Тарантелла против яда тарантулова

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Тарантелла против яда тарантулова

Искусство

Тарантелла против яда тарантулова

РАЗМЫШЛЕНИЯ...

Читатели самых первых номеров «Литературной газеты», издаваемой бароном Дельвигом, но редактируемой по причине отсутствия оного в Петербурге Александром Пушкиным и Орестом Сомовым, могли не только познакомиться (в соответствии с объявленной целью издания) с новейшими произведениями словесности отечественной и иностранной, но также узнать о ряде прелюбопытнейших фактов.

Как то, к примеру, о том, что французы любят наслаждаться произведениями искусств чинно, вполне и нисколько не меняя своих ощущений, а если что и взманит на смех парижскую публику, то разве забавная ошибка актёра или незнание роли. И то – нахохочутся и снова примутся слушать с прежнею важностию, как ни в чём не бывали. (Русский зритель – напрашивается вывод – вёл себя о ту пору в зале несколько по-иному.)

Или вот ещё одно занимательное известие, особую весомость коему, несомненно, придавала ссылка на знаменитого Гёте: обнаружилось, что в Риме художники, делающие мозаические картины, употребляют 13?000?различных красок, из коих каждая имеет 50?оттенков, от самого тёмного до самого светлого, что составляет 750 000?разных теней – при этом художники, оказывается, ещё имели претензию жаловаться на их, теней, недостаток.

Две столь обильно процитированные нами заметки были напечатаны в разделе «Смесь» второго нумера новоявленного издания, и ими редакция, надо полагать, нынешним журналистским слогом выражаясь, «затыкала дыры» – действие, которого в газетном деле ну никак не избежать, ни в XIX столетии, ни в XXI. И можно было бы не обратить решительно никакого внимания на данный не то чтобы курьёзный даже, а так себе, просто несколько нелепый прецедент (князь Вяземский, заметим в скобках, один из деятельнейших сотрудников молодого органа печати, ещё тогда же, то есть 180?лет назад, попенял в письме к редактору Пушкину на уровень указанных текстов: «Статья Смесь во 2-м листе ужасно слаба»), можно было бы не ворошить далеко не самые блистательные страницы в истории нашего органа в пору его славного юбилея, когда б не одно «но». Вместе с этими своеобразными материалами в «Литературную газету» входило чёткое и отныне навсегда укоренившееся в проводимой ею политике осознание необходимости широкого культурологического охвата, взгляда, вбирающего в себя все роды творчества, а не токмо одно искусство словесности.

Дельвиг с Пушкиным, несомненно, понимали важность поступательного выхода за пределы собственно поэтических кущей, прозаических рощ и библиографических зарослей. Вот почему в публикациях первых номеров, имеющих касательство до драматургии – своего рода связующего звена между литературой и прочими искусствами, – ясно видна тенденция максимально комплексного подхода. С одной стороны, печатаются отрывки из новых пьес: в частности, исторической хроники князя Шаховского «Смольяне в 1611?году» (пускай «шекспировский» опыт «колкого» комедиографа и трудно было отнести к удачам автора, он был важен первым литгазетовцам в качестве союзника по антибулгаринской кампании). С другой стороны, именно здесь редакция всячески демонстрирует свою опору на вполне определённую литературно-идеологическую традицию: и с очерком Петра Вяземского «Введение в жизнеописание Фон-Визина» соседствует архивная публикация фонвизинского драматического фельетона «Разговор у княгини Халдиной», не допущенного в оные годы до печати. С третьей же стороны, в критическом эссе «Мысли о Макбете», присланном из «глубины сибирских руд» «государственным преступником» Вильгельмом Кюхельбекером, третьим лицейским братом-поэтом отцов-основателей (подписи под статьёй, естественно, не было), проводилась, кроме всего прочего, такая мысль: драматическое творение создаётся более для зрителей, нежели для читателей. По нынешним временам это выглядит натуральным общим местом, но для общего состояния умов 180-летней давности фраза имела звучание едва ли не искусствоведческого прорыва.

Вот почему в творческий коллектив газеты ими был с самого начала привлечён Валериан Лангер – кстати, лицеист II выпуска, художник-любитель, отнюдь не чуждый также тяги к рассуждениям на предмет живописи и ваяния (и если принадлежащее, скорее всего, именно его перу соображение относительно 750?тысяч римских теней вышло не особенно казистым, то уже в №?5?начинающий искусствовед всецело искупил «комковатость» своего дебюта, сумев с изрядным слогом, чувством и пониманием «пропиарить» три недавно отпечатанных в типографии г. Гельбаха… рисунка, сделанные с картин Кипренского, в том числе портрет поэта нашего Александра Сергеевича Пушкина, сделанный с весьма похожего оригинала, принадлежащего барону Дельвигу).

Вот почему под знамёна «ЛГ» первого призыва был немедленно призван Пётр Катенин – человек хотя в то время и весьма далёкий по эстетическим взглядам от позиции издателя и редактора, закоренелый «архаист», но зато не только предоставивший в своих «Размышлениях и разборах» (печатавшихся с продолжением в 24 выпусках газеты) фундаментальный обзор поэзии «всех времён и народов», но и решительно взявшийся расставить все имеющиеся искусства изящные по ранжиру, в коем пальма первенства беспрекословно отдавалась поэзии и живописи. Справедливо ли, наравне с сими искусствами, называют изящными архитектуру и музыку? что есть изящного в каком-нибудь строении? – полемически восклицал автор, – почему восхищаться более фасадом дома, удобством лестницы, разрезом двери либо окна, нежели отделкою кареты, фасоном кресел или щёгольством наряда? Что может быть высокого в музыке отдельно от слов? И с этими хлёсткими, куда как ригористичными доводами, защищая равенство всех сестёр на Парнасе, в 1830-м наверняка хотелось спорить, так же как и в 2010-м, когда к сфере изящного уже вполне официально – но вот насколько правомерно? – причислены и искусство дизайна, и искусство моды.

А вот что касается искусства гармонических созвучий – то с ним у отцов-основателей имелись, судя по всему, какие-то свои, особые счёты и отношения (даром что несколько произведений обоих было на тот момент уже счастливым образом положено на музыку, обретя вторую жизнь в качестве первоклассной романсовой основы). Так, в №?12, 13, то есть в последних, по мнению исследователей, вышедших под пушкинской редакцией, но уже, похоже, при вернувшемся в столицу Дельвиге гласности был предан перевод довольно порядочной по размеру статьи Ф.Ж. Фети, профессора контрапункции в Королевско-французском училище музыки, почерпнутой из издаваемого им весьма хорошего журнала по сей части (Revie Musicale). Статья носит название «О физическом действии музыки» и производит несколько своеобразное впечатление даже без учёта того, что опубликована она на страницах «Литературной газеты». Взяв с места в карьер и в первой же фразе ответственно заявив о том, что влияние музыки на ощущения души столь известно, что нет нужды доказывать существенность оного, профессор далее замечает: Но кроме сей нравственной силы, которою неоспоримо обладает музыка, по необходимости должно признать ещё и другую силу, посредством коей она действует на физические органы не только человека, но и бессловесных животных. Мерный стук барабана и вообще всякая музыка с сильно выраженным размером побуждает всех органических тварей к правильным и размеренным движениям… Перечисляются многочисленные, путём естествознательных опытов полученные примеры: собаки, в особенности те, которых держат взаперти, или те, кои живут в уединённых местах, выказывают, как выясняется, чрезмерную чувствительность музыкальную… Кошки тоже иногда мяучат, вслушиваясь в звуки инструментов… Сверхмузыкальные чижи… Лошадь, которая также весьма чувствительна к музыке, другое дело, что труба и вообще медные инструменты, по-видимому, нравятся ей более других… Ту же склонность замечают в животных грызущих, особливо в бобрах и крысах… И так далее, вплоть до пресмыкающихся и насекомых…

– Что все сие означает? – впору, кажется, воскликнуть как минимум читателю современному (реакции на публикацию их пращуров история, увы, не сохранила). Уж не взялись ли поиздеваться над нашей читательской братией почтенные гг. издатели?!

Сегодня непросто сказать со всей очевидностью: может, и впрямь, помещая это исследование – причём в первый, главный раздел газеты, – «редакционная коллегия» имела намерение слегка пошутить? А может быть, сказать нечто – в условиях, как нам всем хорошо известно, жесточайшей николаевской цензуры – между строк, сверх текста? Как в происшедшей несколько позже истории с четверостишием Казимира Делавиня на будущий памятник жертвам очередной французской революции, следствием чего явились жесточайший «разнос» Бенкендорфа, первое, временное, запрещение газеты и снятие Дельвига с поста редактора.

…Добравшись во второй части статьи до изложения целого ряда исторических примеров благотворного и в буквальном смысле живительного воздействия «контрапункции» уже на человека, читатель вслед за Фети и его русскими публикаторами вновь приходит к насекомым. Но вот здесь, в вопросе о целебном свойстве музыки от укушения тарантула, автор и его переводчик О. Сомов кардинально расходятся во взглядах. По мнению первого, сие не более чем странное заблуждение, басня, которую должно приписать обыкновенному… шарлатанизму. Переводчик же не поленился написать специальное примечание, где укоряет сочинителя сей статьи, забывшего ещё об одном весьма важном обстоятельстве, по своей (т.е. музыкальной) части. Он вспоминает тарантеллу – инструмент, который употребляется для излечения от яда тарантулова… равно как и род плясовой песни, играемой на сём инструменте. Ссылается на некие книги (одна из них именуется «Словарь натурального волшебства»), якобы переведённые на русский: в них есть подробные описания как самого инструмента тарантеллы, так и способа лечения оным, с точным означением числа плясовых приёмов, предписываемых больному.

А не есть ли всё это примечание в некотором смысле также «плясовой приём», сиречь аллегория? – зададимся вопросом мы. В юбилейном номере отчего бы и не позволить себе столь смелого предположения! И тогда выходит, что отнюдь не невинной шалости ради была тиснута в «ЛГ» эта статья, но с целью донесения до её читателей своего рода зашифрованного послания. Утверждающего – мы продолжаем нашу гипотезу – мощь волшебной силы искусства, способной победить любой, даже смертоносный яд, неподвластной предательским коварным укусам, стоящей много выше всего подлого, пресмыкающегося, «насекомого»…

И эту «установочную» концепцию, невзирая на всю её наивность прекраснодушия, только усиливающуюся по мере хода нашей истории, мы сегодня глубоко и искренне разделяем.

Александр А. ВИСЛОВ, ведущий редактор отдела «Искусство»

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: