УГАДАТЬ БУДУЩЕЕ ("Круглый стол" русских писателей)

УГАДАТЬ БУДУЩЕЕ ("Круглый стол" русских писателей)

Александр ПРОХАНОВ. Когда-то в Афганистане, в ущелье Пандшер, я видел русский танк. Он, отступая, палил прямой наводкой по пещерам моджахедов. Весь грязный, закопченный, он медленно пятился назад, уходя из-под шквального огня вражеских крупнокалиберных пулеметов. Он, истыканный стальными сердечниками патронов, напоминал ежа. В его башне, в его бортах торчали острые иглы, застрявшие в вязкой броне. Одни погрузились в нее глубоко, и был виден только маленький их хвост, другие, напротив, топорщились, как щетина. Остро отточенные, неумолимые стальные зубья пытались пробить оболочки танка, истребить находящийся внутри экипаж, разорвать двигатель.

То же самое произошло с Россией в 1991 году. В русское общество и государство вонзился стальной сердечник страшной убойной силы. Он проник глубоко внутрь, прожигая преграды, разбрасывая снопы искр. В образовавшиеся скважины устремились страшные дьявольские силы, и народ стал задыхаться. Народ, стеная, погибал, принимая в свою плоть жалящую, разящую сталь. Но осколок увяз в русской броне. Не имея вождей, организаций, идеологии, народ принял удар на себя, остановив снаряд. Многослойная броня нашей веры, нашей, культуры, нашего духа выдержала страшный удар. Сердечник завяз.

Жертвы, которые принес русский народ, — неисчислимы. Страдания, которые вынесло русское общество за этот период, сравнимы лишь с мучениями десантника, получившего в момент штурма Грозного под сердце пулю. Но врагу не удалось прожечь защитные оболочки страны. Русское сердце бьется, русское общество живо, русский народ продолжает свой путь в истории.

Сейчас, как мне кажется, возник момент равновесия, когда сила удара иссякла в соприкосновении с броней, намытой веками народной жизни. Что будет дальше? У меня есть ощущение, что уже сейчас начинается медленный, мучительный процесс выдавливания из русского тела страшного осколка. И когда он будет выдавлен, из этой пробоины ударит в мир огнедышащий, ослепительный поток — знак русского реванша, русской победы, русского воскресения. Блажен тот художник, кто окажется захваченным этим лучезарным потоком. Блажен тот, кто будет наблюдать явления, оформляющие этот процесс. Мы, русские писатели, привыкшие за эти десять лет к глухой обороне, к оппозиции, мы, принявшие и на себя первый удар дьявольского снаряда, быть может, не дождемся выброса этого светоносного взрыва. Но мы его чаем, ощущаем, предчувствуем. В этом предощущении, предопределении я вижу основное событие, явление двухтысячного русского года.

Владимир БОНДАРЕНКО. Действительно, сейчас в народе происходит период концентрации какой-то новой энергии. Говорят, что русский народ вел себя загадочно все эти годы. С точки зрения европейца, да, загадочно. Но способы общения русских с властью, государством, Богом иные, чем у европейцев. Вроде бы такой пассивный и покорный наш народ создает величайшую державу мира, громит хазар и монголОВ, уничтожает империи Наполеона и Гитлера. Такой тихий и скромный, он взращивает великую культуру, первым вырывается в космос.

Наш народ жив и способен творить свои мифы. В Европе фольклор, народная культура давно ушли в прошлое, стали экспонатами музеев, а у нас фольклор живет и сегодня — в самых необычных формах, частушках, лагерных песнях, анекдотах... Народ живет и гудит. Это гул собирания сил, накопления энергии творчества, исторического творчества. Кто отзовется на этот гул? Путин, Зюганов, Примаков? Не важно... Пришла новая пора. Ум России не в хитрых мозгах политиков, играх политиков и политологов — кургинянов, мигранянов, березовских, гусинских — ум России в иррациональном народном сознании.

Вспомним смуту. Романовы-то не в войске Пожарского сражались, а отсиживались тихонько в польском лагере, и казаченьки-то наши, знаменитые, вмести с оккупантами за милую душу громили русские селения. Но пришло время — год, месяц, день, час, минута — и казаки стали опорой русского государства, а Романовы державными владыками его. И приумножилась мощь Руси, ее богатства. Пути Господни неисповедимы. Из недр интернационала вышла русская партия во главе со Сталиным.

Не Пожарский стал царем. Не Деникин взял Москву. Может быть, и не оппозиция родит нового лидера, строителя державы... Это не значит, что наша борьба, наше сопротивление разрушителям были напрасными. Стоит же памятник Минину и Пожарскому в центре Москвы. Мы с 1991 года вели ежедневную борьбу, пробуждая в себе и в народе волю к жизни. Сейчас уже сам народ готов заявить о своих интересах. Какие бы интриганы за Путиным ни стояли, какие бы гарантии Путин ни давал бы Ельцину и Березовскому, новый правитель России будет вынужден идти в фарватере народных чаяний. Иначе его сметут. В таких условиях какова роль культурной, литературной элиты?

У газеты "Завтра" сейчас трудный период. То, что составляло ядро идеологии газеты, все это перехвачено, освоено той же властью, не говоря уже о некоторых вчера еще ультралиберальных, а ныне впавших в патриотизм СМИ. Сейчас не только Доренко, но и Путин, Шойгу, Чубайс, говорят языком нашей газеты. Чубайс выступает против американской русофобии не хуже Шафаревича, Путин воспевает русского солдата, почти как Проханов. Это значит, что власть вынуждена была изменить свою риторику, а в конечном счете и политику под давлением обстоятельств, общества, исторических закономерностей. Я уверен: начало третьего тысячелетия — начало русского взлета. Каково же место в этом новом взлете русских писателей? Россия традиционно, со времен "Слова о полку Игореве" и "Слова о законе и благодати" митрополита Иллариона — литературоцентричная страна, страна слова. Литература у нас всегда была и идеологией, и отчасти религией. Поэтому литературы так боялась любая власть в России. Боится и нынешняя, сознательно делая ставку на аполитичных постмодернистов, на заумную, филологическую, мало кому интересную прозу, поддерживая ее через специальные премиальные фонды. Кстати, в этом плане интересен такой факт: и.о. президента Путин встретился с малочисленным и малоизвестным в России Пен-клубом, а не с крупнейшей писательской организацией, Союзом писателей России.

С литературоцентризмом боролись в период перестройки. Писателю внушалась мысль, что не нужны ни массовые тиражи, ни широкая народная известность, ни влияние на общество. Внушалось представление о литературе как о сугубо частном деле самого литератора. Говорилось так: "У каждого свой бизнес. Кто-то меняет доллары, кто-то ремонтирует унитазы, а кто-то что-то пишет, таким вот экзотическим способом зарабатывая себе на жизнь".

Однако я уверен, что в России такого не будет. Писатель и впредь будет занимать принадлежащее ему место в обществе. Но какова же будет литература третьего тысячелетия? Власть ли пойдет навстречу культуре и расчистит ей законное, державное место? Или литература сама заявит свои права на роль в формировании мировоззрения общества?

Владимир ЛИЧУТИН. Да, государство не может существовать без литературы. То, что творится сейчас — это аномалия. Беда оппозиции в том, что она уперлась прежде всего в экономическую проблематику. Прежде чем рассматривать важные в своем роде экономические вопросы, надо было бы задуматься о духе народа. Мне кажется, оппозиция не победила в 1993 году потому, что не смогла говорить с народом на его языке, не смогла вникнуть в народное настроение, предлагая лишь вернуться в прошлый исторический период, что, естественно, невозможно. В этой неискренности заключалась и ошибка правящего режима. Представители власти думали, что если они похитят для себя и своих родственников все государственное несметное богатство, то образуется некий замкнутый круг элиты, способной творить все, что ей заблагорассудится. Спустя годы они поняли, что ошиблись, даже их круговая порука не смогла скрепить надолго режим. Аппарат государства зашатался, и именно потому, что у власти тоже не было припасено важных слов для народа. Ничего ведь не было сказано серьезного, даже не смогли соврать ничего серьезного... Куда они ведут народ, какова идеология, какова природа их духовности? Это коренная ошибка власти. Значит, ошиблись и власть, и оппозиция.

Почему ни власти, ни оппозиции не удалось выстроить свой символ? Потому что ни те, ни другие не искали опоры в русской культуре. Как бы ни умны были политологи, как бы ни хитры были все эти гарвардские советники, они все же не способны мыслить широко и своеобразно. Они напрочь лишены чувственного воображения. Нации чувствуют самих себя через культуру. Потому хотят умертвить, обыдлить нацию — уничтожают культуру. Если бы не было национальных культур, народы бы вымирали, как мухи, ибо не знали бы, зачем им жить. Художник — вроде бы маленький никчемный человечишко, подвержен всем грехам и болезням, но что-то ему дается особенное. Способен ли он улавливать чаяния своего народа? Тут политологи нечего сказать не могут.

Интересно, а читают ли российские политики литературу? Великие властители прошлого читали, находили время. Что, Сталину делать нечего было? А он даже и во время войны читал новые книги... Это должно быть самым важным для лидера: знать культуру своего народа, чувствовать ее направления. Как бы ни был умен философ, художник обладает совсем другим умом, не случайно же все вершители судеб мира все сами пробовали писать или рисовать, осваивая при этом чувственный мир нации. То есть все они были творцами в той или иной степени. Пишущий человек — это особая область духа. Его хотят сегодня загнать в чулан, в резервацию, но великие государственные замыслы не могут обойтись без литературы.

Полагаю, что ХХI станет веком национальных ренессансов всех народов мира. Идея глобализма окажется блефом. Национальный эгоизм, своеобразие и энергия победят унификацию и однообразие Нового порядка. Национальные пожары вспыхнут в Европе и в Азии, и, конечно же, в России. Это будет реакция самосохранения народов мира. Русским подъема национального самосознания не избежать, кто бы какие препоны на этом пути ни создавал. Нас так долго держали в подвале — считай, с конца XVII столетия, — что наше стремление к солнцу русского самосознания будет неудержимо и яростно. Мы чувствовали себя внутри русскими, но выразить свою русскость не могли. И, кстати, спасибо этой самой революции 1991 года, пусть она антинародная и гнусная, зато стали впервые за много лет говорить с гордостью: я — русский человек. Мы стали впервые гордиться русскостью, не унижая этим никого другого. Эта волна национальной самоидентификации катится по всей России, это чувствуют наши ребятишки, наши генералы в Чечне и других "горячих точках", это чувствуют даже наши "новые русские", пытаясь пробиться на западные рынки, куда их никто пускать не собирается... Скоро, скоро волна национального подъема захлестнет Россию.

Мы видим, как сегодня этот треклятый ельцинский режим пытается перехватить национальный напор, народную волну, подмять под себя. Опытные игроки в бильярд на поле величиной с 1/6 часть суши хотят перехватить шар русского национализма у патриотов. Или же выхватить уже забитый из лузы и закричать: это наш шар! Русофобы, западники, ростовщики и жулики хотят выхватить золотой шар русского национализма и присвоить его себе. Но это им не удастся. Потому что рябью по поверхности вод дело не обернется — грянет шторм. Волна национального подъема будет захватывать все слои русского общества — от крестьянина, бабки, до ученого и крупнейшего промышленника и дельца. Ограбленная западниками Россия отторгнет чужое и начнет возвращать свое. Чем закончится это всемирное движение к национальному самосознанию у всех народов мира, я не знаю. Опасностей много, но мы должны смело смотреть в будущее. И русские писатели, естественно, должны всеми своими словами, всеми образами, всем творчеством поднимать русское национальное самосознание. В этом — спасение нашей литературы, в этом — спасение нашего государства. Кстати, я считаю, что русский национализм — это спасение и для малых народов России.

Владимир БОНДАРЕНКО. Но русский человек — всегда вселенский человек. Русская идея — всегда и мировая идея. Русский замысел — это всегда замысел о вселенском счастье и вселенской справедливости. На меньшее русский никогда не согласится. Страдать — так за весь мир. Воевать — так за мировую мечту. Русский вряд ли согласится жить в русском гетто — даже если оно будет размером с континент. Мы — другой народ. Русскому человеку всегда будет интересно, как живет все человечество, он вечно будет тянуться вовне. Спасать Анджелу Дэвис от тюрьмы или балканских славян от турецкого владычества. Как соединить имперскость русского человека и региональный русский патриотизм?

Владимир ЛИЧУТИН. В России еще никогда не было господства русского национального сознания. Мы еще не знаем, что это такое. Видим первые жалкие ростки. И поэтому о нашей всемирности рано говорить. Национализм не препятствует всемирности, и всечеловечности. Он потворствует таковой.

Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. У меня есть такая притча, называется "Вселенский туристический автобус". Ходжа Насреддин остановился у Великого шелкового пути, который уже погиб от того, что Аллаху надоели эти торгаши, и он засыпал этот путь песком. Когда только бизнес господствует в душах людей, только жажда финансовой удачи определяет жизнь человека, только тема жратвы увлекает его, это вскоре надоедает Аллаху. И вот одинокий Ходжа Насреддин, остановившись у этого Великого шелкового пути, увидел шикарный, сверкающий автобус, несущийся мимо него. Он поднял руку, автобус остановился, принял его в свое чрево. Там сидели негры, французы, китайцы, русские, мои таджики — в общем, самые разные люди, самых разных национальностей. А Ходже Насреддину уже тысяча лет, он путешествовал по многим странам, среди многих народов, он прекрасно знал все языки, он заговорил с французом по-французски, с таджиком по-таджикски, с испанцем по-испански, и к своему удивлению обнаружил, что все они не знают своих родных языков, а все говорят на дурном английском. Потрясенный Ходжа обратился к водителю автобуса. Спрашивает человека с черной бородой.

— А ты кто?

Тот тоже повернулся и на английском языке называет себя и свою нацию. И тогда Ходжа понял, что это и есть всемирный туристический автобус общечеловеческих ценностей. Он говорит водителю.

— Останови, я не хочу ехать в таком автобусе. Я хотел услышать от людей их родную речь, их легенды и предания, понять их народную мудрость...

Водитель с неохотой остановился, и Ходжа выскочил на этот забытый и засыпанный Шелковый путь. Ходжа Насреддин говорит:

— Какое счастье! Пусть я буду одиноким, но не в этой страшной компании.

Он понял, что водитель — это Сатана, и автобус несется в ад.

И поэтому я с Володей Личутиным абсолютно согласен. Что такое национальное? Это оперение природы. Это ее смысл. Если ободрать всех чудных птиц — фазана, павлина, соловья, орла, то будут просто бесформенные и похожие друг на друга тушки. Все будут похожи на ободранных куриц в кулинарии.. Конечно, реакция на эту страшную механическую цивилизацию, на эту бойню души — есть бегство в национальный халат, в национальную песню, в национальную культуру. Я написал такое произведение "Горькая беседа двух мудрецов в диких травах...", и там описал эти чувства потери национального в человеке. Я соскучился по русскому костюму, по косоворотке, по сапогам, по наборному ремешку. Когда я читаю описания этих нарядов у Бунина или у Толстого, я плачу. Национальный костюм — это оперение нации. И эти выдранные перья у русских делают их похожими на павлинов в нынешнем заповеднике в Пицунде, где они бродят с выдранными хвостами. А хвосты дельцы пустили на продажу. Так и наши таджикские хвосты пустили на продажу. Эпоха исчезновения национального оперения даром для человечества не пройдет. Личутин прав. За национальной одеждой так же неизбежно исчезают национальная культура, национальная философия.

Мне сегодняшнее собрание очень нравится. Я вспомнил раннее утро, не помню, почему я оказался у резиденции Патриарха где-то в шесть утра, может, кого-то провожал. Я увидел огромную очередь людей (это в шесть утра!). Они стояли на благословение к некоему владыке — митрополиту, приехавшему издалека. Стояли бабушки, офицеры, даже какие-то женщины отнюдь не богомольного вида, как бы покаявшиеся проститутки... Стояли люди, чтобы встретиться с этим владыкой. Да, ключи от русской истории и от русского духа находятся у святых отцов. Я потрясен недавней статьей отца Дмитрия Дудко в "Завтра". Праведники чувствуют, что чаша страданий, чаша горя народа переполнена. Поток слез унес под новый год Бориса Ельцина и унесет еще многих...

Но и писатели демонстрируют дар, данный Господом. И я ждал от Володи Личутина, который из нас, очевидно, наиболее близок к народу, к народному восприятию, — что он скажет. Я преклоняюсь перед простыми деревенскими людьми. Я уверен, что описанные Володей Личутиным русские глубинные люди несут священное знание. При родниках, при истоках решают судьбу устья.

Александр ПРОХАНОВ. Хочется поговорить о ситуации у нас двух культур, которые образовались после слома советского монолита. То, что мы, здесь сидящие, оказались в одном стане, — это тоже очень интересно осмыслить. Почему мы оказались вместе. И почему, например, такой национальный писатель, как Виктор Астафьев, оказался в другом стане. Почему былые друзья — Белов и Астафьев — разминулись, почему наш в прошлом хороший товарищ Володя Маканин абсолютно ангажирован новой властью, встроен в прозападную элиту? Помню, меня поразил Андрей Битов, когда в 1992 году во всеуслышание заявил: "Ну, наконец-то наступило время, когда русская культура находится в союзе с властью".

Это же было сказано накануне 1993 года и в адрес уже полностью проявившего себя ельцинского режима. Какая культура оказалась воедино с ельцинской властью? Уже рушилась страна, уже шли локальные войны в "горячих точках", назревала трагедия Дома Советов, и все, кто хоть чуть-чуть имел некую прогностическую точку в пупке или имел провидческий теменной глаз, он видел назревающую катастрофу. Конечно, это сложный, тонкий, деликатный, но одновременно и в чем-то грубый и конкретный вопрос. Там, в той культуре, где оказались Битов и Маканин, было тепло. Раздавались премии, отворялись апартаменты, делались публикации на иностранных языках, распределялись гранты. Там все эти годы царили литературные субтропики, в поле той культуры жилось сладостно, хорошо и вольно. Те, кто попадал на эти тучные поля, были щедро награждены, напоены этой либеральной золотой гнилью. Золотым тлением, которое во многом и усыпило их художнический инстинкт, их творческий дар.

При этом другая часть культуры — назовем ее условно русской патриотической культурой — оказалась отторгнутой властью от общества, от средств массовой информации, брошенной в катакомбы... Ее поместили в сырые неотопленные палаты, где была плесень и ползали мокрицы. Время от времени туда стреляли из гранатометов. И только теперь я понимаю, какое это благо, какое это счастье — оказаться в катакомбной части культуры.

Только благодаря этому страшному давлению на меня, на мой народ я имел возможность почувствовать себя по-настоящему гражданином, вне господствующей либеральной культурной энтропии.

Я ошеломлен происходящbм в России и живу постоянно в ощущении открытия, и считаю, что это, видимо, главный итог всей моей жизни. Дальше этого мировоззрения, этого мироощущения я уже не пойду, оно состоит в моей концепции русского Рая, русской Победы. Оно, это мироощущение, посетило меня в период величайшего поражения, в атмосфере русского ада. Связано оно с тем, что устройство отдельно взятой русской души в целом складывалось таким образом, таким образом было задумано творцом, таким образом реализовало себя в истории с незапамятных времен (со времен каких-нибудь обров, которые возникли на секунду в мировой истории, а потом исчезли, канули в лету), что душа русская пронизана мечтой о Рае. Стремление к величайшему вселенскому благу, к великой красоте, вселенской любви, к гармонии неизбывны в русской душе. В высшие моменты эта русская гармония обнимала всю Вселенную, она обнимала все изначальное мироздание. В разные века идею Рая, идею вселенской красоты наши предки облекали в различные формы. В ХХI веке она неизбежно обретет новую форму. Мироощущение русского народа не изменил ни Никон, ни Петра Первый, ни марксисты... Не изменить его и нынешним неолиберальным устроителям жизни.

Когда на русскую сущность кладется очередная страшная плита и русский народ под ней начинает стонать, начинает брызгать русская кровь, ломаться кости, когда Россия теряет под этим бременем половину своего населения, как при Петре, в какой-то момент происходит чудо. Каким-то мистическим образом плита начинает крошиться, коррозировать, а из-под ее обломков проступает образ русской Победы. Национальная идея русских, о которой говорил Владимир Личутин, — она не в том, что изба должна быть таких размеров, а печка такой формы. Она не в вигвамах, и все-таки не в косоворотках. Она состоит в том, что Рай — он находится здесь, на земле, в России, и мы обязаны попасть в него. Это не локальная, не региональная идея, не идея поселка или одной деревушки, и даже не идея русской равнины, и даже не идея Евразии. Это идея Вселенной. Отсюда и возникают русское мессианство и природный империализм. Политологи рассуждают: здесь геополитический расчет лидеров. Нет. Это духовный, естественный, глубинный империализм людей, которые хотят распространить свое ощущение Рая на все мироздание. Адовы силы движутся вспять, сопротивляются, ненавидят русских, убивают их вместе с их мечтой о Рае.

Для меня философия ХХI века, которую я буду отстаивать и своей практикой, и творчеством, и всей жизнью — это философия очередной русской Победы. Эту Победу придется одерживать сегодня на нашей страшно истерзанной земле во имя чего? Не во имя улучшения уровня жизни народа, не во имя Черноморского флота. А во имя великой вселенской мечты о Рае.

Юрий ПОЛЯКОВ. Я хочу снова вернуться к тем задачам, которые стоят именно перед литературой. Мое поколение воспитывалось при советской власти и, надо сказать, советская власть много уделяла внимания и средств на воспитание молодой творческой интеллигенции. Так вот, мое поколение воспитывалось под знаком положительного литературного героя. Этого героя от нас требовали чуть ли не в обязательном порядке. За отсутствие оного — нас журили. За наличие такового — хвалили. Герой обязан был быть, даже если его наличие вредило художественным качествам произведения. В результате мы выросли с ироническим отношением к эстетическому феномену положительного героя. Надо сказать, что советская литература, или, точнее, литература советской цивилизации, развивалась с уже навязанным ей, предложенным для использования идеологическим образом положительного героя. Все это, естественно, вызывало отторжение у молодых писателей, потому что герой должен рождаться внутри самого произведения, в самом писателе.

И мы использовали разные уловки, разные уходы от навязанного нам героя. В конечном счете выработался некий паллиатив. Возник образ "хорошего человека". Простой "хороший человек" — это подзабытый ныне амбивалентный герой конца семидесятых — начала восьмидесятых. В прозе "сорокалетних" герой — это частенько "хороший человек"... Таковы герои Александра Вампилова — они "хорошие люди", и все. Такой же "хороший человек" был у Юрия Трифонова, повлиявшего на многих молодых писателей. "Хороший человек" стал героем городского романа. Деревенская проза от искуса "хорошим человеком" ушла. Это случилось потому, что советская власть в ее идеологическом разделе не соприкасалась с жизнью в деревне, плохо представляла себе, каким должен быть базовый русский национальный тип...

Навязывание положительного героя шло в городской культуре до тех пор, пока его не превратили, как я уже говорил, в частного "хорошего человека". Такие герои хороши были до тех пор, пока не началась перестройка. Когда на смену стабильному, медленному, поступательному развитию страны пришел период слома, когда произошла национальная катастрофа, выяснилось, что этот базовый простой "хороший человек", искренне предложенный поздней советской литературой обществу, — этот человек оказался в новых трагических условиях типом несостоявшимся и довольно подлым. "Хороший человек" ничего не смог противопоставить катастрофе. Он в принципе не смог ответить на вызов истории. Он оказался тем типом, которого я в своем последнем романе "Замыслил я побег" обозначил "эскейпером", человеком, всегда убегающим от вызова времени, от ответов на вопросы в обществе, в семье, в себе самом. Поздняя советская цивилизация попыталась опереться на выпестованный ею нравственный идеал частного хорошего человека, и ничего не получилось.

А о том, как влияла литература на формирование общества в целом в России и еще более в Советском Союзе, не мне говорить. Это общеизвестно. Сам идеал оказался трухлявым, и герой этот рухнул при первых же трудностях.

Сейчас мы возвращаемся к тому, что было всегда известно. Положительный герой в литературе — это не просто человек порядочный и нравственный. Это человек, прежде всего умеющий отвечать на вызовы своего времени. Если мы проанализируем с этой точки зрения положительных героев русской классической литературы, то увидим, что эти люди, по крайней мере, пытались отвечать на вызовы истории, были людьми поступка и действия. Если бы у Толстого в страшную годину Андрей Болконский из блистательного офицера свиты, этакого штабного шаркуна, не превратился в боевого офицера, он бы не стал положительным героем. Такой же решительный герой был рожден литературой наших фронтовиков после Великой Отечественной войны. Это был реальный, невыдуманный положительный герой. Не выращенный в колбах агитпропа, а действительно рожденный самим временем. Пропущенный через сознание и сердце писателя.

На мой взгляд, сегодня одна из главнейших проблем литературы — проблема, связанная также с нашим политическим будущим, — это проблема формирования положительного героя, который сможет ответить на все вызовы нового века. Я далек от того, что все писатели должны тут же броситься создавать таких героев. Необходимы и Зощенко, и Булгаков, и тонкие лирики, певцы красоты и робкого дыхания, трелей соловья. Но тем не менее, в этом культурном нашем слое должен выкристаллизоваться герой, на которого люди будут равняться, по которому они будут учить детей.

Надо признать, во многом американцам удалось смоделировать своего героя. Внутри пресловутой пошловатой американской мечты, в контексте рациональной культуры, в духе протестантской эстетики, — но тем не менее им удалось при помощи Голливуда создать своего героя. У нас это должно, конечно, происходить по-другому, на других этических и эстетических основаниях, смею надеяться, более глубоких и серьезных, но тем не менее, такой духовный ориентир должен произрастать не только в лоне нашей Церкви, а во многом в новейшей художественной литературе. В конце концов, литература в нашем, пока еще атеистическом, обществе, поможет обрести человеку и религиозный идеал.

На мой взгляд, базовым художественным методом по-прежнему останется реализм. Реализм, обогащенный всеми новейшими знаниями и методами, и приемами. Русский реализм третьего тысячелетия прежде всего займется, на мой взгляд, художественным анализом судеб русского человека в период сегодняшней национальной катастрофы. Формы существования русского человека настолько сейчас разнообразны, неожиданны и на первый взгляд неадекватны ситуации, что осмыслить и вывести единый образ времени способна только художественная литература. Понять — что же произошло с русской душой на грани тысячелетий? Кто же еще сможет все это объяснить, кроме литературы? Больше никому не под силу. Ни политологам, ни аналитикам, ни тем более журналистам, особенно в их телевизионной версии. Понять и вычленить архетип русского человека, выжившего, устоявшего в условиях этой смуты!

Продолжение следует