Даниил Торопов АПОСТРОФ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Даниил Торопов АПОСТРОФ

Александр КАН. Пока не начался Jazz. — СПб.: Амфора, 2008. — 279 с.

Долгое время джаз для меня определялся через набор отрицательных клише: "музыка толстых" или "мёртвая музыка", и само собой "Сегодня он играет джаз, а завтра — Родину продаст".

При внимательном рассмотрении оказалось, что "толстых" среди джазменов меньше, чем в роке или симфонической музыке; мертвечина не играет ведущей роли, найти интересное и яркое не сложно. И продавать родину мало кто собирался. Более того, немало людей, олицетворяющих джазовую культуру, в девяностые и последующие годы занимала и занимает позиции, именуемые в политкорректном пространстве не иначе как красно-коричневые.

Новоджазовое движение семидесятых и восьмидесятых — интереснейшая страница культурной жизни СССР. Новый джаз, фри-джаз, или авангардный джаз отпочковался от классического джаза в середине прошлого века в США. "Отличается гораздо большей свободой выразительных средств, даже неким радикализмом". На русской почве свободный джаз получил большое признание, нашёл твёрдую почву.

Александр Кан — один из ведущих экспертов в области нового джаза, критик, продюсер, в восьмидесятые организатор основных событий в области новой музыки в Ленинграде.

"Пока не начался Jazz" — фактически факультативный источник информации по (культурной) жизни советского социума эпохи "застоя". Это не энциклопедия, а документальный роман-воспоминание, "субъективный взгляд в собственную память". Своеобразный "канский фестиваль" людей и историй, связанных с новоджазовым движением и его окрестностями.

"Сцена наша была пёстрой, разношёрстной и неровной: по уровню музыки, по степени образованности и подготовленности музыкантов, по их музыкальной генеалогии — джаз, рок, академический авангард, — по характеру исполняемой музыки.

Одни, как Вапиров, стремились создавать, по ироничному определению, близкой нам литературной среды, "нетленку" — крупные, внушающие уважение произведения с серьёзными классическими аллюзиями.

Другие, как Макаров, были не менее серьёзны в поиске идейного, не столько эстетического, сколько этического абсолюта свободной, неподвластной никакому диктату импровизации. Ещё другие, как Чекасин, в музыке находили выход для глубинных психологических надломов и страстей, и выход этот принимал иногда завораживающие, а иногда и пугающие формы. Гайворонский пытался воссоединить разорванную ткань единой божественной музыки, для которой нет эстетических и географических границ. А Курёхин и вовсе нащупывал ставший впоследствии его фирменной маркой и выходящий далеко за пределы музыки художественный принцип — тектонического столкновения гигантских культурных пластов.

Но при всей своей различности они формировали сцену, каким-то чудом сохранявшую эстетическое единство. Общим был отказ от стандартизированной, зажатой догмами музыки. Общим был постоянный поиск и риск. Риск несёт в себе опасность поражения: разумеется, далеко не всё сделанное тогда было победой. Но в поиске этом была остро пульсирующая жизнь".

Традиционный джаз вполне легально, но отсюда довольно локально и предсказуемо существовал на советской сцене. Вокруг нового джаза разворачивались коллизии духовного и творческого поиска. Это был жанр, в котором не столько “играли”, сколько самовыражались, посему собратьями зачастую считались не коллеги-музыканты, а нонконформисты из литературы, художественной практики. Шла активная работа с новыми формами, преодолевались барьеры между видами и формами искусства.

Не стоит впадать в околоперестроечную пошлость — "новый джаз как синоним глотка свободы". Интереснее иной момент — новоджазовая сцена в лице представленных персонажей выступает как зона проявления нового. Это пространство, в котором проходит, формулируется значительная часть культурных открытий своего времени. Факт, влияние упоминаемых в книге персонажей и по сей день ощутимо во множестве областей культурного поля, начиная с рок-н-ролла и заканчивая экспериментальным театром.

Новоджазовое движение — яркое свидетельство структурной сложности и мощной гуманитарной энергии позднесоветского социума. "Отсутствие информации с лихвой компенсировалось огромным желанием её найти и получить. Чуть позднее, когда встречи с заезжими иностранными гражданами стали из эпизодических регулярными, мы привычно наслаждались тем изумлением, с которым даже коллеги-специалисты — журналисты и музыканты — взирают на нашу незаурядную осведомлённость в новейших музыкальных течениях. Пытаясь объяснить причины нашей информированности, я изобрёл термин forced luxury. "Вынужденная роскошь" — роскошь искусства и роскошь общения, в полной мере доступные нам в отсутствие любой другой".

"Со времени описываемых в этой книге событий прошло четверть века. Многих её героев уже нет в живых, у многих жизнь с тех пор кардинально изменилась. Было бы по меньшей мере наивно говорить, что я скучаю по этим годам, годам "железного занавеса". И всё же я скучаю.

Скучаю по духу революции, по радикализму юности, по всему тому, что мы ощущали в бурные 80-е. В нашем, на первый взгляд, маленьком мирке мы чувствовали невероятное братство и пребывали в иллюзии, что братство это распространится через границы и время. Деньги не существовали, не имели ценности и не принимались в расчет. Единственное, что имело смысл — музыка. Поистине, золотые годы…"