Игорь Лавленцев ПАМЯТИ ВАДИМА КОЖИНОВА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Игорь Лавленцев ПАМЯТИ ВАДИМА КОЖИНОВА

Умер Вадим Валерианович Кожинов.

В последний год его жизни имя его вновь, как некогда, возникло на страницах не только традиционно ориентированных изданий, относимых по условной шкале к патриотическим, одной из нравственных и интеллектуальных характеристик которых и являлось его творчество. Имя Вадима Кожинова выкрикнули и те, кто злонамеренно и планомерно пытался выхолащивать, а вслед и уничижать само понятие патриотизма, представляя его наряду с десятью заповедями неким психогенным симптомом, куда более мерзким, чем все комплексы лелеемого Фрейда.

О нем заговорили, словно предчувствуя тревожным чутьем скорый уход этой несомненно знаковой, особняковой величины русской культуры конца ХХ века. Даже в цинично бесстрастном пространстве виртуальных интерсетей, словно по прихоти мистической закономерности, неоднократно высветилось слово — КОЖИНОВ, сопровождаемое еще при жизни (при нынешней жизни!) определением — ВЫДАЮЩИЙСЯ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ И ЛИТЕРАТУРОВЕД.

Сейчас может возникнуть иллюзия попытки пересилить добрую местную традицию любви к пророкам отечества своего сразу после их кончины. Пустое. И, конечно же, не совершилось никакой мистики. Просто старатели общественных воззрений в очередной раз сменили позу, прогибаясь под рост и темперамент новой власти. И поскольку предыдущие пристрастия были чересчур нетрадиционными, обратное движение несколько приблизило все к своему естественному положению. Потому и премию дали немодно настоящему Валентину Распутину и вновь возникла (или была сымитирована) нужда в советах строптивого старца Солженицына.

Немного утешает то, что вышеозначенная (едва обозначенная) возвратная тенденция лишний раз подтверждает естественность, истинность личности и творчества Вадима Кожинова. Впрочем, то и другое, как всякое естественное и истинное, не нуждается в подтверждении, но требует осознания.

Как и прежде, расточатся, яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, да погибнут насаждаемые кумиры, новые воплощения новопровозглашенной интеллигенции, толкователи и заступники извечных пороков. А с ними, Бог даст, и сами известные знающим неустанные ваятели големов и гомункулусов.

Вадим Кожинов останется среди допущенных остаться надолго. Ибо отныне даже он сам не в силах поменять ни слова из сказанного и написанного им. Ибо отныне литературовед, историк, писатель Вадим Кожинов сам является предметом изучения истории русской литературы. Ибо отныне книги его становятся не дополнением, а сонаправленным продолжением многовековой стремнины российской культурной, интеллектуальной и духовной мысли.

Змей явился, извиваясь,

Говорил:

Я правду знаю.

Клялся, подлый, Белым домом,

Пятой думой и Кремлем.

Я сказал, не извиняясь:

Передай, ползучий, в стаю,

На веку, к концу влекомом,

Мы опалим вас огнем.

Будет тот огонь всесильным.

Мы запомним, —

Он ответил.

Мы подумаем,

А вы-то

Кто такие?

Вас-то — нет!

Я сказал:

Не сном могильным,

Но челом и мыслью светел,

Дремлет Пушкин.

Не забыто,

Как он подарил сюжет

Чудный Гоголю,

И чудный

Гоголь посмеялся вдоволь.

Уж они воспрянут духом,

И тогда...

Избави Бог!

День для вас настанет судный

Это ж Пушкин!

Это ж Гоголь!

Сабли слов вам будут пухом.

Страшен будет эпилог.

Оборви цветы обмана, —

Прошептал шипучий аспид.

Не шампанского бутылка,

Посерьезнее беда.

Я сказал:

У океана

Жил художник Тыко Вылка.

Помер,

жизнь прожив не наспех,

Но рисует иногда.

Он об истине тоскует,

И тоска его, носима

Вьюгой над одной шестою,

Не осядет в камыши.

Он еще вас нарисует,

Не чета Иерониму,

Он убьет вас добротою,

Светом красок и души.

Ложь и бред угрозы эти, —

Огрызнулся окаянный,

Брызнув в ноги по-простецки

Ядом с черного клыка.

Я ответил:

Жил на свете

Благодатью осиянный

Доктор Войно-Ясенецкий

Отче праведный Лука,

Гений гнойной хирургии

И архиерей при этом.

Дух сурового монаха,

Ум и руки мудреца.

Вам глаза проплавит светом

Образ чистой панагии.

Нож пробьет единым махом

Ваши гнойные сердца.