Андрей Рудалёв УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Андрей Рудалёв УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА

Под обложкой второго номера "Авроры" за 2008 год собрана плеяда авторов, имена которых уже довольно весомы и звучны в литературном мире: Роман Сенчин, Захар Прилепин, Герман Садулаев, Александр Карасёв, Дмитрий Орехов. Все они, так или иначе, ассоциируются с новым поколением, пришедшим и полновесно заявившим о себе в литературе буквально в последние годы.

Прежде чем обратиться собственно к журналу, позволим себе небольшое отступление. Критик Сергей Беляков как-то в своей интернет-публикации "Поколение С" о прозе тридцатилетних заметил, что, по его мнению, "надежды на "молодую смену" не оправдались. Хорошие писатели появились, но революцию делать не стали". Беляков говорит о ситуации некой стагнации в новом литературном поколении, или, если использовать расхожий термин современной политологии и СМИ, — стабильности. Критик считает, что в условиях, близких к тепличным, взращено это поколение, что достигло оно, благодаря обильной подкормке, своего определённого уровня, потолка и далее от него уже едва ли стоит чего-либо ожидать. Питательная база истощилась. Без новых генетических изысканий одними и теми же удобрениями большего не достигнуть уже.

Логика понятная, всем хочется как можно скорее лицерзеть появление безусловного гения, а то и целого созвездия их. Время сейчас бежит крайне быстро, художественное произведение всё более приближается по продолжительности актуальной жизни к газетной заметке, вот и поропимся. Но если объективно взглянуть на ситуацию, то, по большому счету, свежая кровь молодых писателей влилась в литературу в последние пять лет. А что такое пять лет, когда у нас в запасе… продолжать, я думаю, нет смысла.

Новое литературное поколение можно упрекать во многих грехах, но едва ли возможно в отсутствии острого социального пафоса, напряжённой попытки осмысления окружающей действительности. Если ещё недавно тезис о самозамкнутости и камерности литературы ещё имел право на существование, то сейчас боль, нерв современного общества и человека в нём стали едва ли не основным предметом художественного исследования литераторов.

О чём взыскует этот пресловутый "голос поколения", можно проследить и по подборке авторов, представленных в питерской "Авроре".

Герой повести Романа Сенчина "Конец сезона" Никита Сергеев периодически мучительно страдает от осознания собственного бесконечного опоздания в жизни: "многое ему уже поздно. И с каждым годом этих "поздно" становилось все больше, больше. Скоро и совсем что-нибудь элементарное совершить станет поздно". Линия жизни уже прочно прочерчена: семья, работа. Что-то менять — чудовищно поздно, можно лишь только обо всём этом сожалеть и мучительно страдать от осознания того, что жизнь сложилась инерционно, так, а не иначе, как представляется в фантазиях. Это тотальное опоздание преследует Сергеева. Ещё в юном возрасте, когда была совершенно иная ситуация и казалось, что всё еще "настоящее впереди", в частности, воплощение мечты о карьере хоккеиста, его не приняли в хоккейную школу: сказали, что поздно учиться кататься на коньках.

Однако, все эти рассуждения — временное явление, хандра. Привычка к сложившейся жизни побеждает, что-то ломать нет сил и возможности, время революций и героических личностей прошло, настал период нового фатализма — нужно слиться с фоном и всецело предаться неумолимой воли обстоятельств. Терзания героя Сенчина вполне можно проиллюстрировать строкой из песни Виктора Цоя: "Ты мог быть героем, но…"

У Захара Прилепина в рассказе "Жилка", наоборот, герой — сильная, волевая личность. Он — "занимается революцией", лезет на рожон. В противоположность Никите Сергееву настырно идёт против течения жизни. Хотя и это не является надежной гарантией защиты от периодически подходящих приступов грусти и неудовлетворённости в себе. Как бы там ни было, но обстоятества всё равно идут где-то рядом и излучают свою тлетворную радиацию. Некогда до безумства страстные отношения с женой меняются отдалённостью, толчком к которой становится усталость от "жизни и суеты". Прорываются жёсткие откровения о себе: "Мерзость и падаль, я давно потерял в себе человека, не звал его, и он не откликался".

В рассказе "Ильюшин и Невшупа" Александра Карасёва повествование закручено вокруг встречи двух бывших однокурсников, у которых осталось мало чего общего. Сложившаяся жизнь далеко развела их, хотя оба они военнослужащие. Их общение получилось инерционное, через силу, если бы выпал случай пройти мимо друг друга, то они, скорее всего, прошли бы, но в данном случае не получилось. Невшупа давно уже живёт по инерции, машинально, перемежая тихую и престижную службу в военкомате с работой ночным сторожем на рынке, а "мысли о том, что он делает что-то не так, он гнал". Ильюшин же мечтал еще раз попасть в Чечню. Ему "не нужны были ни квартира, ни выслуга, ни "чеченские" деньги. Он тоже понимал, что крайне много в его мечтах самообмана, но "что оставалось? Желание пострелять?" Общая атмосфера рассказа — разобщённость, отторжение, обмельчание всего, медленное проникновение и последующее торжество пошлости в жизни.

Валерий Айрапетян рассказом "Расстрел" ярко показывает раздвоенность жизни обычного, казалось бы, человека, но преследуемого снами, в которых его ведут на расстрел. Это жуткое ощущение последних минут, ожидания пули в голову распространяется и на реальную/дневную жизнь, постепенно подчиняя её себе, и как итог врывается типичным уличным разбоем из разряда "мужик, дай закурить", ощутимым "тяжёлым ударом по голове откуда-то сзади".

Бескомпромиссно судит наше время Герман Садулаев. Фантастически-реалистичный рассказ "Блокада" — описание ежеминутной борьбы за выживание в ситуации оккупации, только не времён Великой Войны, а в наши дни. Оккупации, которую мы, погрязшие в бытовой суете, не замечаем, но остро ощущает блаженная старуха-девушка.

Если у Садулаева — оккупированный город, то место действия рассказа Дмитрия Орехова "Стукач" — детдом, который также вполне можно воспринимать как символ современной России.

А теперь вернёмся к рассуждениям Сергея Белякова: "К началу XXI века стало тихо. Великие потрясения нам теперь не грозят. Лимит на революции, слава богу, исчерпан. Обыватель не ставит перед собой великих целей. Его заботит насущное: взять ипотеку, купить приличную машину, найти хорошего репетитора для детей. Всё, что нельзя съесть, выпить, использовать, — для него непонятно. Инерционная фаза — золотая осень цивилизации. Наверное, у нас впереди счастливое будущее. Мы будем жить в просторных коттеджах и даунхаусах, ездить на хороших машинах, покупать хорошие вещи, отдыхать на лучших курортах мира".

Инерционно-стабилизационная фаза, по крайней мере в литературе, возникает тогда, когда у писателя затухает протест, дух недовольства, а сам он садится на оклад и получает всяческие приятные привилегии. Не знаю, хорошо или плохо, но эта идиллия вольготно-мещанской жизни нам едва ли грозит, по крайней мере, в ближайшее время. То, что мы привыкли называть "великими потресениями", возможно лишь только их прелюдия. Сейчас небольшая фаза рекогносцировки на местности, недолгой отдышки, перегруппировки сил, при которой нас убаюкивают рассказами о какой-то мифической стабильности, но в неё почему-то плохо веришь.

Рассказ "Блокада" Германа Садулаева завершается чаянием коренного обновления жизни: "А в город, со всех сторон, и от Весёлого Посёлка, и от Ржевки с Пороховыми, и с берегов Финского залива, заходили войска. Гремели гусеницами по асфальту советские танки, на броне сидели весёлые красноармейцы, и ветер трепал их светлые локоны, выбивающиеся из-под пилоток и касок".

Александр Солженицын ещё в 70-х годах прошлого века в работе "Жить не по лжи!" упрекал своё поколение в отсутствии "гражданского мужества". Действительно, его катастрофически недостаёт, и литература — это практически единственный оазис, где оно ещё может быть проявлено и проявляется.

Проза нового поколения в лучших своих образцах — это не досужие побасенки, не выморочная игра в литературщину, но искренние, а порой и предельно мужественные переживания, наждачной бумагой пропущенные через сердце.

Уфимец Игорь Фролов в статье "Грехи маленькой литературы", также представленной в номере "Авроры", дотошно анализирует финальный список премии Казакова, который был выделен жюри по итогам толстожурнальных публикаций прошлого года. Критик судит сурово по гамбургскому счёту, предъявляя сложившемуся столицецентричному литературному процессу обвинение в "потере ориентиров", кружковщине.

Прорыв кружковщины наряду с постепенным обретением ориентиров как раз и можно наблюдать на примере многих немосковских литературных изданий. Такой пример явила нам и "Аврора". Важно ещё и то, что, похоже, этот питерский журнал постепенно идёт по пути своего возрождения. А это можно только приветствовать.

В прошлом году в журнал пришла новая команда, новый главный редактор, которым стал писатель Николай Коняев. Свежие силы продекларировали, что "журнал, в котором печатались лучшие русские писатели — Василий Шукшин и Федор Абрамов, Глеб Горбовский и Василий Белов, должен вернуть себе утраченные за последние годы позиции журнала русской литературы".

Я уверен, что уже сейчас этот славный ряд гордости журнальной пополнился именами, представленными во второй книжке за 2008 год.