ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Рано утром их отвезли в аэропорт. Белый, похожий на дельфина «Фалькон» поднялся в синеву и взял курс на Москву. В салоне им предложили легкий завтрак. От приветливой стюардессы пахло свежестью, духами. Пилот в белой форме, белозубый, предупредительный, рассказал о маршруте, о температуре за бортом, о городах на пути следования. Алексей и Виртуоз сидели напротив друг друга, большей частью молчали. Словно боялись спугнуть возникшие между ними отношения братского единодушия и доверия. Погода над всей европейской Россией стояла безоблачная. Солнце светило на всем пространстве, до горизонта, где воздух начинал туманиться, сгущался в синеву, и угадывалась выпуклость земли. Под белым плавником самолета плавно текли леса — хвойные, черно-синие и густые, и лиственные, прозрачные, пронизанные изумрудным светом. Струились реки, большие и малые, на них возникала солнечная латунная рябь, будто на воды ложился лист трепещущей фольги, и казалось, самолет пролетает над тускло-золотистым зеркалом. С неподвижными дымами, прилепившимися к оконечностям труб, проплывали заводы. Города и поселки казались аккуратными чертежами, нанесенными на планшет кварталами, улицами, подъездными дорогами, и к самолету вдруг прилетал луч, отраженный от раз битой на пустыре бутылки. Состав с крохотными бусинами цистерн казался недвижным, уловленным в хрупкую кисею железнодорожного моста.

Алексей смотрел сквозь голубоватую линзу воздуха, которая позволяла видеть каждую тропинку в поле, каждую белую церквушку в селе. Ему казалось, что кто-то незримый и великодушный показывает сквозь волшебное стекло его будущую державу, дарованное ему царство. Он с высоты принимал под свою длань эти маренные русские дали, испытывая к ним благоговение и бесконечную любовь. Из его сердца исходил незримый луч, чертил землю, и все, что попадало в этот скользящий по земле луч, преображалось, исцелялось, одухотворялось. Выздоравливали страдающие на больничных кроватях больные. Утешались убитые горем вдовы и сироты, надеясь на грядущую встречу с любимыми. Утихали распри и ссоры, и люди, словно очнувшись от наваждения, просили друг у друга прощения. Охотник в лесах отводил от бегущего лося ружье, и прекрасный зверь продолжал бежать, расплескивая болотную воду. Отравленное ядами озеро, с ядовитыми пленками нефти, становилось прозрачным, и в нем начинала играть рыба. Этот излетавший из сердца луч имел своим источником тот необъятный свет, к которому он стал причастен, воспарив от Ганиной Ямы к божественному престолу.

Виртуоз смотрел на него теплыми, темно-золотыми глазами, думал с нежностью и благодарностью: «Брат».

Автомобиль от трапа понес их по утренней, переполненной и бурлящей Москве в Кремль.

— Не знаю, почему Президент столь неожиданно пожелал увидеть тебя, — рассуждал Виртуоз. — Он непредсказуем, очень скрытен и по-своему гениален. Не угадаешь, в какой момент его дружба обернется ненавистью, а его благодушие сменится вспышками гнева. Иногда мне кажется, что он водит дружбу с теми силами, о которых ты мне рассказывал и которые таятся в глубинах Ганиной Ямы. Субстанция власти, которая питает его волю и делает успешной его хитроумную политику, имеет темную природу русского подполья, русской преисподней, откуда изливается магма великих потрясений и злодейств.

— Я жду от этой встречи только хорошее. Благодаря его замыслу я был извлечен из небытия. Это он предложил мне мою миссию и помогал моему восхождению. Я чист перед ним. Испытываю к нему благодарность и доверие.

Они просверливали режущим звуком автомобильные пробки, разбрасывали по сторонам фиолетовые лепестки. Перепорхнув мост, перед белыми дворцом на зеленом холме свернули к кремлевской башне и оказались в Кремле.

Ступая по черной брусчатке, Алексей чувствовал, как каждый камень тайно звенит и чуть слышно вздрагивает, словно радуется его прикосновениям. Стоящие вокруг соборы и колокольни, золотые купола и белокаменные галереи, казалось, очнулись от ленивой дремоты, посветлели, наполнились радостным сиянием. Встречали его, долгожданного, славили его появление, которое прерывало томительное ожидание, гнет временщиков и самозванцев. Глядя на высокий столп колокольни с золотым шаром и черно-золотой надписью у самой вершины, он подумал, что в этой пророческой надписи предсказан день и час его появления, отмечен хрустальным звоном невидимых небесных часов.

Они вошли во дворец. Нырнули в воротца пискнувшего металлоискателя. Поднялись на лифте. Миновали посты охраны. В просторной приемной им навстречу поднялся любезный секретарь:

— Здравствуйте, Илларион Васильевич. Здравствуйте, Алексей Федорович. Президент ждет, — и растворил перед ними белую, с золотыми инкрустациями дверь. Алексей успел заметить соседнюю с приемной комнату, в которой сидел морской офицер, и пред ним на столе — кожаный кейс с хромированными застеж ками, — пресловутый «ядерный чемоданчик».

Кабинет открылся Алексею царственным убранством, ампирными креслами, диваном, столиком из красного дерева на точеных львиных лапах. На малахитовом камине стояли золотые часы. На рабочем столе лежали бумаги и старинный фолиант. Казалось, сидящий за столом человек сейчас обмакнет в чернильницу гусиное перо и сделает на мелованном листе размашистую красивую надпись. Таким, похожим на Наполеона Бонапарта, предстал перед Алексеем президент Лампадников. Короткие, косо закрывавшие белый лоб, темные волосы. Слегка одутловатые щеки. Большие, женственные глаза, в которых странно переливались два выражения — неги и целеустремленной воли, и было неясно, какое из двух возобладает в следующий момент. Он сидел чуть боком, театрально, будто принял эту позу специально перед приходом Алексея, чтобы произвести наилучшее на него впечатление. Его губы слегка улыбались и вздрагивали, словно он репетировал заготовленную заранее фразу. И эта фраза не замедлила явиться:

— Наше заочное знакомство не могло длиться вечно. Настало время пожать друг другу руки. — С этими словами он вышел из-за стола, невысокий, с маленькими полными ногами, взял ладонь Алексея в свою пухлую изнеженную руку, покрыв сверху второй ладонью. Что означало не рядовое приветствие, а особые, уже сложившиеся заочно отношения дружбы.

Лишь спустя минуту, получив самые первые впечатления о хозяине кабинета, Алексей заметил присутствие еще одного человека. Он сидел в стороне, на диване. Черные волосы, волнистая, с вороненой синью, борода, выпуклые глаза с отливом солнечного окна. Перед ним был раскрыт блокнот, лежал миниатюрный диктофон.

— Познакомьтесь, это наш известный журналист Илья Натанзон, — представил его президент. — Ему пришла фантазия написать обо мне книгу. Мы иногда встречаемся и непринужденно беседуем.

Рука Натанзона, которую пожимал Алексей, была вялая, влажная, но лицо, волевое и страстное, окруженное колечками бороды, волнистой чернью волос, показалось Алексею знакомым. Испугало сходство с тем таинственным «черным человеком», что явился в столовую Ипатьевского дома в момент предсмертной трапезы царской семьи, а потом в полутемном подвале читал царю приговор. И от этого сходства заломило в груди, набухли под рубашкой гематомы.

— Давайте расположимся поудобнее, по-домашнему, — президент усаживал Алексея на диван, Виртуоза — в ампирное кресло, сам занял другое, поставив ноги на львиные лапы стола, удобно опершись локотком на красную полированную панель.

— Ну что ж, — после минутного молчания начал президент Лампадников, позволяя Алексею привыкнуть к убранству роскошного кабинета, известного стране по новостным телепередачам. — Надеюсь, все это время вы чувствовали мое незримое присутствие, мою неназойливую опеку.

— Я вам так благодарен, — взволнованно ответил Алексей, все еще чувствуя неловкость перед этим могущественным человеком, возымевшим к его персоне странный и настойчивый интерес. — За это время я столько пережил и прочувствовал, так много повидал и понял. И все благодаря вашему вниманию, вашим побуждениям, которые, если честно признаться, мне все еще до конца не понятны.

— Вот за этим я вас и пригласил. Чтобы открыть вам мои побуждения, — он опять помолчал, удобнее утверждая свои маленькие ступни на когтистых львиных лапах, что усиливало впечатление о его властной силе. — Побуждения мои были вначале весьма просты, о чем, вероятно, вам уже поведал мой друг Илларион Васильевич Булаев. Похоже, у вас установились дружественные, почти братские отношения, не правда ли? — проницательно улыбнулся он. — Эти побуждения были связаны с моим предшественником, прежним хозяином этого кабинета, Виктором Викторовичем Долголетовым. Он, видите ли, слишком озабочен тем, чтобы снова сюда вернуться. Пускается на разные хитрости, интригует совсем по-детски. Возомнил себя Духовным Лидером России, полагая, что его духовная власть уравновесит мою власть политическую. Поэтому не пропускает ни одной обедни, ни одной благотворительной встречи, представляя себя мудрецом, покровителем всех малых и сирых, эдаким Пантелеймоном Целителем Земли Русской. Вот я и решил его немного подразнить, создав рядом с ним другого Духовного Лидера, то есть вас, который ведет свою родословную от убиенных Романовых.

— Да, я об этом узнал. Мне это объяснил Илларион Васильевич, с которым у нас, как вы верно сказали, братские отношения. — Алексей заметил, как Виртуоз потупил глаза. Президент Лампадников чуть улыбнулся, а Натанзон довольно заерзал на диване. — Мне вполне понятны ваши мотивы.

— Однако мотивы могут меняться, Алексей Федорович. Жизнь не стоит на месте. Меняются мотивы, меняются роли, меняетесь вы, меняюсь я. Я внимательно следил за вашими превращениями, и если поначалу вы казались неопытным робким актером, то впоследствии вполне овладели ролью. А затем роль растворилась среди обстоятельств естественной жизни, и вместо роли возникла судьба. Ваша судьба, Алексей Федорович. Судьба будущего монарха России.

Президент изменил позу, отказавшись от театрального позирования. Сосредоточился, его глаза утратили женственную негу, сузились и сверкнули острым блеском.

— В России за сто лет накопились гигантские противоречия, сгустки трагедий, комки неразрешимых, нерастворимых конфликтов. Казненный царь. Бездарный Керенский. Узурпатор Ленин. Большевистская рать, которая была уничтожена Сталиным. Сталин, которого убили Хрущев и Берия. Расстрелянный Берия и отлученный Хрущев. Застойный Брежнев и явившийся ему на смену либеральный Андропов. Горбачев, подточивший Советский Союз. Ельцин, разваливший имперские территории. Мой предшественник Долголетов, желавший совместить «царское» и «советское». Наконец, мое президентство, в котором все исторические осколки и глыбы повисли над головой и готовы обвалиться. Эти противоречия не разрешить, не распутать. Их можно только отринуть и начать с белого листа. Восстановить династию, посадить на трон монарха. Чтоб к нему не предъявляли счет ни жертвы, ни палачи, ни кулаки, ни комиссары, ни горбачевцы, ни брежневцы. Вы для этого — идеальный человек. Вы снимете накопившиеся перегрузки истории. Предотвратите взрывы. Спасете Россию от очередного ужасного потрясения, которое может случиться в любое мгновение. Вы меня понимаете? — Рем пытливо всматривался в бледное лицо Алексея, в его сияющие голубые глаза, желая понять, как глубоко и истинно проникли эти слова в сознание претендента на царство.

— Мне кажется, я вас понимаю, — взволнованно ответил Алексей.— Вы готовите акт передачи власти. Готовы совершить отречение, которое искупит то, другое отречение, совершенное сто лет назад на станции Дно. Если то отречение перерезало артерию, из которой хлынула кровь русской истории, обагрив весь русский двадцатый век, то это отречение должно соединить рассеченную артерию, запечатать в ней русскую кровь, не дать ей снова разлиться.

— Вы меня правильно поняли. Я готов отказаться от власти и восстановить в России монархию. Я вижу в этом единственный способ сохранить гражданский мир, не допустить революции, Сберечь страну. Этот акт чрезвычайно сложный, но, имея таких рафинированных управленцев, как Илларион Васильевич Булаев, мы сможем найти технологии передачи власти. Это и есть ответ на вызов истории. Это и есть настоящее историческое творчество. Вы готовы на это пойти?

— Готов, — страшно побледнел Алексей, и ему казалось, что он теряет сознание, и земля начинает вращаться, захватывая в свое вращение золотые купола соборов. — Я думал об этом.

— Если вы думали об этом, если вы примеряли к своей голове корону русской империи, вы наверняка размышляли о шагах, которые вам предстоит совершить. Конечно, у вас нет реального опыта управления государством. Вы не сталкивались с истинными проблемами внутренней и внешней политики. Но это все наживное. Преодолевается с помощью советников и помощников, круга единомышленников, среди которых вы, разумеется, найдете и меня, и Иллариона Васильевича, и всех, с кем уже успели познакомиться.

— Да, да, я надеюсь на помощь. Вы познакомили меня с замечательными людьми, талантливыми государственниками, на которых я смогу положиться. — Алексей чувствовал стремительность происходящих кругом перемен. Внезапное завершение тех странных превращений, которым был подвержен. Его готовили не к карнавалу, не к забавному спектаклю, а к царству. Взирающий на него человек, обладавший несравненным могуществом, в распоряжении которого находился флотский офицер с «ядерным чемоданчиком», бомбардировщики и ракеты, несметная казна и послушные его воле чиновники, — этот человек добровольно уступал ему власть, возвращал громадную, измученную разладом страну в русло традиционной истории. Это являлось актом Божественного промысла, несло в себе космический смысл. Недаром пели под его стопами черные камни брусчатки, звенели голубые проемы колоколен, возвысились и озарились стены кремлевских соборов, в которых мироточили мощи царей и праведников, светились камни великих гробниц. — Я, конечно же, стану опираться на драгоценный опыт советников, как это делал Петр, окружив себя «птенцами гнезда Петрова». Пусть будут «птенцы гнезда Алексеева», не правда ли? Наш замечательный режиссер Басманов, чьи киношедевры оставляют позади лучшие ленты Голливуда. Владыка Арсений, мудрейший пастырь, светоч нашего православия. Искушенный в делах разведки генерал Лобастов, который вывез меня из провинции и показал первопрестольный град Москву. Министр обороны Курнаков, который, храня государственную тайну, не смог показать мне настоящую ракету «Порыв», но дал понять, сколь крепок и надежен ядерный щит России. Министр экономики Данченко, блестящий стратег и управленец, сохранивший великие советские заводы, рабочий класс и ученых. Искушенный и умный политик Сабрыкин, кому послушна Государственная дума и кто будет незаменим во время перехода России от Президентской республики к монархии. И, конечно же, Илларион Васильевич Булаев, чей управленческий гений и мистическое чувство России сделали его метаполитиком. И вы, Артур Игнатович, гениальный провидец, истинный русский подвижник, совершающий акт, небывалый в истории Государства Российского. И Виктор Викторович Долголетов, управлявший страной в самые страшные, кромешные годы. Вы все станете мне содействовать, мы вместе станем целить Россию, вправлять вывихи русской истории, сращивать переломы русских эпох.

Алексей был воодушевлен, ему казалось, что кто-то внушает ему вдохновенные мысли, кладет на уста пророческие слова. Его душа была фанфарой, в которой рокотали звуки небесного трубача, флейтой, в которой струилась «музыка сфер».

— Ждал, что вы произнесете эти слова, — Было видно, что Президент находится под впечатлением услышанного. — И все же, Алексей Федорович, что бы вы лично предприняли, когда оказались в тронной зале, в горностаевой мантии, держа в руках усыпанные каменьями державу и скипетр? Ваши первые идеи и деяния?

Незримый горнист вдувал в него свое пламенное дыхание, флейта из тростника, растущего по берегам лазурных райских озер, переливалась волшебными звуками.

— Моя тронная речь будет посвящена Справедливости. Я обращусь к народу, провозглашая Справедливость той божественной ценностью, которую мы положим в основание новой Империи. Справедливость, во имя которой погибли князья Борис и Глеб. Которую проповедовал в русских лесах Преподобный Сергий. О которой князь Александр Невский сказал: «Не в силе Бог, а в Правде». О которой писали Пушкин, Достоевский и Гоголь. Мечтали русские космисты. Шли на муку Зоя Космодемьянская и Олег Кошевой. За которой полетел в Космос Юрий Гагарин. О которой в своей поэме писал поэт Юрий Кузнецов. Потому что Справедливость положена Творцом в основу мироздания, и если Справедливость попирается, то прерываются не просто династии и царства, гибнут не просто исторические эпохи и империи, но гаснут светила и солнца, затухают участки Вселенной, лучезарные звезды превращаются в «черных карликов», сжирающих Свет Мира сего. Я положу Справедливость в основу всех законов и уложений, и Справедливость, воспринятая государственными мужами И учеными, воинами и художниками, землепашцами и строителями, сама возведет Империю, сделает ее самой прекрасной и доброй, привлечет в нее ныне разобщенные и несчастные народы, которые обретут в ней свой дом и свой Храм. Я привнесу в государственную жизнь «Райскую Правду», напишу на кремлевской стене «Формулу Рая». Такой будет наша Империя.

Президент слушал, сжав плотно губы, словно сравнивал образ реальной страны с образом дивной утопии. Так светская картина меркнет в сравнении с иконой. Размытое отражение храма уступает белоснежной красоте божественного собора. Виртуоз, утонченный и страстный, жадно внимал, и казалось, что в нем уже роятся будущие проекты и замыслы, политические доктрины и культурные инициативы, которыми будет ознаменовано будущее царство. Илья Натанзон быстро писал в блокнот, глазок включенного микрофона был похож на каплю рубина. Алексею он больше не казался двойником «черного человека», но трудолюбивым и опытным публицистом, готовым служить Империи.

— Я вас услышал, — произнес Президент. — Хоть это и самое общее представление о будущем устройстве страны, но это путь, это свет, это светильник, который не будет поставлен под сосуд, но станет светить. Разумеется, переход к монархии не прост, потребует конституционных изменений, усилий многих правоведов. Но это, в конце концов, юридические тонкости. Правоведы у нас найдутся.

— Конечно, найдутся,— воодушевленно подхватил Алексей, — Как сказано в замечательном стихотворении о Петербурге:

Над желтизной правительственных зданий

Три дня кружила мутная метель.

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

Правоведы у нас найдутся…

— Кстати, о Петербурге. Отправляйтесь туда, посмотрите город, выстроенный Романовыми. Подберите себе резиденцию. «Мраморный дворец», или «Михайловский», или «Константиновский» в Стрельне. В Москве вашей резиденцией мог бы стать дворцовый комплекс в Царицыне. А первой вашей имперской постройкой мог бы стать «Дворец Справедливости».

— Прекрасная, светлая мысль! Ваша мысль великолепна — «Дворец Справедливости»!

— Очень скоро у нас состоится празднование «Дня Лидера Русского Мира». Яркое торжество. Парад на Красной площади. Гости со всех континентов. Там я объявлю о своем намерении восстановить в России монархию. Представлю вас народу. — Президент повернулся к Виртуозу. — Все думают, что я вынашиваю коварную мысль о продлении президентских полномочий. А я объявлю о добровольном отказе от этих полномочий в пользу нового русского Монарха.

В дверях кабинета появился секретарь. Рем кивнул ему, и в кабинет вошла телевизионная группа, появилась камера.

— Пусть узнают о нашей встрече, — произнес Рем, приглашая Алексея занять место за столиком. Они приняли позы, к которым привыкла страна, когда наблюдала кремлевские встречи Президента. Сидели, молча улыбались друг другу, в то время как оператор, не меняя положения, снимал малахитовый кабинет, золотые часы на камине, их улыбающиеся лица. Съемка заняла не больше пяти минут. Группа бесшумно, соблюдая протокол, покинула кабинет. В дверях вновь возник секретарь, почтительно приблизился:

— Артур Игнатович, на проводе Президент Соединенных Штатов. Что мне ответить?

— Через пять минут подойду.

Аудиенция была окончена. Президент провожал Алексея до дверей и на прощанье приобнял за плечо:

— Теперь мы будем часто встречаться. У нас есть неисчерпаемая тема для разговоров — «Справедливость».

В коридоре дворца, прощаясь, Виртуоз сказал Алексею:

— Он — гениальный человек. Ожидал всего, чего угодно, но только не этого. Я был тысячу раз не прав.

И они обнялись по-братски.