Сергей Есин Дневник. 2009 (М. : Издательство Литературного института им. А.М.Горького, 2011)
Сергей Есин
Дневник. 2009
(М. : Издательство Литературного института им. А.М.Горького, 2011)
Загадка определенно есть.
Первые из опубликованных дневников писателя Сергея Есина датируются 1984 годом. Этот том – дневники за 2009-й. Выходит, уже более четверти века Есин со своей привычной лукавой полуулыбкой вглядывается в современников и времена («эпохой» всю эту маету и суету язык не поворачивается назвать).
Еще не все записи опубликованы (я, например, не видел записей за 1991 или 1993 год – а очень любопытно), но круг читателей у дневников сложился достаточно давно, минимум лет пятнадцать как.
Согласен я или не согласен с точкой зрения Есина (а я, как правило, согласен), безусловно одно: эти дневники станут одним из наиважнейших свидетельств о наших днях. Притом что никаких сенсаций и сплетней о тайных интригах тут нет вовсе.
Многие читатели, которым есинские «Дневники» попадают в руки, простодушно говорят: «Не оторваться» – и это действительно так.
Я сам читаю уже, наверное, том восьмой или девятый есинских дневников – по объему все это куда больше, чем «Война и мир», – и наверняка знаю, что ничего оглушительно нового не узнаю, когда прочту очередную есинскую «летопись» за год, – и тем не менее меня ж и вправду не оторвать от этого чтения.
Но почему?
Я вот сказал «ничего нового не узнаю» – но, с другой стороны, что мы такого нового узнаем, когда судорожно листаем бесконечные перекрестные ссылки Сети? Что от этих знаний остается спустя даже не год и не месяц, а неделю, день?
Это в есинских дневниках я впервые прочел не его, но им услышанную и так удивившую меня фразу: «Мы знаем все больше и больше о все меньшем и меньшем».
Есин подходит к временам с какой-то другой стороны. Явно неглупый человек поставил себе задачу не мыслить глобально – и такой подход вдруг открыл что-то, до сих пор не сформулированное никем.
«Я пишу не дневник, а летопись обывателя», – признается Есин.
Тут, поверьте мне на слово, нет никакого кокетства – несмотря на то что слова эти произносит автор многих романов (как минимум один из которых, «Имитатор», имеет статус культового), лауреат премий, председатель жюри кинофестивалей, до недавнего времени ректор Литинститута, и прочая, и прочая.
Что такое, в конце концов, дневники Пришвина или Чуковского, которые вдруг осветили самую важную и страшную часть XX века совсем иначе, чем до этого литература и публицистика? Это именно свидетельства не столько участников событий, сколько наблюдателей, которые, как им самим казалось, находились на кромке истории.
Но выясняется, что с этой кромки многое видно куда лучше. В деталях скрывается не только дьявол, но и дух. Если не святой – то дух времени точно.
«Не обвиняйте меня в излишних социальных подробностях, – продолжает Есин, – обыватель в наше время обижен, он недооценен, его раздражает богатство, которое он проморгал… телевидение, депутаты, успешные писатели, даже ушлые преподаватели, которые плохо исполняют свой долг».
И дальше, без перехода: «Вечером варил щи из кислой капусты. Это на дни после праздника».
После этих щей я в очередной раз понимаю, что имею дело, конечно, не с архиватором всякой незамысловатой всячины, а с умнейшим и тонким человеком, редким ценителем слова и жеста. Дух кроется в деталях – но мало кто умеет их заметить и точно описать!
Есин нашел (придумал? создал?) очень сложный интонационный рисунок для своих дневников.
Привычных дневниковых примет в виде бесконечного сведения счетов с друзьями и недругами (с друзьями – чаще), откровенной злобы и неустанной мстительности (привет и поклон Нагибину, хотя не только ему), самотерзанья и тайного самолюбованья – всего этого у Есина вроде бы и нет.
Вроде бы… Потому что ирония, сарказм, раздражительность – все это присутствует, но будто бы на третьей или даже на пятой горизонтали. Тяжкое, неприятное, горькое – все это, как лекарство, почти без остатка растворяется в тихой есинской интонации.
Есин откровенен, но не навязывает читателю свои откровения. На какие-то потайные вещи он время от времени намекает – и этого внимательному читателю оказывается достаточно. Хорошая, умная недоговоренность – главная отличительная есинская черта.
Притом что вовсе нет ощущения, что автор «Дневников» боится кого-то обидеть.
Он не сводит счеты, но и не строит ни с кем отношений. Какие еще отношения! – такая длинная жизнь за плечами, поздно уже начинать, надо было минимум на полвека раньше…
«Сейчас мы уже завидуем не славе и удачливости, а тому, где кого похоронят», – походя роняет Есин в «Дневниках».
В «Дневниках» Есин не беседует с потомками: мы видим тут полное отсутствие пафоса. Нет ссылок на свою прошлую правоту – и вообще лобовой, чванливой уверенности в собственной правоте, так свойственной мемуаристам. Нет смакования своих былых и недооцененных (или оцененных) заслуг. Ненавязчивая афористичность, словесная жестикуляция еле заметная – и оттого еще более точная и, я бы даже сказал, изящная.
Время не эпохальное, а в дневниках Есина – целая эпоха. Парадокс!
Речь между тем идет обо всем том, что имело место в 2009 году в нашей жизни и в жизни писателя, театрала и человека Есина.
Кризис. Богатые и бедные. Разочарование в Путине. «Когда-то он был моим кумиром», – спокойно признается Есин.
Замечательный, я бы сказал – тишайший – юмор.
«Власть не только выстроила роскошный аэродром для частных самолетов, но и позаботилась подвести к нему дороги. Но хватит злобствовать, все было прекрасно. А если на летном поле стоит самолет Абрамовича, ну и пусть стоит. Может быть, мне описывать это интереснее, чем ему летать».
Неистребимая писательская наблюдательность, проявляющаяся даже тогда, когда ее стоило бы смирить, – например, на отпевании Солженицына: «Я узнал… Никиту Сергеевича, который крестился, повторяя крестное знамение за монашкой, читавшей псалтырь».
«Умер Г.Я.Бакланов, 86 лет. Я все же многим ему обязан, жалко до слез». И ниже тремя абзацами Есин спокойно вспоминает, как в свое время Бакланов, «…опьяненный победой и пьяный, позвонил мне ночью домой и сказал: “Мы сделаем все, чтоб ты умер в говне”».
И никакого разлада и противоречия меж первым признаньем и вторым. Это по-есински.
Посещение многих театральных премьер, мгновенные, очень точные рецензии. Вот, к примеру, совершенно очаровавшая меня реакция на спектакль по пьесе писателя Полякова (кстати сказать, друга Есина и тоже поклонника его «Дневников»): «Юра большой специалист по вкусам публики. Здесь в героях учительница, почти порнозвезда, олигарх, священник, бомж-поэт, еврей-эмигрант. Полный, социально сбалансированный набор, есть даже характеры…»
Прелестно. «…Социально сбалансированный набор. Есть даже характеры…».
Есин весь в этом минимализме. Издевательским этот минимализм и не назовешь – потому что разве он что-то обидное сказал? Только правду ведь.
«Писатели любят поесть, иногда даже, как мне показалось, едят впрок», – говорит Есин. Я тоже бывал на литературных презентациях, поэтому тихо посмеиваюсь, а Есин тем временем признается, что тоже не сдержался и съел кусок пасхального кулича.
Очень подробно, даже старообразно подробно, как в классических литературных путешествиях, – о поездке в Италию. «Здесь жизнь хочет течь не только в своих заботах, трудностях кризиса, забастовках, коррупции, всего, что и у нас, но еще и жить – назову это так – подлинно и красиво, т.е. с цветами, зеленью на балконе, новым деревцем в саду. Опыт показал, что красота с течением времени начинает стоить дорого и может стать фундаментом самой жизни. Господи, когда же поймут это в России!»
И далее, очень точно: «Прелесть путешествия по определенным местам заключается в том, что ты их заранее знаешь. Я помню, как впервые в тридцать лет – вижу это как сон, – оказавшись в Париже, я уже через тридцать минут начал в нем ориентироваться. Книги Бальзака, исторические хроники Мериме, даже Дюма оказались превосходными путеводителями».
Помимо всех этих лично для меня очевидных литературных прелестей можно сказать, что у «Дневников», пожалуй, есть и – возможно, не осмысленный Есиным, – сюжет.
Это первый год без жены автора дневников.
«Оказывается, когда она была жива, а я ежедневно, теряя из жизни шесть часов, ездил к ней в больницу, вот тогда я и был счастлив».
«А вчера, уже после того, как по радио объявили, что на дворе скользко, вдруг с вешалки упала моя шуба и из кармана выпали ключи от машины – она всегда очень тревожилась, когда я один в такую погоду уезжал.
В театр поехал на метро».
И в следующей строке совершенно спокойно, без оттенка жалобы: «Все в мире пусто, целей нет, погода ухудшилась, дождит, похолодало».
Восхитительно ровная, стоическая, мудрая интонация.
На самом деле – сложнейшая гамма чувств, бешеный рисунок кардиограммы и огромная человеческая страсть заключены в этом ровном, с тихой полуулыбкой голосе.
Такой голос настраивается целой жизнью.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.