II. Хмели-сунели

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

II. Хмели-сунели

Таковы эпизоды жизни двух глубинных российских районов, некогда избранных мною как объект журналистского наблюдения и исследования по принципу типичности для всей страны происходящего в тех местах за последние тридцать лет. И чего только там не бывало за это время. Надежды на новую жизнь сменялись глубоким разочарованием и унынием, колхозы меняли вывески, производство в них съеживалось подобно шагреневой коже, приходили и уходили городские фирмы, скупавшие остатки основных фондов и обещавшие поднять производство, появлялись и разорялись фермеры…

Вот и рассказанное мною выше так типично и характерно для целых регионов. Псковская Кунья это прообраз «черных дыр», которыми стали многие районы Нечерноземья. А в поволжских Шигонах главная беда (и не только сельской жизни) — коррупция, уничтожающая всякие надежды на хороший инвестиционный климат, о котором так любят говорить и областные и районные начальники, отчитываясь о «проделанной работе».

А как все волшебно должно было начаться, какие планы строились на приход капитализма на село, на который надеялись российские реформаторы — как Столыпин, так и Гайдар. Главным, казалось, воссоздать класс собственников, наделить крестьян землей и дать им свободно хозяйствовать. А там «сама пойдет»…

В декабре 1991 года, когда в распоряжении государства оставался лишь двухмесячный запас зерна, а продовольственные резервы, за счет которых латали дыры снабжения крупных городов, были на исходе, когда прилавки продовольственных магазинов в этих городах стали девственно пусты и, как-то зайдя в свой продмаг в Москве, я увидел на сияющих белизной чисто вымытых полках лишь пакетики грузинской приправы «хмели-сунели» (так и запомнился в моей семье этот год как время «хмели-сунели»), — так вот в эти самые предновогодние дни были опубликованы правительственные документы, содержащие в себе контуры аграрной реформы.

Крестьянам предоставлялось право выхода из колхозов и совхозов с земельным и имущественным паем, а сами хозяйства подлежали в течение года перерегистрации и реорганизации с целью приватизации земли и основных фондов.

Эти меры вполне соответствовали представлениям либерального сознания о будущем новой свободной России. И механизм преобразований был прописан в нашем воображении с учетом исторического отечественного и зарубежного опыта. Ведь представляла же собой нэповская «осередняченная» Россия море крестьянских хозяйств, в которых мелкие собственники в рамках общины на своих наделах размером пять-десять-двадцать десятин работали с полной отдачей, объединяясь в сбытовые, кредитные, снабженческие кооперативы. И не было бы сталинской насильственной коллективизации, все и дальше шло бы в соответствии с исторической логикой — одни крестьяне богатели, расширяли землепользование, превращаясь в сельских капиталистов-кулаков, другие беднели, разорялись и шли к ним в наемные рабочие — батраки (см. книгу марксистского теоретика В.И.Ленина «Развитие капитализма в России»).

Но это в сослагательном наклонении, а в изъявительном, а вернее, в повелительном — шестьдесят лет выпали из этого исторического процесса, создав в результате аграрной реформы тридцатых годов под названием «коллективизация» особый сельский уклад — по форме общинно-колхозный, а по существу государственно-капиталистический. И реформа начала девяностых годов под названием «деколлективизация» означала в нашем представлении возвращение к естественному ходу вещей, к логике прерванного исторического процесса.