III–III. "ТЕАТРАЛЬНАЯ" ВОЙНА 1788–1790 гг

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III–III. "ТЕАТРАЛЬНАЯ" ВОЙНА 1788–1790 гг

В российской истории эта война получила наименьшую известность в плане освещения боевых действий. Особенно это касалось сухопутного театра, который как повелось уже в течение всего 18 века, (с 1711 года), располагался на территории современной Финляндии. Наиболее серьезные дела произошли на Балтике, между русскими и шведскими эскадрами, заслоняя собой события, разворачивавшиеся на суше.

Россия вела очередную упорную войну с турками. Сюда, к Причерноморью и было приковано все внимание. Здесь находились основные силы русских армий, здесь были Потемкин, Румянцев, Суворов.

Война, объявленная Швецией, была ударом в спину, и потребовала определенных усилий от России отвести этот удар, в небольшой, правда, степени, ослабив ее армии и Черноморский флот, действовавшие против Турции. Это выражалось, прежде всего тем, что на Балтике была вынуждена задержаться эскадра, направлявшаяся в Средиземное море, а также небольшое количество регулярных войск было подтянуто к побережью Финского залива, вместо отправки на юг России. Но, повторюсь, что усилия предпринятые Россией в войне со Швецией, не были чрезмерными, и война носила характер малозначительных стычек и столкновений с противником, без участия большого количества войск. Да и сама русская армия, за исключением нескольких регулярных армейских полков и отдельных батальонов гвардии, была представлена наспех сколоченным ополчением из вновь набранных рекрутов, добровольцев и даже арестантов, отбывающих наказание за незначительные преступления.

Не было громких побед, не было тяжких поражений. Все события развивались, как-то вяло, иногда напоминая больше театральное представление, нежели энергичную боевую работу войск. И несмотря на то, что война закончилась безрезультатно для той и другой стороны, с точки зрения территориальных приобретений, тем не менее, она явилась еще одной страницей в летописи падения шведской великодержавности на Балтике, и еще одним шагом в окончательном отделении Финляндии и переходе ее под юрисдикцию России. Но, при всей театральности войны, хотя бы в поведении монархов, что Густава III, что Екатерины II, это была война настоящая, не бутафорская, где лилась солдатская кровь. Где все игры и представления, разыгрываемые политиками, оплачивались солдатскою присягой, а значит и их жизнями.

Глава 1. СНОВА ПОЛИТИКА…

Описание каждой войны мы начинаем одинаково — с политики. Справедливо сказано, что "война — продолжение политики". Так оно и было, есть и будет. Для чего историки пишут книги? Для того, чтобы как-то попытаться повлиять на день сегодняшний, чтобы не было принято завтра решение, которое может привести к неисчислимым бедствиям и страданиям людей. Взглянув в прошлое, в историю, можно всегда обнаружить аналог сегодняшнего дня, безусловно требующий определенных скидок на временные условия, но очень четко показывающий, что вышло из той или иной ситуации. Обладая подобными знаниями, можно предусмотреть в каком направлении, по какой дороге, сделать шаг завтра. Взгляд в прошлое, это на самом деле шаг в будущее.

Итак, вторая половина XVIII века… Россия и Швеция. Что изменилось со времен последней войны, начавшейся в царствование младенца Иоанна Антоновича, в лице его матери Анны Леопольдовны — Правительницы России и завершившейся при Императрице Елизавете Петровне?

Русский корпус генерала Кейта побывал в Швеции по просьбе последней, развеял одним своим присутствием все притязания датской стороны, и заслужил одобрение и восхищение своей образцовостью в воинской выучке и, что весьма немаловажно для обывателей, свой дисциплиной, после чего благополучно вернулся домой.

В 1751 году умирает старый король Фредерик I и на престол вступает в соответствии с русско-шведскими договоренностями епископ Любекский Адольф Фридрих — дядя Екатерины II (он был родным братом ее матери — прим. автора). Никаких изменений в политической жизни Швеции не последовало. Заправлял всем по-прежнему парламент, разделенный все на те же две партии — "шляп" и "колпаков". Различие было в том, что теперь они поменялись местами, и после поражения в последней войне, главенствующая роль перешла к более миролюбивым "колпакам". По-прежнему Россия поддерживала эту партию, а Франция традиционно субсидировала другую.

В 1746 году в королевской семье рождается первенец, названный Густавом. Получивший великолепное образование, основанное на трудах Монтескье, Вольтера, Расина и Корнеля, будущий король владел французским языком лучше, чем шведским. Естественно, что его симпатии уже с детства были на стороне Франции. Он обожал Париж, его театры, и, став королем, сам писал пьесы.

Русская Императрица, Екатерина II, также, как и ее кузен, обожала заниматься литературой, пробовала себя и в прозе и в поэзии, писала пьесы и даже оперы. Несмотря на то, что в "золотой век" Екатерины и доставалось отдельным авторам — Фонвизину, Радищеву, тем не менее, ее увлечение не ослабевало. Напротив, видимо, она считала не всех достойными заниматься подобным ремеслом, оценивая их по собственной персоне. Немка, в отличие от своего великого предшественника Петра, которому она соорудила величайший памятник, хотевшего из своих подданных сделать немцев, она стремилась сделать их русскими.

Создавалось впечатление, что та война, о которой пойдет речь, на самом деле была "театральной", что два монарха разыграли пьесу, которую сами и написали. Итог ее, правда, не понятен. Пьеса-война, действующие лица — солдаты, кровь настоящая, не бутафорская, интриг достаточно — с переодеванием, с выдуманными победами, наряду с реальными сражениями и реальными смертями. Но все, как-то по— комедиантски, как будто два монарха уселись в свои ложи и через лорнеты, близоруко прищуриваясь, разглядывали бьющихся солдатиков и матросиков.

Отличие в том, что Густав начал разыгрывать пьесу всамделишно, а Екатерина понарошку. Пошли на сцену регулярные шведские войска, а Россия ответила наспех сколоченными полками из рекрутов, ямщиков, цыган и даже колодников. Будто Екатерина решила: "С тебя кузен и этого будет достаточно!". Массовка, какая разница из кого она будет состоять. Нет, не будем отрицать, и батальоны русской гвардии втянулись в дело, но это кажется для остроты момента, для его достоверности. Ну нельзя же использовать сплошь непрофессионалов!

Ладно, это все лирика, что ж творилось на самом деле. (Лирика — лирикой, но мы убедимся еще не один раз в театральности поступков и одного и другого государя. Правда, один закончил свою жизнь от пули собственного дворянина (почти, как Гай Юлий Цезарь, если б это был кинжал — но красиво!), вторая — в зените славы, тоже красиво).

Итак, мы уже упомянули, что молодой кронцпринц Густав был всю свою молодость под сильным влиянием королевской Франции. Ему постоянно намекали, что с ним Франция связывает самые большие ожидания.

Снова шведская карта была в руках французов. Проиграв "колпакам" — России, они поддерживали "шляп", но лелеяли мысль о королевском абсолютизме, естественно в лице Густава, управляемого из Парижа. Потому в ход шло все — лесть, благосклонность Вольтера, к его литературным опусам, намеки на необходимость революции (но "королевской") в Швеции, осторожность во всех планах, чтобы никто не мог догадаться о замыслах будущего короля, создание "надежной", читай, преданной армии, которая не будет непрерывно отступать от русских, и, наконец, слава! — слава его предшественников — великих королей Швеции — от Густава Вазы (тезки, опять же!) до Карла XII, короля-солдата. Как древние гладиаторы, солдаты, марширующие на битву с русскими варварами, будут поднимать руку и восклицать: "О Цезарь (О, Густав!), идущие на смерть приветствуют тебя!". Не Густаву ли III-му принадлежит знаменитая фраза: "Весь мир — это подмостки сцены. А все мужчины и женщины главным образом актеры!" (И здесь король почерпнул ее из театральной жизни, перефразировав великого Шекспира! — прим. автора).

Да, семена упали на благодатную почву. Действующего короля Адольфа Фредерика считали слабым и незначительным, как политическую фигуру, поэтому все ставки были сделаны на кронцпринца.

О смерти отца он узнал 1 марта 1771 года, когда сидел в ложе парижского оперного театра. В Стокгольм уже он въехал королем Густавом III.

Мирные отношения с Россией, хотя бы внешне, не нарушались уже 45 лет. Но корень зла, таился в событиях 1720 года, когда шведскому дворянству удалось настолько сузить королевские полномочия, что всем заправлял риксдаг. Как мы помним, все развивалось традиционно: Франция поддерживала партию "войны" с Россией, отчего и случилась война "шляп" в 1741 году, а Россия — партию "колпаков", настроенных миролюбиво. Последняя война закончилась Абоским миром, в ригсдаге правила партия "колпаков", которую всеми способами поддерживала Россия, на престоле находился предложенный опять же Россией кандидат — родной дядя Екатерины II. Субсидирование шведского парламента Россией, прежде всего, преследовало цель сохранить status quo — существующее положение. Век Екатерины был достаточно насыщен действиями на южных рубежах страны, да в ее центре прокатился пугачевский бунт, неспокойно было на азиатских степных окраинах. Меньше всего ей нужны были осложнения на севере своей державы. Потому и все последующие события она всерьез не воспринимала.

Интриги королевской Франции продолжались. Мы помним большие финансовые вливания Франции в предвоенном 1741 году, затем в 1747 и 1751 годах. Только в течение одной сессии риксдага 1765–1766 гг. французским посланником было потрачено более 1 300 000 ливров для поддержки той партии и тех планов его правительства, которые бы отвечали их чаяниям[643]. Однако, старания к перемене лидерства в шведском парламенте успеха не достигли, и тогда Версаль решил сделать ставку на нового короля. О том, как из него делали "просвещенного" монарха, зараженного духом абсолютизма, мы уже говорили. И вот настал самый удачный момент.

Недовольные "шляпы" были готовы использовать любой повод для свержения власти ненавистных им "колпаков". Интриги и заговоры сплелись вокруг нового короля. Использовано было все — неурожай, голод в отдельных провинциях, растущая дороговизна, и не принятие никаких мер правящей партией. Обеспечивая себе победу в парламенте, "шляпы" незаметно для себя создали абсолютизм своего короля.

Густав III взял инициативу в свои руки. 19 августа под предлогом смотра войск он собрал их перед риксдагом и произвел фактически государственный переворот, объявив парламенту о восстановлении порядка управления, принятом при Густаве-Адольфе в 1611 году. Риксдагу были оставлены финансовые дела и …право объявлять наступательную войну. Почему такая уступка? Дело в том, что еще в 1769 году Дания, Россия и Швеция подписали договор, по которому не допускалось изменение устройства правления в Швеции, принятого в 1720, а в случае онаго, Дания с Россией приступали бы к разделу Швеции. А вот войну оборонительную, король имел право объявлять. 21 августа 1772 года выходит в свет закон, известный под названием "Образа правления" (Regerings-Form). Король получал фактически неограниченную власть, в том числе издавать законы, собирать налоги, тратить их по своему усмотрению, созывать сейм, назначать советников и раздавать должности без согласия на то риксдага. Шведское дворянство, главным образом составлявшее партию "шляп", и привыкшее за полвека к своеволию, увидело, чего оно лишилось в результате "королевской революции". Со временем это привело к возникновению чрезвычайно серьезной оппозиции Густаву III, причем оппозиции военной (Спренгтпортен, Егергорн, Клик, Гланзенштерна, Танденфельд, Рамзай и другие офицеры шведской армии, которые впоследствии сыграют основную роль и в аньяльской оппозиции, и в присоединении Финляндии к России).

Переворот в августе 1772 года обострил отношения Швеции и Пруссии. В договоре, заключенном Пруссией с Россией в 1769 году (одновременно с датско-шведско-русским договором), имелся секретный параграф, где было сказано: "…если бы в Швеции удалось бы господствующей партии ниспровергнуть форму правления, установленную в 1720 году, и предоставить королю неограниченную власть …король Прусский обязуется… сделать диверсию в Шведскую Померанию, отправив в это герцогство надлежащее количество войск"[644]. В письме же Густаву Фридрих Великий изобразил просто крик души: "…неужели Вы забыли, что Россия, Дания и я сам были порукой сохранения уничтоженной теперь формы правления?… Я не вижу исхода этому делу!". Правда, уже в следующем письме "исход" уже отчетливо виден хитрейшему из европейских монархов: "Подарите мне Померанию, драгоценный перл в Вашей короне, через которую вы находитесь в сношении с Европой, и без которой в Европе и не знали бы вовсе о существовании Швеции, и я сделаю все, чтобы буря, готовая подняться против Вашего Величества, утихла"[645].

Так удалось Густаву III влезь в самое пекло европейской политики, став на время центром ее внимания! Англия с Францией, недовольные разделом Польши, тут же сговорились о том, что если Россия нападет на Швецию, то Англия русских не поддержит, а вот Франция пошлет в помощь шведам от 10 до 20 тысяч своих солдат и в течение двух лет (1772–73) выплатит еще и 800 000 ливров, для укрепления шведской армии и флота.

Но начинали развиваться события на совершенно другом континенте, которые с каждым годом изменяли расстановку политических сил в Европе, а соответственно и ориентацию политических устремлений основных государств Старого Света. "The Boston Tea Party" — "Бостонское чаепитие", так был назван мятеж английских колоний в Северной Америке, ознаменовал начало Войны за Независимость Северо-американских штатов, в которую включились и европейские державы. Собственно война началась, конечно, не с того, что за борт было выброшено 342 ящика с английским чаем, а позднее в 1775 году, и в 1776 году окончательно утвердилась с изданием Декларации о независимости 4 июля. Шведские проблемы стали уходить на задний план.

У Франции появилась заманчивая возможность нанести удар своему вековому врагу — Англии, даже не объявляя войны. На самом деле монархическая Франция рубила сук, на котором сидела сама. Одно королевство поддерживает республиканскую форму правления в стране, борющейся против другого королевства. Это привело Францию к краю бездны, на котором она окажется в 1789 году. Сначала тщательно скрываемая помощь американским повстанцам деньгами, вооружением и снаряжением, затем появление в Париже неофициального, но пользующегося доверием французского двора посланника Франклина, общий порыв, охвативший Францию, не остался не замеченным Альбионом. В 1778 году скрытые враждебные действия двух держав переросли в открытую войну. Расходы Франции и на поддержку повстанцев, и на усиление в первую очередь своего флота — Англия безраздельно властвовала на Атлантическом океане, вызвали полный дисбаланс экономики. Кроме того, король не собирался отказываться от той роскоши, в коей пребывал его двор. Попытка привлечь на свою сторону Испанию, король которой доводился родственником Людовику XVI, поначалу удалась. Но вскоре Испания посчитала, что новорожденное государство в Новом Свете доставит больше хлопот испанским колониям, нежели Великобритания, и поспешила выйти из игры. А американцы усиливали свое давление на Францию, умело вдохновляя французскую аристократию принять участие в борьбе за свободу, а также спекулируя тем, что они будут вынуждены заключить мир с Великобританией, оставив Францию сражаться теперь одной за свои колонии в Новом Свете. Сюда же подтянулась и Швеция, стараясь также наладить отношения с Америкой, и даже выпросила у Франции в качестве колонии остров Сен-Бартелеми в Вест-Индии.

Правда, Густав III, поначалу увлекшись общим энтузиазмом войны за независимость, подхваченным также и шведским обществом (купечеством, прежде всего, видевшим новые рынки сбыта), отрекся от участия в этой, на его взгляд опасной авантюре, угрожавшей самой идее монархизма. Впоследствии, он даже запретить своим офицерам, воевавшим в Америке, носить ордена, полученные от республиканского правительства.

Война за независимость английских колоний привела к пародоксальному результату — началось сближение Франции и России. Безраздельное владычество англичан на море приводило к беззастенчивому пиратству — каперству, позволявшему подданным английской короны, грабить и топить суда под любым национальным флагом, если они могли заподозрить их в содействии мятежным колониям или поддерживающим их странам. Екатерина II объявляет вооруженный нейтралитет. Русские фрегаты берут под свою охрану все торговые суда и безжалостно расправляются с английскими пиратами.

И если Людовик XVI вынужденно продолжает обещать шведскому королю во время его визита в Париж в 1784 году еще 6 миллионов ливров (по 100000 в месяц), то позднее, уже опасаясь наступательных действий шведов против России, уже выражает надежду на то, что столь эффективные меры военного характера, предпринятые Швецией, будут залогом сохранения мира, а сам Густав не даст повода к его нарушению. Дальше — больше. Уже в 1788 году, французский посланник в Стокгольме маркиз де Понс, получил конкретные инструкции передать шведскому королю о том, что если он будет действовать против России, то тем самым лишается права считаться другом Франции.

Теперь Англия, желая отомстить за вооруженный нейтралитет России, мешавшей ей в Атлантике, старается натравить шведов. Понимая, что Франция уже на краю гибели, англичане, моментально сообразили, что только они со своим мощным флотом могут оказать помощь Швеции в противостоянии русским на Балтике, подтверждая, мнение Густава о том, что Россия это вечная угроза Швеции.

Совместно с Пруссией англичане также недовольны успехам русского оружия в войнах с Турцией, подталкивают Густава к возобновлению забытых с 1739 года отношений с Оттоманской Портой.

Итак, Густав III лишившись поддержки Франции, правда, получивший все, что ему было необходимо, приобрел еще двух мощных союзников. Оставалось решить вопрос с третьим, завзятым врагом России — Турцией. То обстоятельство, что во время русско-турецкой войны 1768–1774 гг., Швеция и не помышляла о подобном союзе, подтверждало факт, что отношения 1739 года не собирались восстанавливаться. Однако, уже в 1787 году стокгольмский посланник в Стамбуле начинает пользоваться особым расположением султана. Санкт-Петербургские Ведомости сообщали в 1788 году[646] — что "из Стокгольма пишут о торжественных аудиенциях шведского посланника у великого визиря, о драгоценных подарках, и о том, что это уже продолжается целый год".

Так Швеция все больше и больше склонялась к войне с Россией. Единственной страной, кто так и не поддался соблазну выступить заодно со шведами, были датчане. Датское правительство дало ясно понять, что они останутся нейтральными только в случае нападении России на Швецию. В противном случае, Дания выступит на стороне России. Густаву нужно было готовить три армии — первую на юге против Дании, вторую на севере у норвежских границ, опять же против Дании, и третью, с которой можно было бы попытаться пересмотреть все границы, утвержденные Ништадтским и Абосским договорами.

В 1777 и 1783 году состоялись две личные встречи Екатерины II и Густава III, в Петербурге и Фридрихсгаме. Несмотря на родственные отношения двух монархов, эти встречи лишь на время и лишь внешне сгладили отношения двух стран, в основании которых лежали не только политические причины, изложенные выше, но и личная неприязнь монархов. Причем это в большей степени относилось к Екатерине. Как пишет Ордин, "по особенностям женской натуры, Императрица не сдерживалась в выражении своих недобрых чувств" и осыпала своего родственника градом насмешек. Их встречи не отличались искренностью, хотя в своей переписке и тот и другой уверяли в мирных намерениях. Екатерина обращалась ласково со своим родственником, дарила ему крупные суммы денег, Густав же заявлял: "Я люблю мир и не начну войны… Швеция, подобно выздоравливающему больному, нуждается в спокойствии". Когда Екатерина узнала, что у Густава родился сын, она подробно описывала ему, как занимается воспитанием собственного внука, будущего Императора Александра Павловича, как заботится о его питании, проветривает комнату, заставляет побольше гулять и т. д.

Однако, красноречие в письмах не соответствовало истинным мыслям монархов.

Уже после второй встречи во Фридрихсгаме, Екатерина пишет Густаву, находившемуся в Венеции: "Говорят, что Вы намерены напасть на Финляндию и идти прямо на Петербург, по всей вероятности, чтобы здесь поужинать. Я, впрочем, не обращаю внимания на такую болтовню, в которой выражается лишь игра фантазий".

Два сводных брата Спренгпортены — старший Яков Магнус и младший Георг Магнус, сыграли наиболее значимую роль в королевской революции 1772 года. Убедившись в том, что цель революции, проводимой королем не совпала с их собственными устремлениями, старший удалился в отставку, а младший, получив в командование Саволакскую бригаду в Финляндии, со временем встал в прямую оппозицию Густаву, и все свою последующую жизнь посвятил противостоянию шведской короне, формируя и общественное мнение против нее, занимаясь сначала одними интригами, а затем и прямым шпионажем в пользу России, закончив службу у короля, переходом на русскую службу. Отлично зная реальную обстановку в Финляндии, обладая широкими связями среди офицерских кругов, Георг Спренгпортен рассчитывал выслужить и занять весьма значимую должность возле русского трона, сначала в качестве советника в финляндских делах, а потом, чем черт не шутит и стать главой всей Финляндии, в ее новом качестве — русской провинции. Его переход на русскую службу не был спонтанным решением. Замысел отделить Финляндию от Швеции зрел в его голове давно. От отдельного княжества, чью корону предлагалось примерить сначала одному королевскому брату Фридриху, затем и другому — Карлу Зюдерманландскому. У К. Ордина упоминается и значительное участие в этом заговоре масонства, распространенного в Финляндии (наиболее известен орден "Валгалла" в Свеаборге). Сюда, по Ордину, входили все известные и уже упоминавшиеся нами заговорщики — офицеры. Это утверждение вызывает определенные сомнения. Сам брат короля Карл Зюдерманландский был масоном очень высокого градуса и не мог не знать о зреющем заговоре. Да, впрочем, это и не было секретом. От плахи Спренгпортена спас лишь переход на русскую службу. Но его главная роль еще впереди, и в этой войне, и в следующей.

К концу 1787 года Спренгпортен является к Императрице и принимается убеждать ее в том, что Финляндия охотно примет покровительство России. Достаточно будет небольшого отряда русских войск, созыва местного финляндского сейма, и судьба Финляндии будет решена бесповоротно.

Однако Екатерину гораздо более интересовала судьба южных границ страны, где разгоралась война с Турцией. Даже совет Потемкина еще в 1784 году произвести наступательные действия против Швеции, она отклонила, понимая, что это развяжет руки Густаву. Политическая обстановка была гораздо благоприятнее для шведов нежели, чем для русских. Несмотря на свой язвительный и насмешливый тон, Екатерина была крайне осторожна в официальных заявлениях, а тем более в действиях.

С одной стороны, еще в марте 1788 года, получив неопровержимые доказательства о приготовлениях северного соседа к войне, Екатерина, вспоминая слова Анны Иоанновны, сказавшей в подобном случае, что от Стокгольма надо камня на камне не оставить, добавила от себя: "Сия твердость тогда подействовала, а теперь Россия вдвое сильнее". Но Императрице не хотелось, чтобы публика преждевременно узнала о предстоящей войне, а потому разговоры на политические темы в столице были запрещены.

27-го мая она пишет Потемкину: "Великий князь собирается к вам в армию, на что я согласилась, и думает отсель выехать 20-го июня, буде шведские дела его не задержат. Буде же полоумный шведский король начнет войну с нами то великий князь останется здесь". Но все-таки она надеялась на сохранение мира. 28-го мая она заметила: "Я шведа не атакую, он же выйдет смешен".

4 июня она пишет снова Потемкину: "Мне кажется, они не задерут, а останутся при демонстрации. Осталось решить один вопрос: терпеть ли демонстрацию? Если б ты был здесь, я бы решилась в пять минут что делать, переговоря с тобой. Если бы следовать своей склонности, я бы… приказала разбить в прах демонстрацию…но сделав такое дело, имели бы две войны, а не одну…итак полагаю, чтоб дать ему (Густаву) свободное время дурить, денег истратить и хлеб съесть".

Но горячность Екатерины стала уже брать верх. Приготовления шведов были настолько очевидны, что Екатерина заявляла: "Надо быть Фабием[647], а руки чешутся чтобы разбить Шведа!".

Но Густаву необходимо было, чтобы русские начали первыми, или хотя бы сделали вызов, чтобы придать войне не наступательный, а оборонительный характер. Россия держала себя с превеликой осторожностью. Даже в инциденте возле Зунда между тремя русскими кораблями вице-адмирала Фондезина (фон Дезина) (передовой отряд эскадры адмирала Грейга, отправлявшегося на Средиземное море) и шведского флота под командованием герцога Карла Зюдерманландского по поводу отдания салютов, Фондезин уступил силе, правда оговорив, что тем самым шведы нарушают Абосский договор, и "понеже Герцог Зюдерманландский брат королевский и двоюродный брат Императрице, то он его поздравит и выстрелил из 15-ти пушек" (из письма Екатерины Потемкину от 19 июня 1788 года). Карл ответил восьмью выстрелами и корабли разошлись. Екатерина, правда, высказала свое неудовольствие действиями Фондезина в рескрипте на его имя от 27 июня: "не уместно было тут Ваше снисхождение и уважение…, ибо в деле между флагами двух корон не должен входить разбор особ начальствующих".

В виду очевидных приготовлений Швеции к войне, русский посланник при дворе Густава, граф Разумовский передал 18-го июня записку следующего содержания: "Ея Императорское Величество все свое царствование сохраняла с королем и нацией шведской доброе согласие и мир, постановленный в Абове, не подавая никакого подозрения к нарушению, и теперь желает продолжение оного, тем более что занята весьма важной войной с Портой. В засвидетельствование того, Ея Императорское Величество сообщила всем дружественным державам, а равномерно и Его шведскому Величеству о предмете посылки в Средиземное море российского флота. В рассуждение же разнесенного по поводу сего слуха о производимых в Швеции вооружениях, с российской стороны не для вызова, но из предосторожности было отряжено в Финляндию весьма посредственное количество войск, и в Балтийское море отправлена, по ежегодному обыкновению, эскадра для обучения мореходцев, к чему Швеция никогда не показывала никакого подозрения ниже малейшего внимания, да и Ея Императорское Величество взирала спокойно на великие вооружения, производимые в Швеции и наблюдала совершенное молчание, пока движения заключались внутри королевства. Но как граф Оксенштерна королевским именем объявил, что сии вооружения обращены против России, под предлогом, будто бы она намерена наступательно действовать против Швеции, — объявил министру двора, состоящего в теснейшем с Россией союзе, и который не мог того скрыть от него, графа Разумовского, то Ея Императорское Величество не может больше отлагать объявления своим Императорским словом Его Величеству Королю и всем из шведской нации, участвующим в правлении о несправедливости сих его подозрений, и уверяет о миролюбивых своих расположениях к ним всем. Но если таковое торжественное уверение сочтется недовольным, то Ея Императорское Величество решилось ожидать всякого происшествия с той надежностью, какую внушает ей непорочность ее предприятий, так и довольство ее средств, предоставленных ей Богом, и которые она всегда обращала к славе своей Империи и к благоденствию своих подданных"[648].

Несмотря на кажущуюся безобидность ноты, Густав усмотрел в ней главное для себя — явное оскорбление его королевского достоинства и власти, определенной им в революцию 1772 года. Императрица же явно намекала на ту форму правления, исходя из выделенного фрагмента текста, вытекающую из конституции 1720-го года, и закрепляющих последнюю Ништадтского и Абосского договоров. Письмо обращалось не только к королю, но и к шведской нации! Это было "оскорбительно" для считавшего себя "абсолютным" монархом Густава.

Последствия записки был дипломатический разрыв. Разумовскому было объявлено покинуть Стокгольм в течение 8 дней. Те же действия были предприняты в Петербурге в отношении шведского посланника Нолькена. Итак, почти война!

Глава 2. ШВЕДСКАЯ СКАЗКА

Казалось бумажный повод был найден, можно было начинать. Нудный политический пролог, с перечислением всех действующих лиц, от главных героев до "Кушать подано!", вроде бы закончен. Пора переходить к сюжету. Но какой же бывает театр без грима, без переодеваний. Сцена получила название в редакции Екатерины: "Шведская сказка". Король был неудержим, войну надо было начинать, а Россия должна была предстать агрессором. В ночь на 28 июня 1788 года на шведский пост "напали казаки" в количестве 24 человек, шведского или финского происхождения, одетые в швейной мастерской королевской Оперы под руководством известного портного Линдгрена, получившего даже некое повышение за столь хорошо выполненный заказ. Почему в качестве "нападавших" были выбраны именно казаки, тоже объяснимо. Одно слово "казак" производило на просторах Финляндии, да и в самой Швеции, неизгладимое впечатление, сея панику и ужас. В продолжении двух последних войн казаки, своими рейдами по тылам, неожиданными нападениями, днем ли, ночью ли, нежеланием "играть в войну" по классическим европейским правилам, просто повергли в шок "цивилизованное" шведское войско. Поэтому, предположение о внезапном вторжении русских казаков на территорию шведской Финляндии, представлялось наиболее вероятным. О маскараде этом знали все — и безусловно русские, и сами шведы, как офицеры, преданные королю, Стединк и Армфельд, так и офицеры, составившие позднее прямую оппозицию королю, послы иностранных держав при дворах Петербурга, короче, знали все. Густав, историей с маскарадом, надеялся заставить весь свет думать, что войну начал не он, а Екатерина.

Вообще, подобные инциденты, когда границы между государствами не определены с достаточной ясностью, нередки. И в другое время их рассматривают, как незначительные пограничные недоразумения. Но в данном случае, был "явный" повод к войне.

Но, ей-Богу, никак не перейти к военным действиям. Возникает публичная переписка между королем и Императрицей, в газетах, как будто сражаются два журналиста.

Сперва, после вручения Разумовским обращения Екатерины к королю и шведскому народу, при том, что последнее так разозлило Густава, король через своего посланника Нолькена 26 июня ультиматум, в котором России выставлялись следующие условия:

Чтобы граф Разумовский был примерно наказан за его происки в Швеции, на страх другим желающим вмешиваться во внутренние дела "независимой империи".

Чтобы в возмещение убытков, понесенных королем на вооружения, Императрица уступила ему на вечные времена всю часть Финляндии и Карелии, с губернией и городом Кексгольмом, т. е. все, что перешло к России по мирным договорам ништадтскому и абосскому, затем установить границу по Систербек (реке Сестре — прим. автора).

Чтобы Императрица приняла посредничество Короля Шведского к доставлению России мира с Портою, и уполномочила его, Короля, предложить Порте полную уступку Россией Крыма и восстановления границ по договору 1774 года. В случае же несогласия Порты (!!!) на эти условия, предоставить ей границы, как они были до войны 1768 года[649].

Чтобы в обеспечение этих жертв Императрица предварительно обезоружила свой флот, возвратила корабли, вышедшие в Балтийское море, вывела войска свои из новых границ и согласилась, чтобы Шведский Король остался вооруженным до заключения мира между Россией и Портой[650].

У короля были явно какие-то проблемы с психикой — диктовать подобные условия великой державе, владеющей одной шестой частью света, мог себе позволить лишь самодержец, воюющий с ней, и одержавший ряд генеральных побед в решающих сражениях. Однако, Швеция еще даже не находилась в состоянии войны с Россией. При этом Густав пояснял своему посланнику, что "их — этих предложений я не могу уступить ни единого слова. Мое желание, мое безусловное повеление, заключается в следующем: вы должны просто объявить, что ответ требуемый вами должен быть просто "да" или "нет", что это мое последнее слово, что в случае отрицательного ответа я буду считать его объявлением войны… Я запрещаю вам подавать повод к мнению, что я готов согласиться на какое-либо смягчение или изменение моих требований". Во-как!

Прусский посланник барон Келлер, ознакомившись с нотой, заметил, что она "сочинена, конечно, в замешательстве ума"[651]. Так же высказалась и Екатерина в письме Потемкину (3 июля): "Сего вероломного государя поступки похожи на сумашествие, с сим курьером получишь мой манифест об объявлении войны. Оскорбления наши многочисленны, мы с роду не слыхали жалоб от него, а теперь неведомо за что, разозлился"[652]. В принципе, 30-е июня, день опубликования русского манифеста можно считать началом венных действий со стороны России. Швеция, как мы понимаем начала их раньше театральными действиями на границе ночью 28 июня.

Но вместо ответа, передавшему "сумасшедший ультиматум" секретарю посольства Шлафу, было приказано просто выехать из столицы, вслед за покинувшим ее уже посланником Нолькеном. Екатерина заметила: "Хорош получил ответ: выгнан вон!" (Записки Храповицкого от 23 июля 1788 года).

Европейские газеты включились в полемику вслед за государями. Сначала Густав высказался декларацией в Гельсинфорсе о причинах войны, о "русской" провокации — шведском маскараде в Саволаксе, о победе при Гогланде и т. д., которую начали перепечатывать гамбургские и берлинские газеты. Настало время, чтобы литературный талант Екатерины развернулся в полную мощь. Ответ Екатерины был представлен в виде пьесы и переведен на несколько европейских языков. Особо Императрицу задело то, что Густав умудрился в своей декларации вспомнить пугачевский бунт, и заявить, что "мог он, конечно, нанести российской империи губительные удары", а то, "что он не вступил в союз с разбойным атаманом должно было вменено ему в особенную благодетель". Затем посыпались ее стихи на французском и даже сочинена опера "Горе-богатырь". Но это уже история для театроведов, увлекающихся политикой.

Основной замысел кампании для шведов, а точнее всей войны, ибо она подразумевалась и молниеносной и победоносной, заключался в нанесении двух основных ударов. Первый: разгром русского флота на Балтике, взятие Кронштадта, высадка морского десанта, (около 20000 человек), между Красной Горкой и Ораниенбаумом. Второй: широкомасштабные действия на юге Финляндии, взятие Нейшлота, тем самым обеспечивая себе прорыв по центру русских оборонительных порядков, затем взятие Фридрихсгама, Выборга и т. д. Общая численность шведских войск и в самой Швеции (два корпуса — против Норвегии и Дании), и непосредственно в Финляндии, доходила до 50 000 человек и 18 000 финских ополченцев, всего на Финляндию приходилось около 30 000.

Основной план действий шведов разрабатывался генералом Толлем. Но план-то был оборонительный, применимый в случае нападения России. Густав III же применил его для наступательных действий. Соответственно должны были быть внесены коррективы, и прежде всего относительно снаряжения и снабжения армии. Кроме того, наиважнейшим было овладеть всеми морскими подходами к Санкт-Петербургу. Эта операция требовала особой четкости и координации сухопутных войск и флота. Последнее, как раз отсутствовало.

На наиболее важном сухопутном направлении (т. е. нейшлотском) должна была действовать Саволакская бригада шведской армии, состоявшая из полка Карельских драгун и Саволакских егерей. Ее возглавляли опытные офицеры — полковник Бернт Юхан фон Хастфер, полковники фон Стединк и Брунов.

Необходимо сказать об этой бригаде несколько слов. Дело в том, что этим соединением довольно продолжительное время командовал Георг Магнус Спренгтпортен (до 1786 года — года перехода на русскую службу). Спренгтпортен создал из нее элитное соединение из финнов — это было одним из этапов замысла Спренгтпортена по отделению Финляндии — создание собственного воинского формирования. С уходом последнего на русскую службу возросло напряжение внутри бригады. Старшие командиры были шведами, плохо понимавшими своих финских солдат, те офицеры, которые были саволакскими дворянами, стремились в первую очередь защитить свои собственные интересы, связанные с землевладениями в родной провинции. Набрать ополчение из местных крестьян не удавалось, идти на войну против русских желающих было мало. Стединк надеялся, что настроение измениться, если удастся одержать несколько внушительных побед. Все это вместе взятое выйдет наружу после неудач первых недель войны и возникновения офицерского заговора в шведской армии.

Сам Густав III взял на себя руководство войсками, приближающимися к Фридрихсгаму. Его отъезд из Стокгольма был чрезвычайно театрален. Ему так нравилось произносить напыщенные фразы: "Я между памятниками русской гордыни пощажу только один памятник Петру Великому, чтобы выставить и увековечить на нем имя Густава III", и сравнивать себя с Юлием Цезарем: "Вот и я перешагнул через Рубикон!". Все это отражалось в русской печати и вызывало лишь дополнительные насмешки.

Громкие фразы, сопровождались еще и чеканкой фальшивой русской монеты — медных пятаков, которыми шведы планировали рассчитываться, вступив в Русскую Финляндию. Храповицкий в своих записках отмечает, что русский монетный двор отметил их значительное сходство по штемпелю и заблаговременности их изготовления. По шведским источникам — русские пятаки чеканились с 1787 года в Авестаде. Театр, да и только. Правда, игра, несколько, грязновата.

Главнокомандующим русской армией в Финляндии был назначен вице-президент граф В.П. Мусин-Пушкин[653]. Под его начальством состояли: генерал-поручики Михельсон, Волков, граф Дмитриев-Мамонов, генерал-майоры Левашов, барон Шульц, Кнорринг и Селиверстов. Вместе с Мусиным-Пушкиным в действующую армию направлялся и Великий Князь Павел Петрович.

Великого Князя сопровождал лейб-казачий конвойный эскадрон из 10 офицеров и 130 казаков. Сразу по прибытии Павел Петрович решил лично принять участие в рекогносцировке вместе с казаками. Произошла небольшая стычка со шведами, где казаки потеряли три лошади, но действовали умело и мужественно, произведя очень благоприятное впечатление на наследника престола.

Все войска были сосредоточены: В Выборге — 8220 человек, в корпусе Михельсона[654] — 7238, у Левашова в Фридрихсгаме — 2539, у барона Шульца в Кексгольме — 1281, в Нейшлоте — 230 человек. Всего 19508, из которых здоровых 17869 и больных 1639 человек[655]. "Конницы с гвардией — 3163, пехоты, да с гвардией — 15191, сюда еще не включены идущие Тобольский пехотный полк, да 4 карабинерных"[656].

Это было реальное число войск, находившихся в Петербурге и его окрестностях, а также в непосредственной близости к противнику. Набат войны еще не зазвучал, и набор дополнительных войск еще не начинался. Пройдет совсем немного времени и Россия начнет более серьезно относиться к опасности с севера, начнется подтягивание сил с самых отдаленных рубежей, начнет формироваться ополчение. Но отмечу еще раз — все эти усилия будут носит милиционный, иррегулярный характер. С главного, турецкого направления, не будут сниматься кадровые регулярные воинские части. Помимо этого, останутся, как мы увидим в дальнейшем, и регулярные части в Прибалтике — Лифляндии, Курляндии, поскольку по ходу войны возникнет угроза и со стороны Пруссии. Со шведами будут драться гарнизонные полки, малая толика регулярных полков, несколько батальонов гвардии, и, в основном, новобранцы-рекруты, ополченцы, казаки и башкиры.

Итак, мы уже упомянули о маскараде возле деревни Пуумала, который можно считать точкой отсчета. Дело было теперь за Саволакской бригадой, насчитывающей 1300 человек[657].

Еще до начала боевых действий полковник фон Стединк на собственный страх и риск произвел рекогносцировку крепости Нейшлот, который предполагалось брать шведам в первую очередь. Под видом французского офицера (а Стединк служил Франции в войне за североамериканские колонии) ему удалось проникнуть в крепость и благополучно ее покинуть, осмотрев укрепления.

Его впечатления были удручающие. Собственно шведские войска были снаряжены лишь наполовину, неурожай в самом Саволаксе ухудшал и без того нерадостную картину. Все деньги полученные Швецией на подготовку к войне от Франции, Англии и Турции, ушли на устройство флота.

Но приказ был приказ. И шведы начали наступление тремя колоннами, которыми командовали Хастфер, Стединк и Брунов, соответственно. Напомню, 1300 шведов против 230 человек гарнизона майора Кузьмина. 29-го июня они на лодках переправились через озеро, на островах которого построена крепость, а 2-го июля заняли город, окружавший крепость. Так формально началась осада крепости, и шведы обратились к коменданту с предложением сдаться.

Что ответил майор Кузьмин на ультиматум шведов о сдаче крепости точно не известно. Одни утверждают[658], что он сказал: "Я без руки и не могу открыть ворота крепости, пусть Его Величество Король Шведский сам потрудиться!", другие[659] его слова приводят буквально в следующем: "Вы пишите, что шпага должна решить дело наше. Это и мои мысли. Вы не получите от меня никакого другого ответа. Для чего? Я и мой гарнизон будем защищаться до последней капли крови". Но смысл одинаков — гарнизон, несмотря на всю малочисленность, сдаваться не собирался.

Шведы завязли прочно и безрезультатно под Нейшлотом. Артиллерии у них не хватало, зато русские не скупились на ядра, ибо и орудий и припасов у них было в достатке. Присланные Густавом четыре пушки в помощь осаждавшим особой роли не сыграли, и даже успешные действия шведов, захвативших продовольственный обоз русских, особого изменения в положения дел не внесли — в крепости имелся достаточный запас пшена, позволявший выдержать любую осаду.

Стединк писал королю: "Я начинаю верить, …что это место может быть взято только деньгами или голодом… Осада Трои, без сомнения, представляла больше разнообразия, иначе тогдашние герои не продолжали ее десять лет… Золото на нашего коменданта (имеется в виду майор Кузьмин — прим. автора) не подействует, разве огонь и железо… Я боюсь умереть от скуки…"[660].

Но осада шла вяло и безрезультатно. Усиливались брожения среди и финских солдат и саволакских офицеров.

Екатерина писала Потемкину: "По двухдневной стрельбе на Нейшлот шведы пошли грабить Нейшлотский уезд. Я у тебя спрашиваю, что там грабить можно? …Своим войскам в Финляндии и шведам (Густав) велел сказать, что он намерен превосходить делами и помрачать Густава Адольфа и окончить предприятия Карла XII. Последнее сбыться может, понеже сей начал разорение Швеции". Пророческие слова…

КИРАСИРЫ В БИТВЕ ПРИ ГОГЛАНДЕ

Разворачивались действия на море. В соответствии с планом Густава о разгроме русской эскадры Грейга, направлявшейся на Средиземное море, захвате Кронштадта и высадке десанта возле Ораниенбаума, шведский флот, возглавляемый братом короля герцогом Карлом Зюдерманландским искал встречу с русскими.

Первая встреча с тремя кораблями Фондезина, еще до официального начала войны, как мы помним, закончилась препираниями по поводу салютов, и закончилась уступкой русских.

С началом войны, шведам удалось захватить два русских корабля находившихся в одиночном плавание — 35-пушечный фрегат "Ярославец" (командир А.Г. Бардаков) и 26-пушечный фрегат "Гектор" (командир И.М. Колокольцев). Кстати, "Ярославец" был отбит русскими в ходе Выборгского сражения 1790 года.

В связи с начавшимися боевыми действиями поход на Средиземное море был отложен. До сих пор продолжается спор между историками, что вынудило Густава III начинать войну на море, не дав спокойно уйти Грейгу. Ведь это настолько бы ослабила Балтийский флот Екатерины, что шведы реально бы получили господство на море. Я думаю, ответ прост. Ни Великобритании, ни тем более Турции это было невыгодно. Цена вопроса? К. Ордин, ссылаясь на книгу Григоровича "Канцлер князь Безбородко", называет следующие цифры: от Англии по 100 000 фунтов ежегодно, начиная с 1787 года, от Турции — 2 млн., а по некоторым другим сведениям, 3 млн. пиастров[661]. Это одна из наиболее вероятных причин поспешности Густава.

А вторая заключалась… в самих русских. Эскадра не была готова до конца, и ее отправка планировалась лишь осенью. А как сложились бы дела к этому времени у русских на турецком фронте Густаву гадать было не к чему. А ну как закончилась бы, и вся мощь России обрушилась на осмелевшего короля?

Грейг начал спешные приготовления к отходу. В матросы набирали всех кого только можно — с грузовых судов, брали писарей, вестовых с берега, мастеровых с верфей, даже каторжников — "арестантов по морской службе… простить 153 человека для укомплектования кораблей, к Грейгу посылаемых". (Храповицкий, записки от 4-го июля).