Глаза и руки. Когда Дольче повстречал Габбану

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глаза и руки. Когда Дольче повстречал Габбану

В Милане было холодно. Опустился туман, и, хотя в тот январский день я вошел в шоу-рум Dolce&Gabbana в доме номер 7 по Санта Чечилия около трех часов пополудни, уже начинало темнеть. Воздух в городе, накрытом субальпийским туманом, был коричневым и клейким, словно смог и пар свернулись и загустели.

Шел третий и последний дней примерки мужской коллекции Dolce&Gabbana зима 2005, показ которой должен был проходить на следующий день во внутреннем дворе дома. Показ намечался большой: шестьдесят моделей и восемьдесят шесть комплектов, или «выходов». Несколько десятков этих самых моделей заполонили вестибюль Санта Чечилия, 7, сбившись в кучу настолько тесную, что я с трудом пробрался сквозь нее к стойке ресепшн. Модели слушали музыку в своих наушниках, покачивая головами, и казались погруженными в себя, словно внутренне собирались для большого и серьезного дела.

Наверху, в просторном ателье с высокими потолками невысокий лысый человек с почти маниакальной сосредоточенностью, один за другим, подгонял на моделях предметы одежды, в которых завтра они выйдут на подиум. Череда булавок была приколота к его левой штанине, а из правого переднего кармана торчали ножницы. Это был Доменико Дольче, 46-летний владелец половины Dolce&Gabbana. У него была осанка, характерная для всех портных мира, – особая сгорбленность, позволяющая одновременно держаться рукой за край штанины, а другой дотягиваться до линии талии, плеч или воротника. Его руки мелькали, прикалывая, подшивая и подтыкая, неизменно завершая дело легким похлопыванием. По мере работы рук ноги описывали круги вокруг модели, то подвигаясь ближе, то отступая. Модели стояли над Дольче молча, с высоты наблюдая за тем, как внизу бурлило шитье.

На другом конце зала, томно раскинувшись в кресле, не обращая на Дольче никакого внимания, сидел высокий человек в камуфляжных штанах и оливково-зеленом свитере с V-образным вырезом, надетом поверх синей рубашки. В его одежде я заметил ту продуманную небрежность, которая, как известно, является следствием самого тщательного расчета. Стройный, очень загорелый, он имел выражение не усталое или скучающее, а совершенно отсутствующее. Это был Стефано Габбана, 42-летний партнер Дольче. Стефано оперся лбом на руку, и небольшая татуировка в виде креста показалась над воротником его рубашки; видимо, более сложный рисунок располагался ниже основания шеи.

Дизайнеры работали над коллекцией с августа. Почти всю портновскую работу (раскрой, подгонка шитье) делает Дольче, вначале набрасывая эскизы, затем изготавливая муслиновые прототипы или макеты, постепенно заполняя ими десятки манекенов по всей студии. Габбана помогает с выбором ткани и общей идеей коллекции, но его главный вклад в процесс создания начинается на этапе примерок. Профессиональная компетенция Габбаны касается не производства, а оценки костюма. Его работа выполняется за секунду – ту секунду, когда костюм производит впечатление. Габбана – глаза, необходимые рукам Дольче. Сейчас эти глаза были голодны; видимо, для поддержания оживленности им требовалась порция свежих образов, а теперь они были пусты, словно отказ, скрывавшийся в них, берег аппетит, чтобы по сигналу Дольче наброситься на очередной костюм.

То, как Дольче и Габбана звучат, напоминает и их одежду. Они говорят о работе так же, как выполняют ее. Дольче начинает мысль, Габбана подчеркивает факты цветом, нашивает анекдот, после чего Дольче закругляет беседу, погладив, похлопав и подоткнув.

Габбана: «Я люблю одежду, но не слишком люблю ее касаться. Не хочу тратить слишком много времени на один костюм».

Дольче: «У него очень быстрый глаз». Габбана: «Мне нужно, чтобы образ мне понравился, а затем я хочу двигаться дальше. Доменико – перфекционист».

Дольче: «А я люблю касаться одежды».

Восемьдесят шесть комплектов, развешанные на подвижных металлических вешалках по трем стенам зала, демонстрировали портновское измерение этого диалога. Соответствующие аксессуары, аккуратно сложенные в прозрачные пакетики, были похожи на упаковки детских конфет. Я разглядел темные консервативные костюмы и пальто, в которых невозможно было не почувствовать наследие сицилийского прошлого Дольче, и лисью шубу с камуфляжными вставками – предмет решительно в духе Габбаны. В коллекции в этот раз насчитывалось тринадцать видов джинсов. Деним оказался тканью, которая отражает личности обоих дизайнеров с наибольшим успехом. Джинсы были забрызганы краской, декорированы стразами, вставками из змеиной кожи и вышивкой, по-разному изодраны и стерты. Изысканный износ ткани оказывается не менее затратным и долгим делом, чем, к примеру, вышивка. Ткань протирают вручную – режут ножом, затем оттирают пемзой. Но каким бы ни было изобилие орнамента, выпавшее на долю джинсов, их посадка остается классической и нисколько не вычурной. Для Dolce&Gabbana бурный импульс к избыточности неизменно сдерживается строгими пределами хорошего шитья.

Дольче и Габбана становятся для поколения 2000-х теми, кем в 90-х была Прада, а в 80-х Армани – gli stilisti, теми, чья восприимчивость и чуткость определяет вкус десятилетия. В 2003-м их продажи в Италии (одежда, солнцезащитные очки, парфюм, белье, часы, украшения) превзошли успехи всех прочих модных домов. И, хотя в мировых продажах объем дома составляет лишь половину Armani, дуэт быстро догоняет. (В прошлом году они обошли Versace в общих продажах.) Dolce&Gabbana – это анти-Armani. Джорджио Армани придумал, как экспортировать в Америку отличительный итальянский стиль – лощеную, в серых тонах эстетику итальянского индустриального дизайна, соединив ее с кинематографичным гламуром. Так он научил Голливуд одеваться по-итальянски. Dolce&Gabbana впитала триумф Armani, а десятилетие спустя расширила его, научив итальянцев выглядеть по-голливудски.

Вклад Dolce&Gabbana в индустрию моды сложно измерить, пытаясь выделить силуэт или форму, которую они изменили, или вид ткани, который изобрели. В женской линии они отдают предпочтение значительно более женственному силуэту, нежели сухому и мужеподобному образу минималистов Prada, Jil Sander и Helmut Lang, но это едва ли можно назвать прорывом. На мой взгляд, лучшее место для наблюдения за следами их влияния – тротуар любого итальянского города: расклешенные джинсы с заниженной талией, чуть волочащиеся по асфальту, ремень со стразами, вязаная шапка, солнечные очки, украшения и нижнее белье, выглядывающее из-под пояса. Лук D&G настолько же про отношение, насколько он про одежду – в брюках масса карманов, молний и кнопок, завязки, болтающиеся полоски ткани, пряжки, стразы, массивные металлические лого. (Оказаться позади поклонника Dolce&Gabbana в очереди на металлодетектор – не самая большая удача.) Послание D&G – это одежда, чтобы освежить безучастные взгляды.

«D’accordo», – позвал Дольче, и Габбана поднял глаза. Глаза будто вдохнули костюм. Габбана расправил свои длинные ноги и поднялся. Когда ему что-то не нравилось, он сразу говорил «No». Дольче редко спорил, а если и пытался, Габбана поднимал палец, качал головой и снова говорил «No». На этот раз вердикт был «Si». На модели не было рубашки, но были джинсы с поясом с массивным логотипом D&G на пряжке. Габбана походил позади модели, одобрительно покивал тому, как сидели джинсы, выудил несколько украшений из корзинки с аксессуарами и приложил их к груди модели.

«Perfetto», – сказал Габбана и уселся в свое кресло.

В отличие от семейств Гуччи, Прада, Пуччи, Дзенья, Феррагамо и Фенди, Дольче и Габбана не могут похвастаться происхождением. Они не из благородных семей, веками создававших предметы роскоши, чей сверхстатус в итальянской иерархии моды не поддается сомнению. Они начинали как аутсайдеры, с улицы разглядывавшие, прижимая носы, витрины модного мира. Отличие их бизнеса и стиля основано не столько на истории семьи или традиции ремесла, а на отношениях друг с другом. И единственной причиной тому, что Дольче и Габбана оказались творческими и деловыми партнерами, является то, что некогда они были партнерами романтическими.

Дольче родился в 1958 году на Сицилии. Он вырос в городке Полицци-Дженероза, недалеко от Палермо. Его отец Саверио был sarto, портным, а мать Сара торговала одеждой и тканями в местном универмаге. Саверио шил одежду на все случаи жизни: от тяжелых шерстяных пальто, в которых ездили верхом джентри[5], до черных бархатных крестьянских шапочек, которые носили работники их усадеб. Он шил и разнообразные предметы нижнего белья: майки, бюстгальтеры, всевозможные пояса для чулок, корсеты и нижние юбки. Когда в городе играли свадьбу, он шил платье невесте и костюмы жениху и шаферу. В семье Дольче времена года отличались весом ткани, с которой работала семья: лен для лета, вельвет, габардин или легкая шерсть для осени, тяжелая шерсть для зимы, хлопок для весны. В воспоминаниях Дольче о детстве погода и ткань всегда рядом – как свет выглядит на ткани. По ночам одежду, над которой работал отец, развешивали в магазине на потолочных балках, и она пугала мальчика, приобретая в его воображении угрожающие размеры.

Дольче: «Когда мне было шесть лет, я сшил себе штаны».

Габбана: «Как для куклы».

Дольче: «Всю одежду я шил себе сам в мастерской отца».

Габбана: «Видишь? Он гений. Я не похож на него».

Габбана родился в Милане в 1962 году. Его отец работал в типографии, а мать гладила белье в химчистке.

Габбана: «Мода и роскошь у нас дома не обсуждались. Единственный дизайнер, которого я знал, был Фиоруччи».

Дольче: «Который даже не был дизайнером». Габбана: «Скорее, он художник по графике, который работает с тканью».

Дольче: «Создатель стиля». Габбана: «Я этого не знал!»

Интересы подростка Габбаны лежали в плоскости «поп-музыки, танцев, катания на motorino и безумств. Я носил рубашку Lacoste, джинсы Levi’s и очки RayBan, оригинальные, зеленые в золотой оправе, и также сапоги с квадратными носами, но не Frye. И у меня были любовники», – сказал он мрачно. «Many lovers». (На секунду мне показалось, что он сказал «лоуферс», и удивился, сколько же пар могло быть у парня[6].) Воспоминания Габбаны – ослепительный калейдоскоп цвета, света и скорости, жизнь, какой она кажется с седла motorino. (Он все еще раскатывает по Милану на своем motorino, приметно выкрашенном в цвета леопарда; скутер часто можно заметить у дверей обшитого стеклом головного офиса D&G на виа Гольдони.) В старших классах школы Габбана изучал графический дизайн, но учеба у него не шла, и по окончании школы ему понадобилась работа. Друг предложил модный бизнес.

Это было начало 80-х, начало эры итальянского прет-а-порте. В 1982 году Джорджио Армани появился на обложке «Time», отчасти благодаря успеху фильма «Американский жиголо», в котором Ричард Гир выделывал свои коленца в костюме Armani, а Дебора Харри пела «Заверни меня в дизайнерские простыни».

Дольче был в Милане. Он поступил на трехлетние курсы модного дизайна в Институт Марангони, который бросил через 4 месяца, потому что уже знал все, чему могла научить его школа. Его мечтой было работать у Армани, с которым он был не знаком. Однажды, без предварительной договоренности, он отнес книгу эскизов в головной офис Armani на виа Дурини. На полу в вестибюле лежал длинный белоснежный ковер, и Дольче засомневался, можно ли пройти по ковру в обуви. «Я же полный cretino, я ничего не знаю». Он решил, что будет выглядеть идиотом, если покажется у стойки ресепшн босиком, поэтому решил пробираться бочком вдоль стены, чтобы не наступать на пресловутый ковер. Увидел ли когда-либо Армани эскизы Дольче, неизвестно.

Дольче устроился помощником дизайнера Джорджио Коррегиари. Однажды в клубе он познакомился с парнем по имени Габбана. Тихий и застенчивый Дольче был потрясен красотой и свободой Габбаны. Габбана же отнюдь не был потрясен Дольче, но с удовольствием выслушал его советы о том, как правильно устраиваться на работу к Коррегиари, который в итоге нанял Габбану работать над спортивной линией одежды. Дольче учил нового приятеля рисунку и основам кроя, и постепенно они стали парой. К 1983 году, уйдя от Коррегиари, они жили в студии в Милане. В центре стоял круглый деревянный стол, и, сидя за ним друг напротив друга, они рисовали эскизы. Стол здорово шатался, и когда один слишком сильно работал ластиком, у другого выходило криво.

Дольче: «Мы всегда подавали два разных счета за работу, даже если выполняли заказ одного и того же клиента».

Габбана: «Наш бухгалтер сказал: “Почему бы вам, ребята, не делать один счет на двоих? Просто напишите сверху Дольче и Габбана”».

Так и появился на свет бренд D&G, по совету практичного миланского бухгалтера.

В 1985 году Dolce&Gabbana оказались в составе шести молодых дизайнеров, отобранных для участия в показах Миланской недели моды, в результате чего дизайнеры смогли убедить некую фабрику в Пьемонте изготовить одежду для их коллекции.

Дольче: «Я вставал в 5 утра, ехал три часа на работу, а ночью возвращался обратно».

Габбана: «Потому что я не любил гостиницы». Дольче: «Так мы и ездили туда-сюда. В этой нашей машинке. Мы были так молоды».

Габбана: «В этом возрасте не думаешь. Ты наивен, и все происходит спонтанно».

Коллекция «Настоящие женщины» была показана в марте 1986-го. Там были черные платья стрейч из джерси с марлевыми рукавами и шали – немного траурные и крайне сексуальные. Пресса высоко оценила коллекцию, но она все равно не продалась. Габбана написал письмо поставщику тканей, отменяя заказ для изготовления следующей коллекции, и, чувствуя себя побежденной, пара отправилась на Сицилию, чтобы провести рождественские праздники вместе с семьей Дольче. Неожиданно Саверио Дольче предложил им оплатить расходы по работе над новой коллекцией, но было слишком поздно и заказ на ткань уже был отменен. Однако письмо поставщику потерялось, и по возвращении в Милан дизайнеры обнаружили ожидавшую их ткань.

Во время той же поездки на Сицилию, в Палермо Дольче обратил внимание на рекламный плакат с черно-белой фотографией женщины в платке, с печально опущенной головой. Он не мог выбросить этот образ из головы и разыскал автора, фотографа Фердинандо Шанна, известного неореалистическими изображениями Сицилии. Дольче попросил его сделать фотографии одежды и получил отказ – Шанна никогда не занимался модной фотографией раньше. Но, использовав его сицилийское происхождение, дизайнеры сумели убедить Фердинандо приехать на Сицилию вместе с моделью по имени Марпесса, молчаливой красоткой, погруженной в себя; она позировала в окружении старух, торговцев рыбой и фруктами, на натуре, исполненной сурового реализма, напоминавшей последствия землетрясения. Позже дизайнеры обнаружили, что вовсе не Шанна был автором фотографии, которая так поразила Дольче в Палермо – ее сделала фотограф Летиция Батталья, а эта рекламная кампания Dolce&Gabbana оказалась очередной счастливой случайностью.

Ранние рекламные образы Шанны были не менее важны для открытия Dolce&Gabbana публике, чем сами предметы одежды. Существует теория, что компания заявила о себе в первую очередь благодаря рекламе, не полагаясь на одобрение модной прессы. Однако, хотя фотографии Шанны придали бренду тот национальный характер, который был понятен и близок их соотечественникам, характер этот был слишком уж средиземноморским, чтобы выйти за пределы Италии. В стремлении расширить аудиторию не слишком отходя от корней, дизайнеры принялись осваивать образы итальянского кино периода неореализма. Сцены из классических фильмов Росселини, Феллини, Де Сики, Антониони, Пазолини и Висконти, а также фильмов с итальянским комиком Тото были интерпретированы важнейшими коммерческими фотографами и моделями 90-х. Эти образы позволяли покупателям, почувствовать, что они выбирают костюм мечты, личную версию dolce vita… Идея не была особенно нова или тонка, но оказалась вполне эффективной.

Без портновского таланта Дольче и его чувства достоинства, воспитанного в провинции, у компании бы не было шанса. Но только благодаря урбанистской свободе Габбаны, свободы от вкусовых и портновских ограничений, компания смогла стать тем явлением, каким безусловно является сегодня. К концу 1980-х идеальная девушка Dolce&Gabbana, добрая католичка, начала все чаще показывать свое нижнее белье, а к началу 1990-х на ее белье показался леопардовый принт, фирменный знак D&G. Леопард соединил игривую чувственность будуара с барочной строгостью сицилийской аристократии. Но по мере того, как Дольче толкал Габбану в сторону элегантности, в линии стало проявляться что-то вроде экклезиатической утонченности; появились вещи для женщин, желавших ощущать себя папским нунцием. Мужская линия появилась в 1990 году и демонстрировала отказ от избыточности и возвращение к консервативным корням компании; мужскую одежду всегда сильнее контролировал Дольче. С другой стороны, в более молодежной линии для мужчин и женщин D&G, дебютировавшей в 1994-м, габбанианству была дана полная свобода.

По мере того как развивалось соавторство обоих художников, идеальная женщина Dolce&Gabbana постепенно превращалась из Анны Маньяни в фильме Росселлини «Рим, открытый город» Росселлини (скромная, мощная фигура матери в темной одежде, с множеством юбок, кофт и незастегнутых блузок) сначала в Софию Лорен, танцующую стриптиз для Марчелло Мастрояни в «Вчера, сегодня, завтра» Де Сики (бюстгальтеры, корсеты и прочие элементы нижнего белья со стропил магазина Саверио Дольче были переосмыслены и превращены в просто одежду), а затем в Мадонну в расшитом бисером корсете Dolce&Gabbana на премьере «В постели с Мадонной» в 1991-м. Именно Мадонна понесла Dolce&Gabbana в массы. Дизайнеры придумали более полутора тысяч костюмов для тура «Girlie Show» Мадонны в 1993-м, а недавно она снялась в их белом ковбойском костюме в клипе «Music». Теперь идеальной женщиной стала Моника Белуччи, итальянская актриса bellissima, которая, как мне кажется, чересчур много рыдает в своих фильмах; она стала персонажем короткометражки Джузеппе Торнаторе про аромат компании, «Sicily». (А идеальный мужчина Dolce&Gabbana просто никогда не отходит далеко от футбольного поля.)

В Dolce&Gabbana работают почти две тысячи человек. Владельцами бизнеса по сей день являются оба дизайнера. В 2002 году бывшая глава Calvin Klein Габриелла Форте была приглашена контролировать североамериканский сегмент рынка, составляющий одну шестую продаж компании в Европе. Не так давно Mo?t Hennessy-Louis Vuitton и Gucci Group выступили с предложением приобрести Dolce&Gabbana. «What, do we need more mahney?»[7] – высказался по этому поводу Габбана, потирая большим пальцем кончик указательного. Очевидно, что в средствах они не нуждаются. Помимо апартаментов и офисов в Милане дизайнеры владеют домами в Монте-Карло и Стромболи, а недавно приобрели виллу «L’Olivetta» в Портофино, которая, по некоторым данным, очень интересовала премьер-министра Сильвио Берлускони.

Но за успех пришлось заплатить. Dolce&Gabbana перестали быть Дольче и Габбаной. Отношения, лежавшие в основании их бизнеса, закончились два года назад, хотя пара объявила о разрыве только недавно. Они так же совместно владеют недвижимостью, но теперь у каждого свои отношения; обе пары зачастую путешествуют вместе. Они живут в отдельных квартирах в одном и том же доме в Милане, через дорогу от того, в котором работают.

И раз уж столь непохожее на других обаяние Dolce&Gabbana покоится на маловероятном союзе столь не похожих друг на друга дизайнеров, неизбежно возникают сомнения в том, сможет ли бизнес пережить разрыв их отношений.

Габбана: «Сначала я хотел уйти. Просто уйти. Но давайте серьезно – я же не идиот. Конечно я остался. Мы становимся друзьями, учимся строить отношения заново, хоть и не такие, как раньше».

Дольче: «Мы очень хорошо знаем друг друга. Настоящая любовь – это когда хорошо знаешь того человека внутри другого человека».

Габбана: «Мы были вместе девятнадцать лет, день и ночь – это то же самое, что для большинства означает прожить вместе сорок пять лет».

«Посмотри на этого мальчика, – теперь уже Габбана говорит Дольче, разглядывая снимок юноши, которого пора было вызывать для примерки. – Взгляни на лицо». Габбана пальцами нарисовал в воздухе кружок. «Красивый мальчик, нет?»

Дольче пожал плечами: «S?, красивый» и отошел к зоне примерки ждать появления мальчика.

Было уже после пяти. Лишь несколько моделей ждали примерки, но дело затягивалось, а дизайнерам еще нужно было заняться женской «пред-коллекцией» – линией, которую они делают для байеров, перед главным показом в конце февраля. Оставались примерки и для мужского показа D&G, который пройдет через два дня после Dolce&Gabbana. В воздухе ощущалась тяжесть всех этих скопившихся луков-в-работе, которые наподобие самолетов кружились над полем, ожидая захода на посадку.

Габбана: «Когда мы начинали, мы были компанией стоимостью два миллиона лир. Теперь мы…»

Дольче: «… компания стоимостью миллиард евро».

Габбана: «У нас было мало денег, поэтому все приходилось делать поэтапно».

Дольче: «Одно за другим».

Габбана: «Теперь мы вынуждены делать все одновременно. Так хочет клиент».

Телефон Габбаны зазвонил и он отошел в противоположный угол комнаты поговорить. Недавно он закончил сниматься в десяти новых эпизодов реалитишоу, посвященного знакомствам и свиданиям, «La Sottile Linea Rosa», итальянский вариант английской передачи «Straight Dates for Gay Mates[8]». В шоу Габбана изображает фею-крестную, периодически появляясь в кадре с модным советом. («С таким телом как у нее нужно облегающее черное платье! Слушайте, если оно хорошо выглядит на мне, представьте как оно будет смотреться на ней!») Он сидит на фоне леопардовых обоев с волшебной палочкой в руках, в окружении десятка зажженных свечей разной высоты.

Дольче не хотел участвовать в шоу, и это телевизионное мероприятие, проходившее в то время, когда уже намечался их разрыв, стало признаком разрыва и в творческих интересах дуэта, но Габбана все равно решил сниматься. По его словам, другие возможности актерства также очень интересуют.

Габбана вернулся, когда красивого мальчика, американца, пригласили зайти. Мальчик улыбнулся, сказал Дольче «How’s it going?» и немедленно спустил штаны. Ассистент протянул ему нижнее белье Dolce&Gabbana, которое тот натянул поверх своих трусов, а затем облачился в шоколадно-сливочный спортивный костюм.

Спортивный костюм был частью относительно нового прибавления к линии Dolce&Gabbana: люкс для спортивного зала. Несколько лет назад по вечерам после работы Дольче начал ходить в спортивный зал. Он не был таким спортивным как Габбана, который рассказал мне, что «в школе занимался легкой атлетикой и прыгал с шестом. Еще баскетбол, волейбол, плавание». Мир тренажеров был в новинку для Дольче и представлял собой довольно одинокий способ существования, но его поразило, насколько хорошо одеты оказались там мужчины, намного лучше женщин, которые, по его словам, одевались в спортзале «ужасно».

Подгонка спортивного костюма оказалась непростым делом. Дольче продолжал озабоченно возиться с талией, подгоняя штаны в области «пояса адониса», пробовал подшить низ, но остался недоволен. Он стоял на корточках у ног модели, держа пальцами подвернутый край штанины, его виски пульсировали от напряжения.

Когда я уходил, дизайнеры еще продолжали работать. На Милан опустилась ночь, но смог развеялся и в воздухе чувствовался сладковатый запах снега.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.