ПРОЙДЕННЫЙ ПУТЬ

ПРОЙДЕННЫЙ ПУТЬ

«Не бросившись в волу, не научишься плавать». В октябре 1917 г. рабочий класс России во главе с большевиками, увлекая за собой всех трудящихся, оттолкнув буржуазных поводырей, бросился в море социалистического строительства; в 1927 г. — он уже опытный пловец. Ему еще долго плыть, но с каждым годом яснее цель, увереннее движения.

Оглядываешься на пройденный путь.

Я беру путь народного образования.

Первые годы высоко поднимается народное образование на волне народного энтузиазма, растет число школ, дошкольных учреждений, политпросветских. Потом чуть не захлестнула встречная волна гражданской войны, голода, разрухи. Катастрофически падает число школ, сводятся на нет дошкольные учреждения. Наконец, выкарабкиваемся кое-как из бездны и уверенно продвигаемся вперед.

Вот показательные, хорошо всем известные цифры числа учащихся в 1 ступени[42].

Что умели мы в первые годы? Очень мало. Ясно было, чего нельзя было делать. Нельзя было в школе молиться, учить закону божьему, надо было выбросить старые, монархические учебники, надо было учить ребят труду, надо было уничтожить наказания, отметки, окрики, нужно было давать развернуться личности учащегося, нужно было установить совсем новые отношения между учителем и учениками, надо было приблизить население к школе.

Но чему учить в школе, как учить — это было еще неясно. Помню 1919 г. Я ездила тогда по Волге и Каме с агитационным пароходом «Красная звезда». Какое смешение всех понятий тогда царило в школе! В Нижнем учили еще по-старому; в селе Работках — по программам старых подпольных кружков; в Казани учили трудолюбию и сельскому хозяйству; в селе Богородском, при слиянии Камы с Волгой, учительница рассказывала, как инструктор не мог ей объяснить, чему надо учить, и советовал рассказывать про вече, рассказывала, как проводились «трудовые процессы»: заставляли детей ходить за водой зимой по крутому замерзшему берегу. Помню растерянность учительства, помню, как в Перми нам, красным, учительница рассказывала, что она не уехала к белым только потому, что у нее не было денег… Но не только была неразбериха. Было заседание в Казанском университете: в первых рядах — крестьянки в высоких сапогах и желтых платках, рассказы рабочих, что они делали для спасения школы, для устройства ребят. Были в ряде городов интереснейшие рассказы учителей об их творческой работе, совсем новая постановка вопросов, новые учебники, составленные самими учителями и переписанные для учеников от руки, замечательные рисунки детворы. Видно было, какие силы разбудила революция, но в то же время еще не было сломлено старое, а самодеятельность не влита была в определенное русло, не организована.

И старое было еще крепко.

Помню, как в 1920 г. Владимир Ильич раз допрашивал одного парнишку, ходившего в бывшую школу Поповой, о том, чему их учат. «Первый урок, — рассказывал парнишка, — умножение десятичных дробей нам объясняли, на втором уроке — истории — учитель о Египте рассказывал» и т. д. Владимир Ильич выспрашивал его о всем распорядке дня. Потом посмотрел на меня, рассмеялся и сказал: «Всё, как было, так и осталось».

В следующем году он провел организацию при Наркомпросе Государственного ученого совета.

Неоднократно он говорил мне: «Самое важное теперь — создать программы, определить в них содержание преподавания, а потом организовать журнал».

В этом направлении и работала научно-педагогическая секция ГУСа, работала в самые тяжелые годы разрухи в составе П. П. Блонского, С. Т. Шацкого, Ф. В. Ленгника, Н. Н. Иорданского, Г. О. Гордона, А. Г. Калашникова, С. А. Левитина, Е. Т. Рудневой, А. К. Жукова, А. Л. Невского, М. В. Крупениной, О. Л… Бема, Л. Р. Менжинской, В. Н. Шульгина, Е. С. Лившиц, А. М. Радченко, И. Г. Розанова, Б. В. Игнатьева, К- Н. Корнилова, М. М. Пистрака, А. В. Фреймана, И. Л. Цветкова, Д. Ю. Элькиной, П. П. Лебедева, Б. П. Есипова, А. П. Пинкевича, А. Г. Кравченко, Н. М. Шульмана, Б. В. Всесвятского, А. Б. Залкинда, А. У. Зеленко, 3. П. Кржижановской.

Укрепившаяся за последние годы школа уже имеет другой лик.

С попытками повернуть ее под шумок на старый путь будет теперь бороться и передовая часть учительства, и население. К старому возврата нет.

* * *

С захватывающим интересом слушала я речь А. В. Луначарского. Он приводил цифры, рисующие положение различных отраслей дела народного образования в нашей стране. Мне, как работнику Наркомпроса, эти цифры не только знакомы: я знаю, сколько борьбы, сколько неустанного труда положено на то, чтобы достичь каждой из этих цифр. Вот скромная цифра: число учащихся в школе I ступени достигло 9900 тыс. и превысило число учащихся в элементарной школе в царское время более чем на 30 %. На первый взгляд цифра выглядит весьма скромно, но это ведь цифра, выросшая в условиях непрерывной борьбы с последствиями войны, разрухи, голода. Каждая школа, что называется, выстрадана, в нее вложено море заботы. Детские площадки охватывают лишь 200 тыс. детей. Скромная цифра. Но сколько сил положено на то, чтобы создать кадры дошкольниц, сколько само население поработало над каждой площадкой! Какие-то 22 тыс. изб-читален, а как создавалась каждая из них! Каждая цифра имеет за собой целую яркую историю. За каждое учреждение держится теперь население всеми силами. Закрыть теперь школу или избу-читальню на селе — значит вызвать острое недовольство населения. Каждая цифра закреплена. Скромны эти цифры, но в обшей сумме они говорят о громадном культурном росте страны. И Анатолий Васильевич сумел так осветить цифровой материал, так увязать его, что картина культурного роста страны воочию встала перед слушателями. Каждый понял смысл этих скромных цифр, их удельный вес.

Однако цифры дают представление лишь о числе учреждений. Но кого эти учреждения и как обслуживают? В этом вся суть. Тов. Луначарскому удалось вскрыть перед членами ЦИКа характер работы этих учреждений, осветить весь характер нашего культурного строительства, его глубокое, коренное отличие от культурного строительства буржуазных государств, коренное отличие целевой установки нашей, социалистической, и их, буржуазной, культуры. Ткань культуры буржуазной и ткань культуры социалистической между собой не схожи, организация людского материала совсем другая.

Мне как-то недавно из журнала «Пионер» прислали пачку детских сочинений, описывавших, как ребята представляют себе, что такое социализм. Они писали о громадных достижениях техники, о развитии производительных сил, о том, что не будет нищеты, что у всех всего будет вдосталь, что люди не будут работать, а вместо людей будут работать машины, что у людей будут светлые, теплые жилища… Об одном ребята не писали — что отношения между людьми будут при социализме совсем другие, что человек при социализме будет мыслить, чувствовать, наслаждаться по-иному, что вся жизнь станет иной: богаче переживаниями, ярче, красочнее. Уйдет из нее все убожество одинокого, заброшенного, никому не нужного существования, уйдет мелкая злоба, зависть, человеконенавистничество. Могучая коллективная мысль, могучее коллективное чувство придут на смену одиноким исканиям мыслителя, одинокому горю, эгоистическим чувствам собственника.

Существующие утопические романы говорили лишь о базе, на которой вырастет социализм, — о всеобщем довольстве, отсутствии нищеты, преступлений. Но о новом человеке, о новых человеческих отношениях, о красоте коллективных переживаний, о глубине размаха коллективной мысли, о новой общественной организации утописты почти ничего не говорили. Да оно и понятно. Буржуазный строй всем своим укладом ставил пределы фантазии утопистов.

Перед глазами Ленина вставал уже новый строй. Он говорил об остатках «проклятого буржуазного строя, с мелкособственническими, не то анархистскими, не то эгоистическими, стремлениями, которые засели глубоко и в рабочих.

Рабочий никогда не был отделен от старого общества китайской стеной. И у него сохранилось много традиционной психологии капиталистического общества»[43]. Но в то же время Ленин говорил о новой психологии, которая в рабочем классе создается. Он говорил о том, что надо «из воли миллионов и сотен миллионов разрозненных, раздробленных, разбросанных на протяжении громадной страны создать единую волю…»[44] Он говорил о сознательной солидарной дисциплине, о коммунистической морали. Ленин говорил, что коммунисты должны огнем своего энтузиазма зажечь армию народных учителей, построить социалистическую школу, которая, стоя в неразрывной связи со всеми трудящимися, одна только сможет стать орудием развития человеческой личности. В создании единой трудовой школы, связанной с массами, Ленин видел средство воспитать подрастающее поколение в новом, коммунистическом духе. Он писал про социалистическую школу, что лишь она «сумеет оградить нас в будущем от всяких мировых столкновений и боен…»[45]

Обо всем этом не говорил в своей речи тов. Луначарский, по ему удалось вскрыть в известной мере характер нарождающейся социалистической культуры, культуры массовой, той культуры, при которой ум десятков миллионов творцов создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое великое и гениальное предвидение. И потому, слушая его, невольно вспомнилось то, что говорил Ленин о социализме.

Речь тов. Луначарского была чужда каких бы то ни было иллюзий: он отмечал, что мы сделали страшно мало по сравнению с запросами масс, что у нас много еще очень больных мест. И в этой трезвости была и сила и значение его речи.

Иллюзий никаких не создавалось, но стали видны культурные дали, блеснуло хоть и слабое еще, но все же зарево новой, социалистической культуры.

Есть над чем поработать, есть за что бороться.

1927 г.