Системные иллюзии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Системные иллюзии

Александр Механик

У российской инновационной системы есть все необходимые составляющие, но как целое она работает плохо. Известный эксперт Ирина Дежина считает, что мы недостаточно учитываем два обстоятельства — нелинейность и слабую формализуемость инновационного процесса

Заведующая сектором экономики науки и инноваций Института мировой экономики и международных отношений РАН, руководитель группы по научной и промышленной политике cколковского Института науки и технологий Ирина Дежина

Фото: Александр Иванюк

Почему в России так плохо с инновациями? Эта проблема постоянно в поле внимания российского правительства и общества. Мы решили обсудить ее с заведующей сектором экономики науки и инноваций Института мировой экономики и международных отношений РАН, руководителем группы по научной и промышленной политике cколковского Института науки и технологий Ириной Дежиной . Г-жа Дежина — автор многочисленных исследований и публикаций по проблемам инновационной экономики в России, в частности монографии «Наука в новой России: Кризис, помощь, реформы», написанной совместно с крупнейшим специалистом по истории российской науки профессором Гарвардского университета и Массачусетского технологического института Лореном Грэхэмом.

— Для полноценного функционирования инновационной системы в России, казалось бы, есть уже почти полный набор инструментов: все, что могли, мы позаимствовали. Однако система не работает.

— Главное в инновационной системе — именно ее наличие, то есть взаимосвязь элементов. А у нас, как вы правильно заметили, большинство элементов есть, но они слабо связаны между собой — либо вообще не связаны. Вы, наверное, знакомы с «тройной спиралью» — одним из направлений развития теории инновационных систем. Оно описывает динамику взаимоотношений государства, науки (в оригинале — университетов, то есть одновременно и науки, и образования) и бизнеса — трех основных акторов инновационной системы. Они не только взаимодействуют, причем по горизонтали (нет ведущей роли государства), но еще и заимствуют функции друг друга, то есть бизнес начинает уделять больше внимания образованию, университеты — предпринимательству, включаясь в разную инновационную активность, в том числе создавая малые компании. Государство, в свою очередь, все больше стремится использовать инструменты государственно-частного партнерства.

Все эти изменения — признаки выстраивания более тесных взаимосвязей при обязательном участии посредников, множества мелких агентов. Это не только малый бизнес, но и различные консалтинговые, сервисные службы, инжиниринговые центры, технопарки. То есть взаимодействия акторов разнообразны и происходят по самым разным направлениям и на разных этапах.

В России трудно как установить связи, так и найти квалифицированных мелких агентов. Для решения этих проблем уже разработано и принято немало документов, однако практическая отдача от них пока невелика. В стратегиях можно найти все нужные и верные слова — это объемные и достаточно эклектичные описания различных намерений и мероприятий, между которыми не всегда есть логическая связь. По крайней мере, это касается науки и инноваций, которые я отслеживаю. Например, не всегда понятно, как способствовать ненасильственному развитию связей между наукой и бизнесом, как одни меры «принуждения» к инновациям повлияют на другие параметры в области науки и инновационной деятельности. Конечно, все предусмотреть невозможно, поэтому для своевременной коррекции в мировой практике большое внимание уделяется мониторингу и оценке. В таких условиях связи и появляются, и развиваются. Однако, говоря о заимствованиях, именно при подготовке стратегий зарубежный опыт почти не учитывается. Например, в принятой в феврале 2011 года стратегии для американских инноваций всего 30 страниц, но приоритеты, цели и средства, в ней заявленные, ясны и понятны.

Наконец, с темой развития взаимосвязей перекликается одна из популярных в правительственных структурах идей последних лет, суть которой в том, что каждый этап инновационного развития (фундаментальных и прикладных исследований, разработок, коммерциализации) должны поддерживать институты и организации. Таким образом, проект, идея последовательно подхватываются и ведутся от начала и до конца. В основе такой концепции лежит линейная модель инновационного развития.

— А в чем нелинейность инновационной системы?

— В том, что новая идея может возникнуть на любой стадии так называемого инновационного цикла. Например, при изготовлении опытного образца или развертывании серийного производства. Нелинейность проявляется и в том, что фундаментальные исследования совсем не обязательно ведут к прикладным результатам.

Возвращаясь к теме состояния российской инновационной системы, ее можно сравнить с долгостроем, когда вроде постоянно строили, но так и не достроили. Дом есть, но жить в нем трудно, потому что крыша не доделана или еще что-то не учтено. Это результат долго продолжавшейся политики правительства, когда начинали какую-то инициативу, но вскоре остывали и бросали ее. Вспомните, было движение за создание в университетах и регионах центров трансфера. Проект поддерживали года три, а потом перестали. Похожая ситуация была с технопарками и IT-парками, с технико-внедренческими зонами (к 2010 году должны были появиться ощутимые результаты от деятельности зон, а есть ли они?). Более свежие примеры — пристальное внимание к технологическим платформам в 2010–2011 годах и резкий переход к инвестициям в инновационные кластеры в 2012-м. Получается, что инновационная политика как мода — актуальна пару лет. Между тем реального эффекта от принятых мер следует ожидать не раньше чем через пять-семь лет после начала их действия. Долгосрочные инициативы у нас редкость, поэтому многие проекты в итоге остаются незавершенными. Если обратиться к западному опыту, то там, например, период поддержки инфраструктурных проектов составляет около десяти лет. Потом можно претендовать на помощь государства, но получить ее будет сложнее.

— Не кажется ли вам, что одна из наших проблем — это попытка формализовать неформализуемое: загнать предмет творческого труда в гигантский объем правил? Я уж не говорю о законе № 94-ФЗ — это апофеоз формализации.

— Я думаю, формализация стала следствием попытки правительства найти выход из неблагополучной ситуации, а также навести порядок. Она создает видимость объективных подхода и оценки, что, по идее, может смягчить такие характеристики нашей системы, как коррупция, непотизм и так далее. Количественные показатели делают картину отчасти более объективной и беспристрастной и, казалось бы, позволяют принимать верные решения. Однако в науке опираться только на количественные показатели опасно — они не учитывают многих важных нюансов, игнорирование которых может примитивизировать ситуацию. Именно поэтому во всем мире при оценке состояния науки, мер научной политики, научных организаций, а также ученых и научных проектов и так далее обязательно участие, в той или иной форме, экспертов. Например, в Национальном научном фонде США результативность центров вроде наших центров коллективного пользования оборудованием оценивается группой экспертов. При этом такие количественные параметры, как число научных групп из разных областей знаний, работающих совместно, число и качество научных публикаций, принимаются во внимание, но анализируются неформально. Эксперты рассматривают публикации, соотнося их с состоянием области знаний, в которой работает центр. Например, ученые, работающие в центре, специализирующемся в очень узкой области, публикуются в узкопрофильных журналах с невысоким импакт-фактором, но если уровень публикаций высок, то центр получает поддержку наряду с мощными междисциплинарными центрами. Это называется гибкость, диверсифицированный подход в инновационной политике.

— В России думают, что с возникновением инновационной системы все наладится. Но чиновники, инноваторы и ученые из Европы, США и Японии жалуются на те же проблемы, что и наши: академические ученые не желают заниматься инновациями; бюрократизм губит инновационность; бизнес не хочет поддерживать инноваторов.

— В марте прошлого года я была в очень интересной двухнедельной поездке по университетам США. Там я впервые поняла драматическую разницу между нами и ними. Хотя многое у них прямо как у нас. Да, у них бюрократия, у них профессора далеко не всегда хотят заниматься инновациями. Но они не говорят о том, чего у нас нет, а у них есть, потому что для них это совершенно естественно. Им в голову не приходит об этом задумываться. Поясню. У них, например, значительна автономия университетов и профессуры. Там нет нашей государственной зарегулированности, причем в госуниверситетах тоже. Однако есть верховенство закона (rule of law). Что это значит? С одной стороны, даны определенные свободы (гораздо большие, чем в России), а с другой — в законодательстве очень четко определено, за что и какая полагается ответственность, и законы соблюдаются, есть работающая система энфорсмента. У нас все наоборот: жесткая зарегулированность при «гибкости» нормативно-правового регулирования и отсутствии справедливой судебной системы. Поэтому, например, вопросы наших соотечественников американцам о том, как они «осваивают» бюджетные средства или как университет «отчитывается» перед ведомствами о своей инновационной деятельности, вызывают искреннее непонимание.

— А может, нужно ориентироваться на свой опыт, а не пытаться воспроизвести чужой? Вот, например, Нижегородский институт прикладной физики. Он вырастил вокруг себя целый куст инновационных предприятий и влияет фактически на всю науку, образование и инновации в регионе. Подобным занимается ТУСУР — Томский государственный университет систем управления и радиоэлектроники. Может, стоит опираться на подобные центры, искать их, помогать им? И тогда вырастет своя инновационная система?

— Мы действительно несколько идеализируем зарубежный опыт. Наверное, из-за неглубокого знания. В работах зарубежных специалистов можно найти критику действующих моделей и того, что происходит в их инновационной сфере. Конечно, желательно оценивать плюсы и минусы зарубежного подхода, с чем они связаны, есть ли у нас условия для воспроизводства этого опыта. Например, недавно анализ, проведенный Национальным исследовательским советом при Национальной академии наук США, показал, что американские исследовательские университеты недостаточно «исследовательские». По мнению американских экспертов, наступил кризис и надо принимать меры. Даны также десять четких рекомендаций, какое влияние и как именно эти меры окажут на другие области госрегулирования. Кстати, в отличие от отечественных стратегий с бесчисленным количеством не совсем ясных рекомендаций здесь их всего десять. При этом дана оценка не только внутренних (внутри системы университетов) последствий предлагаемых мер, но и внешних (для соседних с наукой сфер). Заимствуя зарубежный опыт, мы прежде всего обращаем внимание на некоторые базовые идеи и принципы, но не учитываем эволюцию, которую прошла заимствуемая модель.

Среди немногих удачных примеров заимствования — создание в начале 1990-х годов РФФИ, РГНФ, а также Фонда содействия развитию малых форм предприятий в научно-технической сфере (так называемого Фонда Бортника). Причина успеха этих проектов в том, что тогда в России еще не сформировалась система экономического регулирования. Схема могла быть любой. Теперь у нас есть закон о госзакупках, миграционная и таможенная политика, валютный контроль и многое другое. И подчас в нашей системе регулирования заимствуемый элемент либо не работает, либо трансформируется до такой степени, что теряет сходство с оригиналом.

Российскую инновационную систему можно сравнить с долгостроем, когда вроде постоянно строили, но так и не достроили

Да, у нас есть собственные находки, области инновационного прорыва. Важно, что успешные отечественные практики появились при нашей системе экономического регулирования. Значит, они приспособлены, органичны для существующей среды, и нужно понять, почему им это удалось, в чем причины успеха. И тогда их можно будет шире распространять.

Кроме того, в любой истории успеха, особенно при инициировании чего-то нового, ключевой является роль лидера. Вот, например, как в США появился Национальный научный фонд. Американское правительство поручило Вэнивару Бушу, в 1941–1947 годах возглавлявшему Бюро научных исследований и развития, подготовить доклад о том, что нужно сделать для развития науки после войны. Вместе с группой экспертов Буш разработал и обосновал идею создания научного фонда, который будет финансировать науку на основе грантов, важность инициативы снизу, от ученых, а также оценки проектов самим же научным сообществом. Буш считал, что наука открывает бесконечный горизонт развития — его доклад так и назывался: «Наука: бесконечные горизонты». А будь на его месте другой, может, ничего бы и не произошло.

— По словам Ивана Ковша, президента Лазерной ассоциации России, объединившей практически всю отечественную лазерную отрасль, в Европе инноваторам значительно проще сотрудничать с властями и на национальном, и на межгосударственном уровне. Там проведена четкая линия взаимодействия между инноватором и властью. У нас же приходится взаимодействовать сразу с пятью министерствами — не слишком ли сложно?

— Вы выходите сразу на две темы. Во-первых, ассоциаций, подобных Лазерной, в России мало, и это свидетельствует об отсутствии у нас в науке элементов гражданского общества. А в науке его роль не меньше, чем в обществе в целом.

Во-вторых, в любой стране много ведомств, и, скажем, за инновационную деятельность отвечает не одно, а несколько, как у нас. Но есть структуры межведомственной координации. А у нас они либо не работают, либо работают плохо.

— А может, все достижения США от того, что они богатые и потому не так, как мы, формализованы: если кто-то лишнее потратит, то и бог с ним? Богатый может выбросить деньги на ветер.

— Ежегодно Мировой банк рассчитывает для разных стран индекс экономики знаний, в который входят такие экспертные показатели, как связь университетов и компаний, доступность венчурного бизнеса, уровень защиты интеллектуальной собственности и другие. Все параметры оцениваются по шкале от одного до семи баллов. И США не на первом месте. Больше всего средств относительно ВВП тратит Швеция. В Германии самый высокий уровень защиты интеллектуальной собственности. США по этим показателям где-то на третьем или четвертом месте. С цепочками добавленной стоимости лучше всего обстоит дело в Германии и Японии, а у США только шестое место. Так что богатство и совершенство инновационной системы прямой связи не имеют.

По формальным и экспертным показателям лидируют Швеция, Финляндия, Дания, Голландия, Норвегия и Новая Зеландия. А по факту для большинства стран образцом служат США, и они хотят добиться такой же эффективности, мотивации, предпринимательского, инновационного духа. То есть это не просто вопрос денег, все гораздо сложнее. Хотя, конечно, то, что США — одна из ведущих экономик мира, имеет значение. Помимо богатства важна гибкость системы. Например, США — мировой лидер по развитию сотрудничества между университетами и компаниями, а также доступности венчурного капитала.

Кроме того, важен общий климат в стране, который складывается из множества факторов. Например, опросы среди русскоязычных ученых, работающих за рубежом, которые я не единожды проводила, показали, что только улучшение условий в науке и увеличение финансирования инновационной деятельности не подвигают людей к возвращению в страну. Им важна атмосфера, экономическое и политическое положение, стабильность. Сделанные мной выводы по итогам опросов подтверждаются другими исследованиями, не относящимися к России. Так, проведенный в 2011 году в США опрос среди иностранцев — сотрудников исследовательских университетов, получивших степень в Соединенных Штатах, показал, что на родину на каком-либо этапе своей профессиональной карьеры возвращается только девять процентов из них. Причем во внимание принимались два показателя — размер странового ВВП на душу населения и уровень и качество научных публикаций в стране, откуда приехали специалисты. Оказалось, что интенсивность возвращения и уровень и качество научных публикаций практически не связаны. В то же время связь с уровнем ВВП на душу населения значительно сильнее. Соответственно, чаще всего возвращаются в Германию, Великобританию, Канаду. Редко возвращаются, по крайней мере по изученной выборке, в Китай и Россию. Хотя в Китае немало программ возвращения соотечественников, процент вернувшихся тем не менее очень низкий. Таким образом, богатство общества и его науки — это еще не все, важно устройство общества.

— Многие наши разработчики жалуются, что отечественная промышленность и крупные компании не заинтересованы в их разработках, а за границей, наоборот, они востребованы.

— Несколько лет назад я изучала развитие инноваций в бизнесе, особенно в малом. В частности, я выбрала из журнала «Эксперт» истории компаний — номинантов конкурса «Русские инновации» и попыталась их систематизировать, чтобы понять, закономерна ли успешность компании.

Тогда оказалось, что большинство успешных компаний сначала выходят на зарубежный рынок, где их признают и оценивают. На российский рынок они возвращаются через зарубежное признание и спрос. Я думаю, этот вариант бизнес-модели не исчез и по-прежнему актуален.

При этом крупные компании пока действительно не очень склонны тратиться на заказ или самостоятельную разработку НИОКР. У них нет к этому стимулов, хотя сейчас появились существенные внешние рычаги воздействия, например программы инновационного развития крупных компаний с госучастием. Растущее финансирование на НИОКР компании показывают, но отчетность и реальная деятельность не всегда одно и то же.

По моим наблюдениям, большой потенциал инновационной активности имеют средние компании. Я принимаю участие в опросе исполнителей проектов по 218-му постановлению правительства о сотрудничестве университетов с компаниями, когда средства на НИОКР, которые выполняет вуз, передаются Министерством образования и науки через компанию. Дальше университет и компания работают вместе, и в результате их деятельности проект должен завершиться организацией высокотехнологичного производства. Интервью, которые я проводила, показали, что искренний и серьезный интерес к НИОКР чаще всего характерен для средних компаний.

Проблема взаимодействия государственной науки и компаний, безусловно, серьезная. За рубежом, например, в университетах над проектом совместно работают представители компаний и сотрудники вуза. Представители компании корректируют задачу по ходу разработки и сами участвуют в работе, а параллельно иногда и преподают. Таким образом, растет доверие между партнерами, а значит, и взаимопонимание как основа партнерства. У нас пока такого нет, все очень дистанцированы друг от друга. Может быть, меры, практически одновременно инициированные правительством: совместное выполнение исследовательских проектов, формирование инфраструктуры вузов, разрешение вузам и научным организациям учреждать малые инновационные компании и ряд других — приблизят науку и бизнес к более позитивному взаимному восприятию.