними ничего сделать нельзя, и сколько их ни вырезай - они самовоспроизводятся. Особенность нашей Индии состоит в том, что британцем-завоевателем здесь становится любой индус, получивший губернаторскую или иную угнетательскую должность. Граница проходит не по национальному или имущественному барьеру, но именно по этому начальственному статусу.

- Чем же вы объясняете это? - поинтересовался я.

- О, причин много. У каждого своя версия. Ситуация эта толком не изучена, ведь самое существование двух государств в одном является нашей величайшей тайной, о которой не догадываются соседи. Исследования официально запрещены. Любое упоминание об этой структуре преследуется обеими сторонами - вероятно, они боятся сглазить или просто не хотят делиться столь удачным ноу-хау. Возможно, страна слишком велика, и потому власть обязана быть неоправданно жестокой или, по крайней мере, стремиться к этому. Возможно, сказывается традиция. Наконец, согласно моей собственной версии, власть есть попросту гетто, в которое коллективным решением отселяются самые алчные, тупые и бесполезные представители коренной национальности. А поскольку тупость всегда соседствует с агрессией, то им, чтобы они не обижались, присвоили название власти, что по самой фонетике свидетельствует о негативном значении слова: сравните «пасть» в обоих значениях, «влажность», «страсть»… Полагаю, изначально, препровождая их в это гетто, им попросту говорили «влазьте», отсюда и слово. Ничем иным я не могу объяснить отрицательную селекцию, которой руководствуется народ, отправляя своих представителей во власть. В хозяйстве таким людям не доверили бы ощипать курицу. Были, разумеется, попытки делегировать во власть уважаемых в обществе людей, но это быстро заканчивалось их перерождением или низвержением. Сегодняшняя тактика - максимальное взаимное дистанцирование с полным обрубанием концов. Видите ли, в какой-то момент это гетто в самом деле вообразило себя элитою и попыталось рулить, и это терпели, для виду соблюдая их установления, чтобы эти злые и наглые люди не слишком обижались. Иногда они наглели чересчур, и тогда происходила крестьянская война; но тут выяснилось, что даже успешная крестьянская война приводит к воспроизводству этой же общественной структуры. И мы отказались от мысли воевать с ними, перейдя к тактике откупа. Лучшие же наши представители давно отказались от мысли пополнить их ряды - теперь от сотрудничества с этим гетто они бегут, как от чахотки. Для нас захватничество вообще противоестественно. Мы предпочитаем отойти в сторону и подождать, пока зло выродится само. Борясь с ним, постепенно им же и становишься.

- За что же вы платите этому гетто, и почему вообще появился откуп? - изумился я. - Этак вы никогда не победите коррупцию, с которою столько сражаетесь!

- Но кто же с нею сражается? - изумился он не менее искренно. - Это ритуальное заклинание, принятое вот уже двести лет! Это все равно, как если бы вы всерьез восприняли заклинания верующих о необходимости подавить в себе главные инстинкты, включая размножение! Мы проклинаем коррупцию, но никогда от нее не откажемся, ибо это единственная форма взаимодействия наших государств, сосуществующих в одном. Мы платим им за то, чтобы они нас не трогали, - только и всего.

- Но им и так принадлежат все национальные богатства! - возмутился я. - Они и так распоряжаются всеми недрами, не говоря уже о лучших женщинах.

- Лучшие женщины? - расхохотался мой Вергилий. - Мы нарочно делегируем им худших тварей из числа наших женщин, как раньше девушку скармливали дракону. Сказочники умалчивают о том, что дракону чаще всего скармливалась самая противная девушка из красавиц, искренне возбуждавшаяся при мысли о сексе с рептилией. Что до недр, пусть они владеют ими - не жалко. Мы всегда знали, что нет ничего вреднее и отвратительнее владения недрами: это совершенно отшибает ум и лишает воли к самостоятельному развитию. Вы увидите, как уже весьма скоро эти недра перестанут что-либо значить. А пока пускай владеют - нам не жалко: ведь они тоже кое-что делают, эти бывшие угнетатели. На них лежат все государственные обязанности, которых мы терпеть не можем: они бы только отвлекали нас от вещей действительно важных - таких, как творчество, созидательный труд или научный поиск, не говоря об изготовлении и воспитании детей. Правда, если к дипломатии они еще сколько-то способны (поскольку в дипломаты всюду идут лжецы и хитрецы), то с обороной от внешнего врага у них полный швах: в первые же дни войны они обнаруживают детскую беспомощность, как и в любой практической работе. Обратите внимание, никто из них не способен поддержать действительно интересный разговор, и все их диссертации тоже дутые. Они ничего не могут, друг мой, и потому враг почти всегда успевает захватить половину нашей территории. После этого, хочешь не хочешь, защищаться приходится нам самим. В это время их обычно не видно и не слышно - народ руководит собою сам. Потом они опять вылезают и навешивают себе ордена, ну да пусть их.

…Насколько могу судить, самостоятельность народа в его повседневной жизни необычайно высока, и оба сосуществующих государства согласно поддерживают миф о рабской природе местного населения исключительно для конспирации. Способность этого народа к самоорганизации превосходит все, что мне известно из долгого опыта странствий. Во всем мире население нуждается в руководящей силе, и только здесь эта сила никому не нужна, поскольку ни к чему не способна. Когда руководитель государства посещает иногда предприятия или сельскохозяйственные фермы, он не может сказать труженикам или пейзанам ни одного осмысленного слова. Попытки сажать кукурузу на крайнем Севере во время кратковременной симфонии народа и государства вошли в анекдот, потому что даже разумные указания верховного начальства донельзя извращаются избыточным и тупым усердием начальников на местах. Система власти такова, что любая вертикаль немедленно превращается в пирамиду. Народ же самоорганизуется рационально и безошибочно, и все его тело пронизано артериями прочных горизонтальных связей. Ранее государство пыталось их разрушить, но, осознав, что это невозможно, ограничивается мелким и скаредным препятствованием. Коррупция развита необыкновенно и подменяет собою все способы взаимодействия с властью: можно откупиться от неправедного суда, от уродливо искаженной армейской службы (притом, что навык обороны и самообороны есть почти у любого, да и оружия на руках у населения хватает); я не говорю о таких службах, как дорожная, пожарная или медицинская безопасность. Сам же народ выбирает себе местных неформальных руководителей, от старшего по подъезду до руководителя садоводческого товарищества, и эта система работает безотказно. Демократия развита тут с древнейших времен, но власть предпочитает называеть ее анархией, - тогда как истинную анархию на самом деле разводят у себя они сами. У них царствует грубейший подхалимаж, ложь на каждом шагу, отсутствие внятных программ, фальшивая и надуманная идеология, а уж нравы, господствующие в элите, заставили бы покраснеть Петрония. Ни о какой демократии в этом гетто не может быть и речи, тогда как население давно уже, втайне от всех, превзошло афинскую, британскую и американскую демократии, действуя по собственной новгородской модели. Мне могут возразить, что эта демократия никак не отражается на отношениях с властью, - но, почтенные читатели, она в любой цивилизованной стране не распространяется на отношения с иностранными государствами! А власть здесь - именно иностранное государство, окончательно обрубившее связи с народом после запрещения плебисцитов.

При таком государственном устройстве исключительно велика роль посредников; вообще рискну сказать, что именно проработанность всяких смазок, прокладок, посредничеств и прочих промежуточных звеньев служит существенной особенностью местного мира. Напиток, который мы «квасили», - форма смазки между суровой местной природой и мягкосердечными, кроткими людьми; взятка - смазка между трущимися частями социальных машин; между народом и государством есть свои посредники, уважаемые в народе и терпимые в государстве. Они доносят до государства пожелания народа и транслируют назад отказы и обещания. Поскольку эта роль требует огромного напряжения и часто сопровождается позором, посреднику горячо сочувствуют и пылко уважают. В этой роли может быть крупнейший национальный поэт (для которого она почти всегда кончается гибелью), а может - знаменитый врач, помогавший детям во время террористического акта. В последнее время из таких посредников пытаются создать целую Социальную палату, что уже само по себе есть знак окончательного расхождения между двумя здешними государствами.

Другим знаком является бурное обсуждение в интернете одного девичьего «поста» (слово «пост» означает здесь церковное воздержание и одновременно охрану важного объекта; пост в интернете соединяет эти функции, ибо охраняет самостоятельность автора и обозначает его воздержание от других видов государственной деятельности, то есть переводит всю общественную жизнь в режим флешмоба). Девушка подробно изложила способы взаимодействия между народом и государством: обман, натравливание более крупных чиновников на мелких, коллективные письма, манипулирование посредниками, формы бойкота государственных мероприятий и т. д. Некоторые возразили, говоря, что это неэффективно, - но другие привели убедительнейшие примеры успешной борьбы с государством в последние годы. Так, у государства удалось отбить нескольких неправедно осужденных, а также одно кардиологическое отделение, созданное на спонсорские деньги. Я не говорю уже о том, что спасение больных детей давно осуществляется здесь «всем миром» (у чего есть несомненные минусы, но и столь же несомненные плюсы: попытки заставить государство заниматься больными детьми до сих пор не увенчались успехом, несмотря на процветание вследствие распродажи недр). Эти обсуждения доказывают, сколь далеко на самом деле зашла эмансипация народа от власти и сколь иллюзорно их сосуществование под одной оболочкой. При этом свергать государство никто не намерен, ибо тогда перерождаться придется всем, кто сегодня тихо делает свое дело, защищая бренд страны как интеллектуального центра и артистический Мекки.

…Еще одно свидетельство их полного расхождения - неизменность народной веры при более чем сомнительной популярности официальной Церкви. Здешняя вера - по преимуществу сектантская, и недавний массовый уход пейзан в пещеру подтвердил бессмертие именно этого религиозного типа. Народные учителя веры возникали всегда и привлекали под свои знамена десятки тысяч истовых поклонников. В этом существенный минус местной демократии, поскольку в отсутствие официальных институтов почти любое местное сообщество - вплоть до сообществ, помогающих больным детям, - очень быстро структурируется как секта и распадается по тем же хорошо известным причинам. Однако в последнее время, с развитием горизонтальных связей и прежде всего открытых интернет-сообществ, сектантской зашоренности все меньше, а свободного взаимодействия все больше; нет сомнений, что появление умного и сильного православного священства на местах способно будет возродить и православие, если только у этого местного священства хватит мудрости благословлять «родную» власть и откреститься от чуждой.

Я мог бы развить эту мысль, но боюсь спугнуть ростки церковного вольномыслия, уже и так вызывающие нападки той части гетто, которая ведает верой и милосердием, - ведает, разумеется, все в том же людоедском духе, ибо не призывает ни к чему, кроме лобзания и облизывания государственных идолов.

- Но позвольте, друг мой, - спросил я его с растущим уважением к столь хитрому государственному устройству, которое, глядишь, могло бы спасти и сегодняшнюю Америку. - Ведь прогресс требует как-никак солидарности… Ведь описанный вами способ жизни хорош лишь до поры, а при столкновении с более серьезными вызовами стране потребуются действия, которых без государства никак не предпримешь! Будущее зовет вас, друг мой; прогресс неостановим, а ядерный реактор не построишь без государства!

Он презрительно усмехнулся:

- Все реакторы, построенные тут, собраны не благодаря, а вопреки государству. Нам случается использовать друг друга, но любые попытки государства рулить промышленностью приводили к ее развалу, а что они сделали с сельским хозяйством, - вы отлично видите. Мы сами построим все что нужно, и при этом не уродуя наших городов; мы напишем все что хотим, и напечатаем без их санкции, ибо такой разветвленной сети самиздата, как у нас, не было нигде в мире. Мы давно уже живем без их участия и отвечаем на вызовы лучше многих: восточные немцы до сих пор не вполне приспособлены к капитализму, а у нас к рынку готов любой младенец, ибо мы выжили в девяностые, да вдобавок и механизмы социальной солидарности работают у нас отлично. Никакой рынок не заставит нас топить друг друга - в нашем социуме никому не дают пропасть, сколько бы власть ни насаждала миф о его жестокости. Этот миф нужен ей, чтобы пугать интеллигенцию и заставлять ее благословлять штыки, - но интеллигенция тоже не дура и отлично понимает, кого ей надо бояться. Народ представляет для нее куда меньшую угрозу, чем эти самые штыки. Вот почему для идеологического обслуживания власти интеллигенция выделяет своих худших представителей - гетто так гетто.

Он откинулся на спинку стула и закурил, хотя это было запрещено.

- А насчет прогресса, - добавил он и посмотрел на меня с тем прелестным местным лукавством, которое я часто замечал в лучших представителях коренного населения, - знаете ли вы, что такое ваш прогресс? Может быть, это и есть самый прямой и краткий путь в ад, и вы с вашей моделью демократии промаршируете туда на наших глазах, а мы неуязвимо продолжим движение по той таинственной кривой, которую вряд ли поймет рациональный ум чужеземца.

…В последнее время, глядя вокруг, я все чаще задумываюсь о его правоте и подумываю о переезде в какую-нибудь из бесчисленных складок этой страны, напоминающей огромную и теплую медвежью шкуру. Думаю, мне найдется место в какой-нибудь из ее щелей, а задабривать людей с большой дороги я уже научился.