Глава 4
Глава 4
Утро выдалось ненастное: сердито воловодились тучи над Южной Озерейкой, ветер лохмато шарил по садам и огородам, бросая в лицо редкие капли дождя. С моря доносился гул прибоя и горький запах гари.
Немцы выставили охранение на подступах к берегу и никого не пропускали к морю. Хотя охотников из числа жителей поселка посмотреть место ночного боя было явно негусто. Разве что бесстрашный дядько Игнат, которому уже все равно «чи этот свет, чи тот», стоял на дороге. А возле него баба да пара сопливых ребятишек. Они гнулись под ветром недалеко от охранника, из?под ладони вгляды-
ваясь в насупленное море, шумевшее за прибрежными ясенями. Было видно, как по берегу и меж ясеней бродили немцы, глядя себе под ноги. Постреливали из наганов. Похоже, добивали раненых, которых выбросило волной.
Толстозадый фриц в каске и в длиннополом дождевике, с автоматом поперек груди махал любопытствующим рукой и кричал: «Комен зи! Бистро! Бистро!»
По домам шарили несколько специальных поисковых нарядов. Если находили кого, выволакивали на улицу и сбивали в кучу у колодца. Два немца сортировали пленных. Одних выводили на дорогу и вталкивали в небольшую колонну, других уводили группами за поселок, к виноградникам, и оттуда доносилась стрельба. Некоторых заталкивали в санитарную машину.
В дом Евдокии вломились трое. Один очкастый, узколицый, с пронзительным колким взглядом. Видно, старший. Двое увальней — коренастые, увесистые. Эти похотливо впились глазами в хозяйку. Немец в очках что?то сказал им отрывисто и недовольно. Солдаты вытянулись перед ним. Вдруг принялись шарить по сундукам. Очкастый подошел к раненому. Тот еще без сознания. Немец брезгливо осмотрел пропитавшуюся кровью повязку из простыни, покачал головой. Что?то вроде тени сострадания скользнуло по лицу. И Евдокия загорелась надеждой спасти раненого. Бросилась к настенному шкафу и стала вытаскивать из него и выставлять на стол все, что у нее было — козье молоко утренней дойки, кувшин с медом, соленые огурцы, мамалыгу, немного вина своего изготовления…
Наполнила стаканы вином, щедро налила в тарелку меда и, улыбаясь гостеприимно, стала приглашать «гостей» к столу. Мол, гут, хороший майский мед. И молоко свежее.
Очкарик смягчился. Лизнул мед. Кивнул солдатам, мол, разрешаю. Поманил Евдокию пальцем. Подвел к раненому:
— Эр ист брудер, манн? Брат? Муж?.. Кто есть?
— Муж! Муж! — холодея сердцем, закивала она согласно.
Немец кивнул, задержал на ней взгляд.
— Гут, — и что?то сказал солдатам, уплетавшим мед. Снова задержал на Евдокии взгляд. Сказал, отвернувшись: — Хорёшо. Мы оставляйт его. Но если он бегай,
бегай, ми тебя и киндер пук — пук, — кивнул на девочку в люльке. — Ферштейн?
— Ферштейн! Ферштейн! — с готовностью согласилась Евдокия, толком еще не осознав страшные условия, какие поставил ей немец. И достала из?под стола чашку свежих яиц.
— О — о-о! — радостно закивали немцы. — Яйка!..
Опростав тарелку с медом, выпив все яйца сырыми и
запив козьим молоком, они не спеша, порыгивая сытно, удалились. Очкастый обернулся с порога, напомнил, приставив палец к виску: «Пук — пук…» — и погрозил пальцем.
Евдокия, до нее только теперь дошли условия немца, так и села на сундук.
На другой день раненый пришел в себя.
С трудом размыкая воспаленные потрескавшиеся губы, попросил пить. После долго лежал молча, вперив взгляд в потолок. Видно, соображал, где он и что с ним. Раза два покосился на Евдокию. Та привстала на месте, глядя на него радостно.
— У своих, у своих, — мягко проговорила она. — Только немцы в поселке… — и принялась хлопотать. Она подготовилась к его пробуждению: на плитке парила выварка кипяченой воды. На столе стоял пузырек с йодом. Перетащила выварку на табурет, что возле кровати, стала отмачивать присохшие повязки.
Медленно отдирая лоскуты, она касалась его теплыми пальцами. От чего он ежился и улыбался блаженно. Кивал благодарно. Вдруг сказал внятно:
— Отдирай, сестричка, смелей. Я потерплю. Сильно меня поковыряло?
— Не. Плечо да бок задело. Шкуру порвало. Кости целы. Я счас, ты потерпи. Обмою, прижгу йодом да смажу медом. Позапрошлогодний! Целительный! Разом и загоется все. Потерпи, миленький. Зовут?то как?
— Павел. А тебя?
— Дуся. Евдокия. Мужняя. Муж Дмитрий, на флоте воюет…
Этот печально знаменитый десант в Южной Озерейке почти день в день совпал с полярно противоположным по
значению событием Великой Отечественной войны — жесточайшим разгромом немецких войск под Сталинградом.
После Сталинграда будет прорыв блокады Ленинграда. А войска Северо — Западного фронта отбросят противника из района Ржев — Вязьма и выйдут на рубеж Духовщина — Спас — Деменск. Так что к середине марта 1943 года обстановка на всех фронтах изменилась в пользу Советской Армии.
Именно в эти дни, когда перелом в войне стал фактом, Сталин позвонил Жукову на командный пункт Северо-Западного фронта. По тону, каким он говорил, было ясно, что Верховный доволен последними событиями. Но, как всегда, сдержан и скуп на похвальные слова.
Жуков доложил обстановку на фронте и в конце заметил, что на реке Ловать небывало ранняя оттепель, река стала почти непроходимой, а потому наступательные операции временно пришлось остановить. Сталину это не понравилось.
— Ви, товарищ Жюков, — сказал он с характерным акцентом, — не можете без острых приправ… Ну хорошё. Товарищу Соколовскому поручается командование Западным фронтом. А ви с Тимошенко приезжайте. Когда сможете виехать?
— Выезжаю немедленно, товарищ Сталин…
Утром на следующий день Жуков выехал в Ставку. В Москву прибыл поздно вечером. Устал. Однако сразу позвонил в приемную Сталина. Поскребышев сказал, что собралась большая группа руководителей и специалистов, чтобы обсудить вопрос снабжения армии топливом и боевой техникой.
Не заезжая домой, Жуков перекусил на ходу, пока ехал в Кремль, и явился в назначенный час.
В большом кабинете Верховного было необычно многолюдно. Кроме членов Политбюро — знакомые руководители ведомств и оборонных предприятий. Из их докладов стало ясно, что со снабжением армии складывается напряженное положение. Сталин внимательно слушал каждого, похаживал, как обычно, вдоль стола, покуривая трубку. Иногда останавливался против докладчика, некоторое время пристально смотрел ему в глаза и коротко осведомлялся:
— Что нужно, чтобы поправить положение?
Выслушав ответ, он взглядом поднимал руководителя,
ведомство или предприятие которого называл докладчик. Тот отвечал коротко:
— Ясно, товарищ Сталин. — Или: — Нам нужно то?то.
Сталин переводил взгляд на следующего. И так по кругу. Под конец подытожил:
— Запишите и обеспечьте. И никаких объяснений, — помолчав, добавил, попыхивая трубкой: — Америка не выполняет обязательств по ленд — лизу…
Совещание закончилось около четырех утра. Все тотчас отправились по своим рабочим местам выполнять поручения Сталина. Каждый понимал, что малейшая шероховатость, заминка в деле может стоить жизни. Ибо у каждого были еще свежи в памяти события, происшедшие в том же кабинете, когда вопрос стоял об организации эвакуации московских оборонных предприятий и пресечении массового бегства из Москвы. Три дня Сталин безрезультатно добивался четкой организации дела, на четвертый стал выводить товарищей в соседний кабинет и расстреливать лично. В результате эвакуация заводов пошла полным ходом, а бегство из Москвы было остановлено.
Сталин подошел к Жукову.
— Ви обедали?
— Нет.
— Тогда пойдемте ко мне, пообедаем, а заодно поговорим о положении под Харьковом.
Вышли в соседнюю комнату. Там уже накрыты столы.
Из Генштаба привезли карту с обстановкой на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Ситуация крайне тяжелая. Бронетанковые и моторизованные части противника оттеснили наши части за реку Донец. Одновременно пошли в наступление в районе Полтавы и Краснограда.
Ватутин успел оттянугь части танковой армии, и сгруппировался крепкий кулак западнее и юго — западнее Харькова. Воронежский же фронт под командованием Голикова не сделал того же и попал в крайне затруднительное положение.
— Почему Генштаб не подсказал воронежцам? — перебил Верховный докладчика — офицера из Генштаба.
— Мы им советовали, но…
— Генштаб должен был настоять на своем, — с нажимом в голосе заметил Сталин и обратился к Жукову: — Придется вам вылететь туда немедленно, — и тут же, при всех, позвонил члену Военного Совета Воронежского фронта Хрущеву и резко отчитал его за допущенную ошибку.
Хрущев знал, что Жуков стоит рядом со Сталиным, и потом, когда станет главой государства, припомнит ему этот разнос Сталина. Хотя Жуков был совершенно здесь не при чем.
Отпустив порученца Генштаба, Сталин сказал:
— Все же надо закончить обед, — и повернулся к Жукову: — По приезде доложите мне обстановку. Звоните в любое время. Я скажу Поскребышеву.
— Хорошо, товарищ Сталин. Наверняка потребуется подкрепление.
Мехлис, сидевший напротив Сталина, заметил угодливо:
— Вот так всегда, куда б ни посылали Жукова, он сразу просит подкрепление…
— А вы согласны поехать без подкрепления? — спросил его Сталин, поднимаясь с места с тарелкой в руках, чтоб пойти к судкам налить себе первое. Открыл поочередно каждый, понюхал поднявшийся парок, налил себе, вернулся к столу, сел. Все это время за столом царила мертвая тишина. Все знали, что Мехлис в немилости у Сталина и вполне может быть, что сейчас получит нагоняй. Молчал и Мехлис, встав и вытянувшись в своей полувоенной форме, которую носил с намеком на то, что тоже причастен к ратным делам; расправил под ремнем форменную рубашку, понимая, что и на этот раз неудачно «подложил язык». Но уж больно хотелось ему во что бы то ни стало вернуть расположение Хозяина.
— Як тому, товарищ Сталин…
— Нет, нет, товарищ Мехлис. Вы не ответили на мой вопрос. А вы согласны поехать, выправить дела на Воронежском фронте без подкрепления из резерва ставки?
— Я не договорил. Я хотел сказать, что со снабжением армии такое напряжение, а товарищ Жуков…
Истории известны провальные наезды Мехлиса в действующую армию. Оказалось, ни на что, кроме интриг, этот человек не был способен. Впрочем, как и многие его единокровные, шибко претенциозные сподвижники.