ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Наутро он ждал визитеров, и они не замедлили явиться. Раздался энергичный длинный звонок. Алексей пошел открывать. На площадке стоял широкоплечий, тяжеловесный мужчина с обилием мяса в щеках, в складках лба, в решительном властном носе, из ноздрей которого торчала рыжеватая щетина. За плечами незнакомца виднелся полковник в фуражке с непомерно высокой тульей, подобострастный и улыбающийся.

— Алексей Федорович, разрешите представиться, — уверенно произнес гость, переступая порог. — Министр обороны Российской Федерации Курнаков. Честь имею!

Он произнес это аппетитно и сочно, тряся Алексею руку, веря, что визит его приятен. Напоминал бифштекс, небрежно брошенный на сковородку.

— Чем обязан? — сухо спросил Алексей, пропуская гостей в прихожую.

— Это я обязан, Алексей Федорович, — захохотал министр, и вслед ему захихикал полковник. — Обязан вас пригласить с собой в машину, которая доставит нас на военный аэродром Чкаловский. Там ждет самолет, специально для нас снаряженный. Летим на космодром Плесецкий, где сегодня состоится пуск новой баллистической ракеты «Порыв». Вы увидите новейшую русскую ракету, которая для американцев, доложу я вам, горше редьки. Можно сказать, Царь-Ракета, пробивает любую противоракетную оборону. Как говорится, от нашего стола вашему столу.

— А разве мы договаривались? — Алексей пытался уяснить смысл приглашения, походившего на приказ.

— Мне сказали, что вы в курсе. Я военный, не обсуждаю приказы начальника.

Начальником министра обороны мог быть только Верховный главнокомандующий, Президент Лампадников. Алексей, уже привыкший не удивляться повышенному вниманию к своей персоне, не стал выведывать, в чем состоит интерес Президента к нему, скромному провинциалу. Стал собираться в дорогу.

— Максимыч, помоги Алексею Федоровичу, — приказал министр полковнику, и тот услужливо принял от Алексея портфель, куда тот успел сунуть несколько необходимых в дороге вещей.

Машина, огрызаясь сиреной, разбрасывая синие блески, пробилась сквозь пробки. Промчалась по шоссе и причалила прямо к трапу белоснежного самолета. Экипаж выстроился под крылом. Министр поздоровался с летчиками за руку с тем особым, начальственно-отеческим выражением лица, какое бывает у высоких военных в минуты хорошего настроения, перед охотой или баней. Самолет взмыл над туманной зеленой землей и, пробив облака, оказался в яркой солнечной пустоте, отбрасывая на облака перламутровую легкую тень. В хвостовой части салона скромно разместились офицеры с портфелями и папками, телеоператор, ассистент и мужчина-режиссер, подменивший собой Марину. В носовой части, где уселись Алексей и министр, очень быстро был покрыт скатертью столик, уставлен закусками, хрустальными рюмками, и в могучих мясистых руках Курнакова появилась бутылка французского коньяка.

— Ну что ж, Алексей Федорович, за приятное, как говорится, знакомство!

Алексей вяло чокнулся, неохотно выпил. Чувствовал себя вначале скованно, испытывая раздражение подневольного человека, которого бесцеремонно принуждали каждый раз выполнять неясные для него процедуры. С каждым новым принуждением он все глубже втягивался в загадочную игру, становясь орудием чьей-то осмысленной воли, — конечно же, не этого оживленного, весьма добродушного человека, к которому с каждой выпитой рюмкой он испытывал все больше симпатии. Министр Курнаков, опрокидывая в себя коньячные струи, все больше багровел, глаза его безумно синели, а из ноздрей, шевеля волоски, вырывалось горячее дыхание.

— Должен вам доложить, Алексей Федорович, что все военные в душе монархисты. Пусть не батюшка-царь, а вождь, такой, как Иосиф Виссарионович. Или наш бывший президент Виктор Викторович Долголетов, человек царской воли. Или наш нынешний Президент Артур Игнатович Лампадников, любого императора стоит. Я сам монархист, и этого не скрываю. Оттого так приятно мне с вами завести знакомство и представить вас нашим генералам, которые вас ждут на космодроме.

В иллюминаторе блестел белый бивень крыла, на котором не хватало резьбы якутских оленеводов. Толпились перламутровые башни облаков. Коньячная рюмка летала взад-вперед от губ министра к столу и сразу же обратно, к мокрым, сочно говорившим губам.

— Скажу вам под большим секретом, что наши головастые ученые разработали целое семейство сверхсовременных ракет, которые мы начинаем испытывать. Будь моя воля, я бы каждому изделию дал имя одного из членов царской семьи, увековечив память великомучеников. Представляете, летит ракета: «Царь Николай Александрович». Следом ракета: «Царица Александра Федоровна». Далее: «Царевич Алексей». Далее: «Царевна Ольга», «Царевна Татьяна», «Царевна Анастасия», «Царевна Мария». Семейство ракет, защищающее Россию. Может быть, мы озвучим эту идею? Вам в самый раз и озвучить.

Через два часа самолет погрузился в облака и сел на мокром бетоне среди северной еловой тайги. Их встречали. Начальник космодрома, грузный, полный генерал, отдавший у трапа рапорт министру. Другие генералы и полковники, которых представлял Алексею начальник космодрома, и те с подчеркнуто, как им казалось, кастовым выражением, пожимали ему руку. Телевизионная группа снимала встречу. Алексея, окруженного военными.

— Какая программа, Антон Иванович? — спросил министр. — Так и будешь нас держать под дождем?

— Если Алексей Федорович не возражает, мы сейчас положим вещи в гостиницу, перекусим с дороги, а потом посмотрим стартовый стол с готовой ракетой. Затем отдохнем, а в 21.00 на смотровой площадке вместе с конструкторами и испытателями будем наблюдать пуск. Все пройдет хорошо, потому что мы, ракетчики, — люди суеверные и очень надеемся, что ваш приезд, Алексей Федорович, принесет нам удачу. Стало быть, после пуска мы устроим дружескую встречу с нашим коллективом в узком, как говорится, кругу. Побеседуем за чашкой чая. Вы, Алексей Федорович, расскажете нам о своем видении дел. Должен сказать, что офицеры и генералы очень ждут встречи. Многие видели вас по телевидению и разделяют ваши убеждения… — Все это начальник космодрома произносил с некоторым волнением, мимолетно взглядывая на министра, словно сверял свои слова с поступившими ему указаниями.

— Тогда действуй по плану, Антон Иванович, — министр кивком головы уверил подчиненного, что тот придерживается инструкции.— Гостиница, перекус, а то мы с Алексеем Федоровичем в самолете не дообедали.

Кортеж машин пронес их по военному городку. Оператор снимал Алексея, возлагавшего цветы к памятнику погибшим при испытаниях ракетчикам. Еще он снимал Алексея в Доме офицеров, где его окружили женщины — жены военных, преподнесли букеты.

В музее космодрома он сделал в книге отзывов неловкую, чуть выспреннюю запись, и это тоже запечатлела телекамера. Посещение детского сада и школы, солдатской казармы и военного училища также заняло время. Наконец, утомленный встречами, приняв в гостинице душ и еще раз вкусив обед с тостами за ракетные войска стратегического назначения, за сильную Россию и великих русских царей, он погрузился в автомобиль. Они покатили по бетонке среди широких лесных просек, выезжая на просторные поляны, где были оборудованы ракетные старты, — железнодорожные пути, выложенные бетоном площадки, стальные фермы, забетонированные пологие спуски, вокруг которых чернел обгорелый лес. Здесь в моменты пусков бушевало пламя, ревела раскаленная плазма, ракеты возносились над лесами ослепительными колокольнями. Алексею казалось, что он видит в тучах незарастающие отверстия, сквозь которые ракеты проникали в космос. В этих скважинах, как в прорубях, трепетала пульсирующая бесконечность.

— Ну, вот и наша родная, — начальник космодрома преобразился, и в его обветренном, грубом лице появилось подобие нежности, какая возникает у пожилого отца, созерцающего юную дочь.

Леса расступились. Отпрянули голубые туманные ели и цветущие ивы, напоминавшие золотые подсвечники. На открытом пространстве, стройная, белоснежная, высилась ракета. Ее нежно охватывала ажурная ферма, словно изящный кавалер обнял за талию танцовщицу. К ней из лесов тянулись дороги и просеки. У ее подножья завершалась железнодорожная колея. На поляну взволнованно выбегали высоковольтные мачты, развешивая гирлянды изоляторов. Ракета была центром притяжения, несла в себе сгусток мощи, готовая скользнуть в небеса.

Выйдя из машины, Алексей с волнением созерцал ракету. Поднимал лицо к небу, из которого сыпалась холодная роса. Ракета казалась тонкой, стремительной, стреловидной, с хрупкими перемычками, придававшими грацию. Завершалась отточенным жалом, в котором присутствовала яростная жестокость, неодолимое стремленье умчаться, достичь, вонзиться огненной раскаленной струей. Он чувствовал ее человеческую, земную природу и одновременно ее сверхчеловеческое предназначение. Ее сотворили люди, но сделали это по заданию разгневанного Творца, который поручил людям самим позаботиться о Конце Света. Снял с себя бремя ронять на землю ядовитые звезды, разливать по планете кипящие океаны, обрушивать на города и селенья распиленные небеса. Он нашел среди людей гениальных изобретавшей и инженеров и научил их построить орудие, завершающее земную историю.

К нему подошел начальник космодрома и отвлек внимание, указывая на людей в комбинезонах, совершавших подле ракеты какие-то действия. Цепко поднимались и опускались по ажурной ферме. Подключали змеящиеся, в металлической оплетке жгуты. Казались сосредоточенными муравьями, облепившими сочный стебель.

— Это самая умная ракета в мире. После старта она выйдет на баллистическую траекторию и сразу спрячется от глаз противника, окружит себя тысячами помех, как семенами одуванчика. Она преодолеет противоракетную оборону, развернутую в Польше и Чехии и уйдет через полюс к Америке. На Аляске ее встретит еще одна заградительная система, но ракета изменит траекторию, снизится, начнет рыскать, сбивая с толку радары, а потом неожиданно, с непредсказуемого направления, выйдет на цель и ударит. Она умная, хитрая и неотвратимая. Такая она, наша голубушка!

Алексей испытывал больное влечение к ракете. Любовался и ужасался. Находил совершенными ее пропорции, ее легкость и гармоничность, сознавая, что эти безукоризненные формы вписывают ракету в завершающий, ниспадающий отрезок истории, на конце которой расцветет жуткий цветок последнего взрыва. Ее красота казалась венцом творения. В ней чудились скульптуры Фидия и тексты Илиады, храм Василия Блаженного и философия Канта, русские народные песни и Эйфелева башня. Вся необъятная культура от наскальных рисунков до изысканной компьютерной графики присутствовала в орудии Конца Света, делая его прекрасным. Но рассудок ужасался, не мог постичь апокалипсической диалектики, превращающей благое стремление к совершенству в чудовищное отрицание бытия. Красота ракеты была дьявольской, в ее целомудренной белизне чудилась сатанинская ухмылка.

— Как мы ее, голубушку, спасали, когда Борис Николаевич, земля ему пухом, хотел ее запретить. Конструкторы падали в голодные обмороки, а чертежи доводили. Американцы их миллионами долларов из России сманивали, а они не ехали. Офицеры-испытатели по полгода зарплаты не получали, ходили лес валить, вагоны разгружать, а с космодрома не уезжали. От нас электричество отключали, бензина лишали, хотели закрыть космодром, а мы отстояли. В этой ракете, если посмотреть, наши слезы и наша кровь. Все мы в нее по стакану своей крови влили, вот она и стоит, такая красавица.

Алексей чувствовал неумолимый вектор истории, который завершался острим ракеты. Неодолимый напор, толкающий человечество к своему концу. Все духовные ценности и богатства, помещенные в головную часть ракеты, откуда полыхнет раскаленное ядовитое пламя. Старался противодействовать напору. Обращал вспять жестокий вектор. Останавливал стремление человечества к самоубийству. Заговаривал, преображал взрывчатку, чтобы ракета взмыла в космос, достигла безжизненной планеты, опустилась среди безводных морей и ледяных кратеров, и из нее потекли животворные реки, распустились божественные сады, поднялись дворцы и соборы и среди цветов, окруженная светоносными силами, пошла босоногая и прекрасная «Весна» Боттичелли.

Он вспомнил вчерашнее свидание с Мариной, ее женственность, красоту. И этой нежной, обожаемой мыслью совершилось преображение. Орудие гибели превратилось в источник творчества.

— Перед каждым пуском мы освящаем ракету. Для этого у нас есть гарнизонный батюшка, отец Никодим.

Из фургона появился священник в облачении, фиолетово-золотой, с крестом и священной книгой. Служка в темном подряснике нес серебряную чашу с горящей свечой и раскладной столик. Военные приблизились, обступили священника. Испытатели среди высоких ажурных конструкций перестали двигаться, смотрели вниз. Священник глухо, неразборчиво загудел, шевеля русой бородой, поднимая троеперстие ко лбу. Стоящие вокруг генералы, министр, офицеры свиты неумело и старательно крестились. Алексей, глядя на белое, улетающее ввысь острие ракеты, перекрестился, словно перед ним была колокольня, рассылающая по окрестным лесам благую весть, и на этот благодатный звон откликались кукушки, ярче горели цветущие золотые ивы, несся в тучах лоскут голубого неба. Телеоператор осторожно и вкрадчиво обходил молящихся офицеров, снимая ракету и Алексея. Священник, завершив молитву, окунул кропило в серебряную чашу и стал размашисто брызгать на ракету, на генералов, на Алексея, и, вторя ему, вновь посыпал мелкий дождь, осыпая всех небесной росой.

— Алексей Федорович, — начальник космодрома отвлек Алексея от мечтаний. — Мы тут с товарищем министром посовещались. Он сказал, что вы с ним обсуждали возможность присвоения ракетам имен царских мучеников. Это, конечно, дело высшего руководства страны, будет такое или не будет. Но сейчас, на испытательном пуске, можно было бы написать на ракете какое-нибудь царское имя. Не откажитесь, Алексей Федорович. — Он обернулся, кивнул. На его знак появился полковник, держа ведерко с красной краской и кисть, — Любое царское имя, на ваше усмотрение.

Алексей принял ведерко и кисть. Сопровождаемый полковником, стал подниматься по стальным конструкциям. Миновал металлическую юбку, окружавшую основание ракеты. Переступил через жгуты в сетчатой оплетке, подключенные к приборному блоку с циферблатами. Перед ним оказалось белое, как слоно– иая кость, тело ракеты. Помедлил. Окунул кисть в ведерко. Красной краской вывел на ракете: «Царевич Алексей». Надпись вместе с ракетой улетит в космос, достигнет Божьего престола, и Господь прочитает имя святомученика, прикажет всем праведникам и угодникам молиться за Россию. Смотрел, как, отделяясь от букв, скользят вниз алые струйки.

Они возвращались в гарнизон по широкой просеке, среди темных, напоенных дождем и туманом елей. По обочинам бетонки цвели ивы. Алексею захотелось вдохнуть их запах, почувствовать губами влажную сладость соцветий.

— Если можно, остановите на минуту.

Машина остановилась. Военные вышли, стали курить, равнодушные к чудесной природе. Алексей сошел с бетонки на мокрую землю, на которой отпечатались огромные клетчатые следы ракетовоза. Тягач провез громаду ракеты, выдавив в грунте ребристые, наполненные водой вмятины.

Еловые ветви были полны дождя, усеяны прозрачными каплями. Алексей качнул еловую лапу, и капли обильно сыпались на лицо и плечи. Ива, вся в золотистых цветах сияла среди синей хвои. Губы нежно ухватили цветок, выпили медовую сладость. И вновь мысль о Марине томительно и блаженно посетила его. В лесу гулко барабанил дятел. Где-то рядом в дожде кричала кукушка. Было странно ощущать вечную красу природы, которую прорезают бетонные трассы, пронизывают высоковольтные провода, прожигают огненные струи ракет. Природа, зажигая золотые лампады ив, захлебываясь кукованиями, не замечала упорной, неукротимой человеческой деятельности. Два мира — природы и человека, — пересекаясь, не замечали друг друга, существовали отдельно. Он наклонился к сочной, недавно оттаявшей земле с отпечатком громадного колеса. В наполненной водой вмятине лягушка отложила икру. Прозрачный студень был полон черных зерен, слабо дрожащих икринок. Жизнь трепетала, росла, стремилась вырваться из стекловидной гущи, замелькать, заструиться множеством юрких существ. Не ведала, что где-то на стапелях дремлет ракета, в ангаре отдыхает тягач. В урочный час захватит ракету, потянет по просеке. Громадное колесо нащупает недавний след, заполнит вмятину, расплющит слепую, беззащитную жизнь. Вот так и он, Алексей, — целует цветы, слушает кукушку, думает о прелестной женщине, уповая на чудо. Но где-то, невидимое и громадное, движется колесо, готовое раздавить и расплющить.

«Господи, спаси и сохрани!» — молил он, шагая к машине.

В гостинице, казенной, гарнизонной, даже картина на стене — взлетающая ракета — не позволяла забыть о военном предназначении этой неуютной обители. Но Алексей, утомленный перелетом, небывалыми впечатлениями, с благодарностью к байковому одеялу и сыроватой простыне, кинулся в постель и заснул, погружаясь в волнистые сновидения, где из каждой волны смотрели на него чьи-то забытые лица, словно старинные фотографии исчезнувших и любимых людей. Он был разбужен твердой поступью в коридоре, стуком в дверь. Открыв глаза, увидел, что в номере темно, под дверью горит полоса света и на пороге, заслоняя голую лампочку черной фуражкой, появляется грузная фигура начальника космодрома:

— Алексей Федорович, до старта осталось сорок минут. Пора на смотровую площадку.

В автомобиле их поджидал министр обороны Курнаков. Несколькими машинами тронулись по бетонке, погружаясь в леса, и скоро оказались на обширной поляне с рядами фонарей, асфальтированной площадкой, над которой возвышалось сооружение, напоминавшее башню. Ее венчала крыша с множеством антенн, ниже располагалась открытая галерея, светились окна.

— Прошу, товарищ министр, — начальник космодрома приглашал гостей, — давайте поднимемся, Алексей Федорович.

Они одолели высокую лестницу. Достигли открытой галереи, окруженной деревянными поручнями.

— Вон там ракета, — начальник космодрома протянул руку в шрую моросящую темень, где в лесах, удаленный, светил холодный синеватый огонь. Там, на старте, озаренная прожекторами, стояла ракета, и на мокрой, блестящей от дождя оболочке была выведена надпись: «Царевич Алексей».

Начальник космодрома толкнул дверь. Открылось обширное помещение с длинным столом и стульями, множество горящих экранов, перед которыми сидели офицеры, а у стола над схемами, чертежами, планшетами сгрудились озабоченные, дымящие сигаретами люди, чей вид удивил Алексея. Среди них было несколько генералов в помятых, несвежих плащах. Немолодые, С небритыми лицами мужчины, в скомканных пиджаках и неловко повязанных галстуках. Нервные куряки, просыпающие пепел мимо пепельниц прямо на чертежи. Все были встревожены, напряжены, мельком, отрешенно взглянули на визитеров и снова погрузились в чертежи и схемы.

— Это цвет нашего ракетостроения, — негромко пояснял начальник космодрома. — Главные конструкторы. Специалисты по топливу, рулям, электронике. Генеральный конструктор, создавший ракетный комплекс «Порыв». Они не брились из суеверия, чтобы пуск был удачным. Они вообще как язычники, со своими амулетами и талисманами.

Алексей посмотрел на начальника космодрома и заметил на его полном лице белесую, не тронутую бритвой щетину, а в руках какие-то четки, которые тот нервно теребил.

— Товарищи, министр обороны прибыл на космодром, чтобы лично принять участие в старте, — эти слова начальник космодрома произнес рыкающим командирским голосом, от которого обитатели помещения словно проснулись. Офицеры оторвались от мониторов и бодро вскочили. Конструкторы и генералы оставили чертежи и обступили министра, докладывая, пожимая руку. — А еще я хочу вам представить нашего гостя Алексея Федоровича Горшкова. Вы его все, должно быть, видели по телевизору. Он прибыл к нам по рекомендации политического руководства страны. Вы знаете, чей он отпрыск и какое отношение он имеет к нашей русской истории.

Алексей почувствовал неприязнь, исходившую от ракетчиков. Недоверчивые, исподлобья взгляды. Сумрачные морщины. Неодобрительное бормотанье. Его визитом были недовольны Его появление раздражало. От него поспешили отвернуться.

— Не обращайте внимания, Алексей Федорович, — изви нялся начальник космодрома, теребя четки. — Это от суеверья. Они боятся, что появление незнакомого человека сорвет старт. Знаете, как женщина на борту корабля. Или та же женщина в алтаре. Казалось бы, гиганты мысли, ученые, физики, а суеверны, как дети.

Алексей отошел в сторону, смущенный этой нескрываемой антипатией. Сознавал неуместность своего появления. Стыдился своего праздного любопытства, мешающего рискованной работе специалистов.

На экранах пульсировали импульсы, змеились синусоиды, трепетали разноцветные зубцы. Офицеры в наушниках принимали информацию, передавали в микрофоны команды и коды, каждый из которых описывал поведение ракеты, — ее двигателей и топливных блоков, управляющих органов и телеметрических систем. Алексею казалось, офицеры были соединены с ракетой своими органами, питали ее живыми соками, сплелись нервными волокнами и кровяными сосудами. Были донорами ракеты, пересадили в нее свои почки, печень, полушария мозга.

Конструкторы, обступившие стол, уткнувшиеся в чертежи испытатели, представители корпораций и фирм, военпреды и инженеры заводов были носителями колоссальных знаний, владели невиданными технологиями, воплотили в ракете мечты и прозрения. Они воздействовали на ход исторических процессов, участвовали в мировой борьбе и соперничестве. Созданная ими ракета своим острием вытачивала желоб, по которому польется грозный поток истории. Их интеллект обладал могуществом. Терпение и воля делали их хозяевами мира. Этика государственного служения превращала в героев. Но было странно видеть их неказистые одежды, провинциально повязанные галстуки, несвежие рубашки, невычищенную обувь. Их затрапезный вид не мог соперничать с кумирами телеэкранов. С блистательными стилистами и спортсменами, великолепными режиссерами и модельерами, актерами и эстрадными певцами. Они были не видны народу, которого развлекали фигуристы и дурачили светские львицы, предлагая эталоны поведения и образцы для подражания. Алексей чувствовал порочность уклада, в котором лучшие люди страны были спрятаны в тень, а глаза слепили глянцевые обложки с гламурными красавицами и мнимыми суперменами.

— Внимание, до старта осталось десять минут, — раздался металлический голос из репродуктора, и эти металлические слоил заставили быстрее бежать по экрану синусоиды и импульсы, теснее сдвинуться конструкторов и военных.

Алексей наблюдал со стороны за работой одухотворенных людей, следы переутомления на простых русских лицах, обыденных и знакомых, какие встречаются у заводских проходных, в селах и рабочих городках, в переполненных электричках. Он любил эти лица, испытывал к ним благоговение и любовь. Они были лучшими из русских людей, искупая царившие повсюду праздность, потерю смысла, духовное прозябание. Они были русские витязи, не сдавшиеся мертвящим силам, тлетворным энергиям, ведущие бой за русское возрождение. Ему вдруг показалось, что он их уже видел однажды. Они были столь типичны, что напоминали героин кино, только те талантливо вживались в героический образ, а эти сами являлись героями.

Он вдруг почувствовал на себе чужой взгляд. Невысокий, сгорбленный, очень худой человек с заостренным носом, впалыми щеками и тревожными взглядом, единственный из всех, наблюдал за ним. Такая болезненность, худоба и мучительная тревога в глазах бывает у горбунов. Человек был в нейлоновой куртке, которая топорщилась на загривке, скрывая бугор. Казалось, он что-то хочет сказать Алексею, передать тревожную весть. Но снова щелкнул репродуктор, и металлический голос произнес:

— До старта осталось пять минут.

Холодный голубоватый огонь над лесами недвижно горел. Невидимая ракета была окружена тысячами неслышных сигналов. В ней пробегали бессчетные импульсы, переливались бесшумные волны, подбираясь к ядру, готовому воспылать и взреветь.

Алексей испытывал небывалое волнение. Его допустили в святая святых обороны. Сделали участником действа, от которого зависела участь России. Ему доверяли, на него уповали. Ему предлагали посвятить себя делу Империи, внести свой посильный вклад в ее безопасность. Взять в свои руки отточенный меч государства.

— Стартовая готовность «два», — произнес металлический робот.

Алексей сознавал — либо ракета взлетит, и оборона России окрепнет, и враг, желающий погубить страну, будет остановлен. Либо ракета взорвется на старте, и откроется брешь, в которую устремятся бесчисленные ракеты врага, зальют страну ядовитой расплавленной магмой. Что может сделать он, пленник неясной интриги, провинциальный историк, которому навязывают роль самозванца? Как может помочь России?

— Стартовая готовность «один», — возвестил металлический робот.

Ему вдруг открылось, — подобно сидящим у экранов ракетчикам, он подключит к ракете свое сердце. Внесет, живое, пульсирующее, в тело ракеты. Поместит среди электронных блоков контейнеров с топливом, металлических раструбов.

Страстным порывом, глубоким вздохом, молниеносным усилием он разъял себе грудь. Перенес брызжущее сочное сердце из груди, через леса, под моросящим дождем туда, где горел голубой огонь. Вбросил сердце в ракету. Стало тяжко дышать. В груди заухало, заломило в висках. Он чувствовал грудью непомерную тяжесть ракеты, ее угрюмую жизнь, частью которой он стал.

— Начинается обратный отсчет… Десять, девять, восемь…

Он сделал выбор — отдал свое сердце ракете. Принес себя в жертву Родине. Так поступали до него «Сыны Отечества», слуги Империи, русские аристократы. Он, самозванец, поступил так, как если бы был цесаревичем.

— Семь, шесть, пять…

Ему было страшно. Синий огонь таил в себе его смерть. Ему оставались последние секунды перед разрывом сердца. Еще было время одуматься, изъять из ракеты сердце, поместить обратно в грудь. Отделить свою судьбу от горькой судьбы России. Но он стоял, слыша удары пульса, глядя на одинокий льдистый огонь.

— Четыре, три, два…

Он прощался с жизнью, зная, что проживает последние секунды. Молитвенно, с последней нежностью и любовью, подумал о Марине — ее золотистые изумленные брови, зеленые глаза, ненаглядные легкие руки возникли перед ним.

— Один, ноль…

В лесах полыхнуло, будто моргнула глазница. Там, где сиял мертвенный синий огонь, стал распускаться пышный одуванчик. Из белого облака встал клин огня, раздался далекий треск. На огненном столбе, узкая, белоснежная, вознеслась ракета, окруженная бесцветной плазмой. Треск превратился в гром, отточенное острие вонзилось в низкие тучи, превратилось в розовый шар. Сквозь мглу стремительно неслась спектральная звезда с четырьмя лучами, накрывая леса прозрачным павлиньим пером. Исчезла за облаками, утягивая за собой меркнущий звук, и на землю, из низких туч, опадали блески, огненные капли, мерцающие искри, будто в небесах взорвалась хрустальная люстра, осыпала драгоценные подвески.

Алексей, счастливый, потрясенный, стоял, слушая стук сердца, которое уцелело и билось в груди, и одновременно уносилось в бездонный космос, превращенное в лучистую звезду.

Испытатели слабо колыхнулись в момент старта, однако продолжали напряженно ждать, всматриваясь в мониторы, на которых плясали и струились сигналы.

— Отсечка двигателя первой ступени… — известил репродуктор. Это означало, что ракета сбросила часть своего сгоревшего тела, продолжала полет, а раскаленная ступень упала в ночную тундру, шипела и сверкала в болоте, наводя ужас на стадо оленей.

— Отсечка двигателей второй ступени. Объект вышел на заданную траекторию…

В ответ все собравшиеся на смотровой площадке взревели, возликовали, громогласно воскликнули. Кинулись обнимать друг друга. Тузили кулаками, целовались в уста. Танцевали, подпрыгивали. Седой генерал прижимал к груди стареющего конструктора. Начальник космодрома сгреб в объятья двух инженеров и по очереди их расцеловывал. Министр обороны Курнаков приседал, шлепал себя по бедрам. Они напоминали детей, играющих в «куча мала». Их серые утомленные лица порозовели, красные от бессонницы глаза сияли, морщины и складки расправились. Это была их победа, их ослепительный успех. Созданная ими ракета, могучее диво летело под звездами, улавливая в окуляры мерцанье светил, прокладывая путь среди серебряных чертежей мирозданья. Стремилось к ночной Камчатке, где десятки радаров следили за ее приближеньем.

— Цель поражена… — возвестил микрофон. Это известие породило новый всплеск ликованья. Но теперь шумная радость, торжествующие возгласы, неистовые жесты были обращены на Алексея. Его обступили, поздравляли, обнимали.

— Вы, Алексей Федорович, принесли счастье, — гудел министр обороны Курнаков.

— Я загадал, если пройдет старт нормально, значит, будет в России монархия! — вторил ему начальник космодрома.

— Каждый раз приезжайте, без вас запускаться не будем, — тормошил его Главный конструктор в съехавшем на сторону галстуке.

— С этого момента сию площадку приказываю именовать «Царской»! — басил Генеральный конструктор, обнажая прокуренные желтые зубы.

— Качать наследника русского престола! — Все кинулись к Алексею, подхватили, стали подбрасывать к потолку, и он, пугаясь и хохоча, взлетал вверх, видя обращенные к нему ликующие лица, экраны мониторов, генеральские погоны. Верил, что чудесным образом, своей жертвенностью и молитвой принес успех испытателям.

Его не оставляли в покое. Требовали автографов, сувениров. Он раздавал монетки, авторучку, завалявшийся в пиджаке клочок ткани с пришитой пуговицей. Расписывался на записных книжках, чертежах, инженерных схемах.

— Ну, спасибо, Алексей Федорович! Выручили ракетные войска! — благодарил министр. — Теперь же, по русскому обычаю, надо обмыть успех.

Они собрались в банкетном зале небольшого ресторана. И с первых же тостов Алексей оказался в центре внимания. Все поднимались, держа на весу рюмки, и обращались к нему.

— Не скрою, Алексей Федорович, я встретил ваше появление в штыки.— Генеральный конструктор, расстегнув ворот рубахи, обнажил смуглую, с крупным кадыком шею. — Мы, ракетчики, люди суеверные, набожные. Птичка не так пролетела, кошка дорогу перебежала, нож со стола упал — и мы падаем духом, ждем несчастья. Таким был Королев. Таким был Челомей. Таким был Бармин. Как нам сообщили, что на пуск приедет царевич, ну все, думаю, опять на старте взорвемся. Но теперь, когда мы сработали идеально, это, смею заметить, ваша заслуга. Через вас, должно быть, царские мученики нам помогли. С этого момента я монархист. За успех! За нашу и вашу победу! За русскую царь-ракету!

Главный конструктор, создатель телеметрии, сбросив пиджак, в одних тертых подтяжках, тянулся чокнуться с Алексеем:

— Вам, как представителю царского рода и, быть может, будущему русскому царю, скажу по секрету. У России есть такое оружие, которого нет ни у одной страны мира, включая Штаты. Мы готовы запустить в космос платформы и развесить их над крупнейшими городами Америки. С этих платформ ракеты смотрят прямо вниз, по вертикали, и в случае чего, срываются с платформ и вонзаются в города, как ножи, с минимальным подлетным временем. Их не засечь, не сбить. В Америке сто одинаковых дырок с оплавленными краями! — Он растопырил длинные костлявые пальцы, изображая висящие над Америкой ракеты. Опрокинул в рот рюмку, вонзая пальцы в блюдо с закуской, хватая ягоду маслины.

Еще один конструктор, специалист по баллистике, взял слово:

— Мы в России можем построить все, если это не противоречит законам физики. Например, они создают вокруг нас системы ПРО в Чехии и Польше. Создавайте на здоровье, тратьте денежки налогоплательщиков. А мы потихонечку на подводной лодке подтянем в Атлантику термоядерный заряд и взорвем напротив Манхеттена. Цунами будет такое, что пол-Америки смоет. Останется чистый пляж.

— Можно на дне океана взорвать, а можно в ионосфере, над Штатами. Образуется озоновая дыры величиной в пятьсот километров, и сквозь эту дыру Америка подвергнется жесткому облучению космоса. Первый год — десять миллионов раковых больных. Второй год — сто миллионов. От всего населения — двадцать тысяч мутантов, двухголовых и шестируких. Вот и вся сверхдержава. И они это знают, собаки! — лысый, с глянцевитым черепом генерал чокнулся с Алексеем, доверяя ему еще один стратегический секрет, хранимый в недрах Генштаба.

— Расскажи, Антон Егорович, как ты в прошлом году докладывал на Военно-промышленной комиссии, — обратился к генералу тощий конструктор с редкими черными волосами и огненно-фиолетовыми глазами. — Мы предложили правительству, — обернулся он к Алексею, — разместить в космосе несколько алюминиевых зеркал и направить их на Америку. Представляете, день и ночь, круглые сутки, территория Штатов облучается солнечным светом. Вечный день. Взрыв биосферы. Сходят с ума насекомые. Сходят с ума животные и птицы. Сходят с ума люди. Бунт биосферы, с которым не справится никакая политическая или социальная система. За штурвалами самолетов — сумасшедшие. У пультов атомных станций — сумасшедшие. В Сенате — сумасшедшие. В Белом доме — сумасшедшие. И над всеми в небе пылают негасимые солнца, созданные на русских заводах.

Алексей выпил несколько рюмок, и голова его шла кругом. Люди в затрапезных костюмах, с небритыми лицами русских крестьян и мастеровых владели механизмами Конца Света. Апокалипсис в их изложении не выглядел ужасающей мистерией с явлением Ангелов Смерти, невиданных чудищ и падающих звезд. Он выглядел лабораторным экспериментом, во время которого группа инженеров решила поставить физический опыт по уничтожению крохотного участка Вселенной. И если опыт все еще не был поставлен, то это означало, что мир находится под сберегающей дланью верховного Божества, удерживающего силы разрушения. «Удерживающий» Бог проявляется в мире через «удерживающего» правителя, коим может быть только Царь, земное подобие Царя Небесного. Восстановление монархии в России есть неотложная, не терпящая отлагательств потребность, связанная с сохранением человечества.

Такие умозаключения проносились вихрями в его опьяненном сознании, когда он слушал бурные речи сотрапезников, смотрел на сверкающие рюмки, падающие на скатерть блестящие капли водки.

— Дорогой Алексей Федорович, — министр обороны Курнаков поднялся, держа рюмочку в огромной мясистой длани, стараясь изобразить на своем брутальном лице верноподданные чувства. — Вы уже успели заметить, что мои товарищи — ракетчики люди очень осторожные, скептические и недоверчивые. И вы видите, как они вас приняли. Всем сердцем, всей верой. Они признались, что вы принесли им счастья. Такое же счастье, не сомневаюсь, вы принесете и всей нашей Родине, всей матушке России, которая давно ждет своего царя. Два наших лидера, Виктор Викторович Долголетов и Артур Игнатович Лампадников, замечательные, достойные люди. Но ведь недаром мне поручено сопровождать вас, открыть вам самые секретные сферы обороны. Значит, и они считают, что России нужна монархия, и видят вас будущим монархом России. Со своей стороны могу вас заверить, армия всегда с вами. Русская армия всегда хранила в душе завет: «За Веру, Царя и Отечество». Мы присягнем на верность монарху, искупим грех измены Государю генералитета русской армии. У меня, Алексей Федорович, есть предложение, чтобы вы поступили в Академию Генерального штаба и прошли ускоренный курс, который сделает вас настоящим русским военным, настоящим армейцем, как это было принято в достославные времена Империи. Еще раз предлагаю в вашем лице выпить за восстановление Русской Империи, русской монархии. Верьте в нашу преданность! — Он повернулся к застолью. — По моему счету: два коротких, одно протяжное — ура!

Стол двоекратно грохнул «ура», раскатав его долгим рокотом.

Алексей был благодарен за это выражение любви. Любил их всех, великих и достойных, простых и доступных. Ему снова казалось, что он их где-то встречал, был с ними знаком, узнавал их улыбки и жесты, манеру говорить и курить, вскакивать и подносить ко рту рюмки. Они были родные, он сам был одним из них. Лишь маленький нахохленный горбун мерцал издалека затравленными глазками. Страдальчески тыкал вилкой в ломти красной рыбы, не чокаясь, пил рюмку за рюмкой.

Шумное торжество завершилось за полночь. Все расходились, воодушевленные и счастливые. Алексей, оказавшись в гостинице, раздевался, готовясь ко сну, с улыбкой и благодарностью вспоминая сказанные в его адрес слова. Он по-прежнему не отождествлял себя с семьей несчастных Романовых. По-прежнему усматривал во всем происходящем необъяснимую интригу. Но ему начинало казаться, что в интриге есть благой смысл. Что люди, затянувшие его в интригу, руководствуются благом страны. Он был готов закрыть глаза на очевидный обман, если этот обман был нужен для блага России. Если люди, прибегающие к обману, не имели иного способа достичь блага.

В дверь тихо поскребли, раздался осторожный стук.

— Войдите!

В комнату, крадучись, затравленно озираясь, вошел горбун. Старообразный, с безволосым скопческим лицом, с порога оглядел углы, занавески, картину с нарисованной ракетой, словно искал подглядывающую камеру, спрятанный микрофон:

— Простите, что решился вас потревожить. Я не представился. Стреногов, испытатель телеметрических систем. Мне важно было вас увидеть. Мне есть что вам сообщить.

— Прошу, садитесь, — Алексей застегивал расстегнутую было рубаху. — Спасибо, что вы зашли.

— Вас обманывают. Не было никакого старта. Все имитация. Не было ракеты.

— Как не было? — Алексей изумленно вглядывался в болезненное лицо неурочного гостя. — А что же было?

— Был фейерверк. Был муляж, который спешно изготовили к вашему приезду. Несколько дней личный состав космодрома клеил картонный цилиндр, наполнял его пиротехникой. Вам показали не ракету «Порыв», а бутафорскую картонную трубу, начиненную китайской пиротехникой.

— Не может быть! Для чего? — не верил Алексей, всматриваясь в заостренное личико горбуна, напоминавшее мордочку испуганного зверька. — Для чего им меня обманывать?

— Все эти люди, которых вы видали на старте, это никакие не ракетчики, не генералы, не конструкторы. Это артисты, которых пригласили, чтобы они разыграли перед вами спектакль. Неужели вы не узнали известных на всю страну артистов?

— Я мало смотрю кино. Почти не смотрю телевизор. Зачем было меня обманывать? — Алексей припоминал недавнее общество— воодушевленные лица, жарко говорящие губы, энергичные жесты и начинал понимать, почему они казались ему знакомыми. Они действительно напоминали артистов из сериалов, — их хорошо поставленные голоса, артистические позы, выразительная мимика. Вот почему ему чудилось, что он уже их видел когда-то. Видел на телеэкранах, в бесчисленных сериалах, в которые иногда погружалось его утомленное сознание.

— Генерал-майор, лысый, с морщинами, который представился вам военпредом. Это актер Золотухин. Странно, что вы не узнали. Генеральный конструктор — это артист Боярский, просто он снял свою черную шляпу и слегка загримировался. Главный конструктор по телеметрии, который вас пугал космическими платформами над Манхеттеном, — это артист Гоша Куценко. А второй конструктор, говоривший о цунами,— это артист Миронов. Удивляюсь, что вы не узнали.

— А вы тоже артист? — спросил Алексей, пораженный открытием.

— Я не артист. Я работник космодрома. Меня приставили к мониторам. Чтобы сидящие за ними статисты в офицерских мундирах не испортили дорогую технику.

Алексей был потрясен. Перед ним разыграли искусный спектакль с привлечением лучших артистических сил, и кому-то, неведомому, было важно, чтобы он поверил в бутафорию с ракетой, был одурачен, поверил царящим в армии монархическим настроениям.

— Не верьте ни единому слову,— произнес горбун.— Все блеф. Все отвратительный блеф. Нет никаких ракет. Нет никакой ракетно-космической обороны. Нет армии. Россия беззащитна.

— Но заверения министра обороны? Заверения Президента Лампадникова? Слова Духовного Лидера Долголетова? О том, что Российская армия надежно защищает страну?

— Все блеф. Нет танков — одно старье. Нет самолетов — выработан ресурс. Нет систем ПВО — открыто небо над городами, заводами, стратегическими объектами. Нет подводного флота с ракетами. Нет космических орбитальных группировок. Нет оборонных заводов — везде сидят американцы, добивают русский военно-промышленный комплекс. Нынешний министр, который так сладко вам пел про оборону России, закрывает одно за другим военные академии и училища. Громит штабы сухопутных войск и флота. Продает с молотка военные объекты. Уже нет офицеров нижнего звена, а генералы только и знают, что воровать. Вместо боевых частей передового базирования устраивают показушный балет кремлевского полка с дефиле в киверах и с мушкетами. Американцы считают, что деградация русских ракетно– ядерных сил сдерживания зашла так далеко, что сейчас они могут нанести по России ядерный удар без всякого риска получить «удар возмездия». Со стороны президента Лампадникова одни обещания, один блеф, который должен держать народ в неведении, пока по всему горизонту не вырастут ядерные грибы.

— Не верю! Невозможно! Почему я должен вам верить? — тоскуя, воскликнул Алексей, глядя на заостренное рыльце горбатого человечка.

— Если вы сейчас поедете со мной, вы сами во всем убедитесь. Машина ждет у гостиницы.

Алексей оделся. Весь, дрожа, не позволяя себе верить в ужасный блеф, вслед за горбуном спустился к подъезду. Военная машина с молчаливым шофером подхватила их и понесла по лесистой бетонке, там, где пролегал их дневной путь.

Ночные леса расступились, и они достигли пустоты, окруженной черным бором, над которым, малиновая, угрюмая, догорала северная заря. Фары машины озаряли плиты бетона с черным, обгорелым мусором. Пахло паленой пластмассой, зловонием химических материалов. Алексей наклонялся, поднимал обугленные куски пластика, белые ломти скорлупы, покрытые изнутри сажей. Казалось, что здесь лопнуло огромное яйцо, из которого в черной слизи вылупился уродливый птенец. Перед ним валялся крупный обломок. На закопченной поверхности было выведено краской: «Царевич Алексей». Все было ясно — множество петард и декоративных пороховых шутих вознесли бутафорскую ракету, превратили ее в пылающий шар, который в тучах казался сияющей звездой, а потом из мокрых облаков вместе с дождем опадали искры салюта, кусочки горящей пластмассы. Артисты на смотровой площадке талантливо разыграли сцену удачного старта, попадания ракеты в намеченную на Камчатке цель.

Алексею было невыносимо тяжело. Его мучил сотворенный с ним отвратительный обман. Мучил страшный блеф, в который верил наивный, обманутый народ. Будущее казалось ужасным. И в этом ужасном будущем ему отводилась отвратительная и ужасная роль.

— Зачем это все? Кому это нужно? — обращался он к маленькому, сгорбленному человеку, стоящему среди обгорелой рухляди.

— Не знаю. Они боятся «Формулы Рая». Они думают, что вы владеете «Формулой Рая». Они не позволят вам донести ее до народа.

— Какой «Формулой Рая»? Я ничего не знаю.

— Гагарин владел «Формулой Рая». Он первый побывал в космосе, и ему открылась «Формула Рая». Он хотел поведать ее людям. Но ему не позволили.

— Его убили? Подстроили катастрофу?

— Он жив. Его упрятали за решетку, и он находится там по сей день. Под Нижним Тагилом есть колония строгого режима. Там сидит Юрий Гагарин. Его видел один бандит, который сидел за разбой. «Формула Рая» стремится снизойти к русским людям, но ее не пускают. Русские космисты были близки к постижению «Формулы Рая». Циолковский был близок к ее постижению. Вернадский, Чижевский. Но им не позволили. «Формула Рая» ищет человека, через которого она будет явлена русским людям и через которого будет прервано бесконечное русское страдание. Быть может, вы — тот человек. Вас ищет «Формула Рая».

Они стояли в лучах автомобильных фар, отбрасывая длинные тени, среди обломков бутафорской ракеты, каждый из которых отбрасывал тень. Алексей смотрел на маленького горбуна, держащего в руках кусок скорлупы с надписью: «Царевич Алексей». Это был русский космист, последний из плеяды великих прозорливцев. Было странно, чудесно и больно смотреть на негасимую ночную зарю с черными зубцами елей, сознавая, что где-то на эту же зарю смотрит сквозь колючую проволоку Юрий Гагарин, владеющий райской истиной.

Они возвращались в гарнизон. Навстречу из леса полыхнули слепящие фары, жалящие прожектора. Вдоль бетонных плит, плавно колыхаясь на мягком грунте, двигался ракетовоз на гигантских колесах. Пятнистое тулово, кристаллическая кабина, ребристые шины. Пропыхтел, обдав жирной горячей гарью. Двигался, раздвигая ели слепящим светом. Алексей чувствовал фатальность бытия — в лесной колее, в студенистых икринках трепещут тысячи жизней, не ведая, что к ним неуклонно и слепо приближается гибель.

С бессильным гневом и изумлением Ромул смотрел на телеэкран, где в новостной программе показывался сюжет с пуском ракеты «Порыв». Отточенный белый бивень. Священник с кропилом. Все тот же странный, бог весть откуда взявшийся самозванец выводит краской на корпусе ракеты надпись: «Царевич Алексей». Зарево над ночными лесами. Перламутровая, летящая в тучах звезда. И неистовая радость ракетчиков, обступивших самозванца, — обнимают, целуют, подбрасывают вверх, словно это его личный успех. Словно армия обрела в его лице своего подлинного кумира.