5. Уильяму Уорду{20}

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. Уильяму Уорду{20}

[Оксфорд]

[Неделя, завершающаяся 3 марта 1877 г.]

[Письмо написано на четырех двойных листах, первый из которых утерян.]

…с Уэббом и Джеком Бэрроу и превращается в гуляку; впрочем, этой его карьере положил конец преподаватель — наставник, отказавшийся из-за этих его поздних гулянок допустить его к выпускным экзаменам. «Да! Да!» — только и промолвил по-французски Марк, услыхав об этом.

Из первокурсников тут Гор, большой приятель компании Тома Пейтона, Грей, симпатичный, выпускник Итона, и у всех нас вдруг открылись глаза на то, что Уортон — душка. Он мне очень нравится, и я недавно рекомендовал его в «Аполлон», А еще я рекомендовал Гебхардта, с которым уже несколько раз ругался из-за его пьяно-шумно-еврейских манер, и двух первокурсников, Винтона и Чанса, малых весьма легкомысленных. В последнее время я очень заинтересовался масонством и ужасно в него уверовал — по правде, мне будет страшно жаль отказаться от него в случае, если я отпаду от протестантской ереси. Теперь я завтракаю с отцом Паркинсоном, хожу в церковь св. Алоисиуса, веду душеспасительные религиозные беседы с Данлопом и вообще попался в ловушку птицелова, поддался обольщению жены, облаченной в порфиру и багряницу, и, возможно, перейду на каникулах в лоно Римско-католической церкви. Я мечтаю посетить Ньюмена, приобщиться святых тайн нового вероисповедания и обрести душевный покой в дальнейшей жизни. Надо ли говорить, что решимость моя колеблется от каждого дуновения мысли и что я слаб, как никогда, и подвержен самообману.

Если бы я мог надеяться, что католическая вера пробудит во мне некоторую серьезность и чистоту, я перешел бы в нее хотя бы ради удовольствия, даже не имея на то более веских причин. Но надежда на это невелика, а перейти в католицизм — значит отринуть и принести в жертву два моих великих божества — «Деньги и Честолюбие».

И вместе с тем я бываю подчас так несчастен, подавлен и неспокоен, что в каком-нибудь отчаянно тоскливом настроении буду искать прибежища у Римско-католической церкви, которая просто зачаровывает меня своею прелестью.

Надеюсь, что теперь, пребывая в Священном городе, ты пробудился и рассеял ослеплявшую тебя египетскую тьму. Растрогайся, восхитись им, почувствуй громадное очарование церкви, ее высшую красоту и одухотворенность, дай волю и простор всем сторонам своей натуры.

Спортивная жизнь тут у нас бьет ключом: в разгаре состязания по гребле между колледжами, завтра — отстрел голубей. Чтобы не участвовать в этом, поеду в Лондон посмотреть выставку картин великих мастеров — с Котенком! — который рвется со мной на выставку. Котик снова на ногах, выглядит неважно, но мил и весел, как всегда. Он очень хочет поехать на Пасху со мною в Рим, но не знаю, смогу ли я позволить себе это: меня приняли в клуб св. Стефана, и я должен уплатить взнос в 42 фунта стерлингов. Я не думал вступать раньше, чем через год, но Дэвид Планкет рекомендовал меня и недели за три каким-то образом провел в члены, к вящей моей досаде.

Я бы все отдал, только бы очутиться в Риме с тобой и Дански. Мне бы это доставило огромное удовольствие, но не знаю, смогу ли выбраться. Ты бы защищал меня от наскоков Дански.

В понедельник экзаменуюсь на «Ирландию». Господи боже мой, как беспутно я проводил здесь жизнь! Я оглядываюсь назад, на эти недели и месяцы сумасбродства, пустой болтовни и полнейшей праздности, с таким горьким чувством, что теряю веру в себя. Я до смешного легко сбиваюсь с пути. Так вот, я бездельничал и не получу стипендии, а потом буду страшно переживать. Если бы только я занимался, уверен, стипендия досталась бы мне, но я этого не делал.

Мне ужасно нравятся твои комнаты. Внутренняя комната заполнена фарфором, картинами, портфелем, пианино — и серым ковром на пятнистом полу. Воскресными вечерами вся квартирка становится объектом шумных восторгов и веселых шуток. Она еще очаровательнее, чем я ожидал: солнце, кричащие грачи, колышащиеся ветки берез и веющий в окно ветерок — какая прелесть!

Я ничего не делаю, только сочиняю сонеты и кропаю стихи — кое-что из них шлю тебе; конечно, слать эти вирши в Рим — ужасное нахальство, но ведь ты всегда интересовался моими попытками оседлать Пегаса.

Самый мой близкий друг — не считая, разумеется, Котенка — это Гасси, обаятельный, хотя и не слишком образованный. Зато он «психолог», и мы с ним подолгу рассуждаем и прогуливаемся. Остальные из компании Тома — замечательные, отличные ребята, но ужасные дети. На языке у них всякая чушь и непристойности. Мне, как всегда, по сердцу милый Котенок, но ему недостает характера быть чем-то большим, чем просто приятным, отзывчивым малым. Никогда не заставляет он меня хоть как-то напрячь мой интеллект, пошевелить мозгами. Между его умом и моим не возникает того интеллектуального трения, которое побуждает меня рассуждать или размышлять, как это бывало с тобой, особенно во время тех славных верховых прогулок через лес, весь в зеленом наряде. Сейчас я часто катаюсь верхом, и в прошлый раз мне достался зловредный коняга, который, ловко взбрыкнув, сбросил меня головой вниз. Впрочем, я остался цел и невредим, и благополучно добрался домой.

Преподаватель-наставник иногда заходит, и мы с ним беседуем на богословские темы, но верхом я езжу обычно один и обзавелся такими новыми брюками — то, что надо! Письмо получилось очень глупое: совсем бессвязное и нелепое, но писать тебе — такое удовольствие, что я просто переношу на бумагу все, что приходит в голову.

Твои письма восхитительны, а письмо с Сицилии впитало в себя запах оливковых рощ под голубым небосводом и апельсиновых деревьев — это было все равно что читать Феокрита в нашем сереньком климате.

До свидания. Всегда твой, старина,

любящий тебя друг Оскар Уайльд

Осталась чистая страница.

Не стану докучать тебе теологией, но только скажу: если ты почувствуешь очарование Рима, это доставит мне величайшее удовольствие. Тогда я, наверное, решусь.

Право же, ехать в Рим с жупелом формальной логики в сознании ничуть не лучше, чем болеть «протестантской горячкой».

Но я знаю, что ты глубоко чувствуешь красоту, так попытайся же увидеть в церкви не только дело рук человеческих, но немного и божьих.