Лариса Баранова-Гонченко СОХРАНИВШАЯ ЗНАМЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

У писателя Валерия Рогова сгорел дом. Случилось это в трёхстах километрах от Москвы в рабоче-крестьянском посёлке Касимовского района Рязанской области с гулким названием Сынтул. Пожар зафиксировали в три пятнадцать ночи. Именно в это время горница бабы Кати озарилась тревожным красным светом, и пробужденная им старая женщина, взглянув по привычке на стенные ходики, метнулась с постели к окошку. Горел, собственно, не дом Рогова, а плотно примыкавший к нему соседский сарай до отказа набитый сеном. Жутко ухающий, порывистый огонь, продрав крышу и стенки сарая, угрожал сразу двум домам, хозяйскому и роговскому, а по стечении ветра — и всей, с испокон веков деревянно-сенной улице.

Ни самого Рогова, ни его соседа на ту пору в Сынтуле не было, поэтому пожарным, сынтульским и касимовским, звонили поднятые бабой Катей её телефонизированные родственники, ну а ближайшие к пожару жители, не дожидаясь никаких звонков, кинулись раскручивать и наставлять огородные шланги, чтобы поливать из них свои дома и заборы, стога и скирды.

Когда-то в Сынтуле дежурили четыре пожарных машины, три заводских и одна поселковая, но в лихие девяностые годы заводское пожарное хозяйство, видимо, оказалось излишней или непосильной роскошью, машины куда-то "разъехались", и лишь одна притесалась к мебельной фабрике. Вот её-то пожарную дружину и ждали, как спасение, на огнём занявшейся улице. Ждали, однако же, напрасно, потому как именно в этот час дружина тушила на другом краю посёлка невесть отчего возгоревшуюся баню…

Пока оттушились, перезаправились водой и домчались до горящей Илёвской улицы, прошло больше сорока минут… Кроме сарая, полыхали уже и соединённые им дома. Соседский оказался по ходу машины ближе, горел сильнее и, наверное, опасней, — за него пожарные и взялись. Дом же писателя, охваченный огнём с одного лишь новодельного бока, предоставили всевластвующему пламени… или касимовским пожарным, прибывшим тремя машинами и вовсе уже на втором часу возгорания… Новодельный пристрой к тому времени сгорел, но старый, основной дом, говорят, отстоять ещё было можно. Для этого нужно было навалиться на огонь мощью всех имеющихся брандспойтов. Однако пожарные распорядились по-своему: одной машиной принялись поливать фасад писательского дома, другой — останки соседского, а третью оставили в резерве, то бишь в полном бездействии.

Поведение пожарных немало взволновало и озаботило жителей.

— Ребяты!— взывала к пожарным стонущая баба Катя.— Тушите дом-то! Там писатель московский живёт, про всех нас хорошо пишет!

— Значит, про кого-то плохо написал,— вдумчиво то ли пошутил, то ли констатировал один из пожарных.

О пожаре Рогову сообщили в шесть утра. Известия подобного рода оглушают и разум и чувства. В этом состоянии невозможно ни осознать в полной мере случившееся, ни тем более вникнуть в подробности и детали. Но ведь и недаром говорят, что первая реакция бывает самой верной.

— За что они нас выжгли?— спросила жена.

Рогов подивился точной найденности слова и решил, что жена имеет в виду погорельца-соседа и его пьянь-дружков, которые ранней весной трижды их обкрадывали. Рогов не стал тогда заводить уголовного дела, тем паче, что и местная милиция особой расторопности не проявила. Во всяком случае, каких-либо явных улик против какого-либо конкретного лица предварительное расследование не выдвинуло, и за неимением таковых пришлось Роговым сажать за железные двери и решётки самих себя. Но, видимо, не помогла и эта укрепительная мера. Решётки на окнах лишь дали пожарным дополнительный повод не проникать в дом — "там же решётки!"

Наверное, похожему принципу следовали и милицейские органы, поскольку всех воров улица знала и называла поимённо. Известно было, и кто наводил, и кто орудовал, и кому сплавили вещи, в частности, садовую тележку. Сведения приходили к Рогову сами, в лице соседей и незнакомых доброжелателей. Положение было диковатое. Местные власти как будто бы затаились в ожидании его шагов, жалоб и заявлений, но в этом затаённом ожидании явственно различалось, сквозило чуть ли не враждебное отчуждение, как если бы кражи спровоцировал сам Рогов — "не было бы тебя здесь, некого было бы и грабить".

Это было вопиющей неправдой, незаслуженной обидой и несправедливостью. Приобретённый в самом конце восьмидесятых годов дом Роговых из поселкового порядка ничем не выделялся. Обшитый с фасада вагонкой, он так и оставался изначально деревенским домом, с гладко-теплыми внутри бревенчато-коричневыми стенами, крашеными полами, провисшим от времени потолком. За двенадцать лет Роговы только и сумели, что навести в доме элементарный жилой порядок и пристроить назади рабочий кабинет с высоким потолком-крышей, прозванный за это смелое архитектурное решение "Сферой". За эти двенадцать лет прежний достаток Роговых, основанный на приличных писательских гонорах и устойчивых советских зарплатах, сокрушительно пал вместе с впадшей в дикий капитализм страной, которая в честных писателях вроде Рогова ничуточки не нуждалась.

Трудно сказать, узнавали ли себя в героях произведений Рогова сынтульские мужики и бабы, но те из них, кому он свои книжки дарил, отмечали, что всё написанное в них — правда. Рогова порой эти признания смущали — попахивало мистикой, ведь далеко не всё, что он описывал, соответствовало реальности. Многое, как чаще всего и бывает в художественных произведениях, он вымысливал, проще сказать, сочинял. Так, например, историю забитого до смерти мальчика из рассказа "Колчий гон" Рогов придумал, а оказалось, что у прототипа героя Василия Узкова (в жизни Виктора Ускова) действительно был младший брат, точно так же погибший от свинцовой нагайки лютого объездчика за колоски с колхозного поля. Виктор Усков сделал лишь одно замечание — напрасно писатель заменил его имя и фамилию, "надо было мои давать". А прототип персонажа из "Беглого палача" отметил неточность не в "своей родной повести", где всё было в порядке, а в рассказе "Звонарь". Оказывается, подлинного звонаря звали Андрюша, но Рогов его никогда не знал, а своего Володю опять-таки придумал, оттолкнувшись от чьего-то летучего воспоминания, дескать, жил тут у нас когда-то слепой звонарь…

Случались и другие отрадные для писательского сердца мистические "казусы", но неприятностей как таковых проза Рогову не доставляла, хотя действительность он не лакировал и отрицательных персонажей выписывал не менее старательно, чем положительных. Возможно, кто-то и узнавал себя в колоритных фигурах Зинки-пистолетихи или лагерного авторитета Ивана Дутикова, но — только в обобщённых чертах и тончайших чёрточках, каковые отыскиваются едва ли не в любом художественном портрете-обобщении. К тому же прошедший серьёзную журналистскую школу Рогов писательской этикой и деликатностью никогда не пренебрегал, даже Сынтул переименовал в посёлок Тульма, не говоря уж о реально живущих рядом с ним людях. Да и не их вовсе описывал писатель, а некие навеянные ими, как теперь выражаются, виртуальные образы. Так что, если и водились у Рогова какие-либо тайные недоброжелатели, то уж никак не со стороны сынтульских прототипов, большинство из которых о своём невольном "позировании" московскому писателю даже и не подозревали. Впрочем, и с реальными людьми Роговы жили в ладу и уважении.

И вот, пожалуй, впервые за двенадцать лет сынтульской жизни Рогов ощутил себя москвичом и дачником. Нет, своим в доску он никогда здесь не был и быть не пытался, но, как говорится, ничто сынтульское ему было уже далеко не чуждо, — прикипел, привык, приварился — и потому такое отчуждённое "внимание" к его беде расстраивало даже больше, чем урон в хозяйстве. Нарушилось что-то важное. Как если бы его выбросили из товарищеского общежительства. Ну пусть не выбросили, а отстранили и теперь со стороны смотрят: как он, чужак, поведёт себя против них, местных. Вот именно "против", а не "за", потому что любое его действие — это он чувствовал почти подкожно — расценивалось как противное: одни жаждали крови, другие — прощения. По убеждениям же Рогова, и то и другое не должно было исходить от него. Он был потерпевший, и на помощь ему обязан был спешить Закон.

Злополучного соседа в ночь пожара в Сынтуле не было, он уже с месяц как жил в другой деревне. Не наведывались на его подворье и дружки-собутыльники, иначе их заметили бы и услышали чуткие ко всем посторонним звукам соседи. Значит, поджог по безалаберности или по злобной пьяни за то, что "огородился, падла, решётками", отпадал. Да и соседа Лёшку, поди, пожалели бы, заодно с писателем жечь не стали бы.

Последним же, кто заходил в тот день в сарай, был хозяин сена, тот самый Виктор Усков из "Колчина гона". Говорили, что в шесть вечера видели его с раскуренной цигаркой, но видели на улице, а не в сенном сарае, в который уж, наверное, он, исконно деревенский житель, с огнём не совался. Но даже если и сунулся и обронил нечаянно горящую табачинку, то возгорание произошло бы гораздо раньше, а не через девять, считай, часов — сено ведь не вата, долго не тлеет.

Мы стояли с Валерием Степановичем перед горелым фасадом его дома. Дальше идти было абсолютно незачем, потому как выгорело всё, до чёрных изъеденных огнём головешек, в которые превратились могутные стенные брёвна. Фасад же пожарными был фрагментарно спасён, и теперь, с выгоревшими, как они того и желали, дырявыми окнами, выглядел театральной декорацией, которая вкупе с ещё дымящемся пепелищем соседа идеально подошла бы ко второму акту моей пьесы "Поджигатель".

Однако настроение наше было далеко не театральным, хотя, собственно, в Сынтул мы приехали не столько ради пожарища — век бы его не видеть! — сколько для встречи с читателями по недавно изданной книге Рогова "Во гласе трубном".

Встреча готовилась Отделом культуры города Касимова и проводиться должна была там же. Рогов ещё до пожара заручился моим согласием и, кроме меня, намеревался пригласить в Касимов главного редактора журнала "Молодая гвардия" и его друга композитора, которые — так совпало — сочинили к грядущему юбилею города Касимова праздничный гимн. Но пожар нарушил эти планы, и на встречу отправились лишь мы вдвоём. В Москве я рекомендовал Рогову от вечера отказаться. Причины, как говорится, были более чем извинительные, и Рогов к совету склонился, однако в Касимове, когда он туда позвонил, сказали, что проведут встречу и без него. Это, конечно же, было нежелательно, и потому прямо с пепелища, после невнятно сбивчивых перетолков с соседями, которые ничего необычного не видели и не слышали, кроме поразившего их поведения пожарных, мы поехали в Касимов, в читальный зал городской библиотеки имени драматурга Малюгина — оказывается, уроженца этого города.

Я гостил у Рогова в конце лета, спал в его высококрышной, прохладной "Сфере" и в Касимове тоже, разумеется, бывал. Подъезжали мы с Валерием Степановичем и к читальному залу, чтобы оставить только что изданную книгу, но никого не застали, зал был закрыт, и теперь я входил туда впервые. В здании шёл ремонт, а в небольшом узком зале горел мерно зудящий дневной свет, и стояли жёлтенькие школьные столы и скамейки. Всё было и очень простенько, и очень бедно. На месте президиума, хотя определение это не вполне корректно, стояли точно такие же стол и скамейка, а справа от них — стеллаж с книгами писателя Рогова, вышедшими в разных издательствах и в разные годы.

Я не стану утомлять ненужными подробностями начавшейся вскоре встречи, но, видимо, было в ней что-то необычное, раз заведующая залом сочла нужным извинительно шепнуть нам:

— Они почти все с восемьдесят пятого года.

Заведующая имела в виду усаженных за столы студентов-первокурсников разнообразных касимовских училищ, в основном приятных и милых девиц.

Не буду уверять, что встреча наша прошла на "ура", но по своим ощущениям мы выступили вполне достойно, хотя это ощущение, возможно, значительно усилилось бы, окажись наша публика годочков на десять-пятнадцать постарше. Я даже хотел пошутить, чтобы в следующий раз Рогов не забыл предупредить, если встреча случится в детском садике, но не пошутил.

Не знаю, остались ли довольны нами дети-студенты, по заданию своих преподавателей прочитавшие не более одного-двух рассказов, но слушали они нас (после своих заученно-школьных вопросов) весьма внимательно, и потому есть надежда: что-нибудь полезное из этой встречи они для себя извлекут.

Однако главным нашим ощущением всё же была растерянность.

Да, какая-то женщина, зав. по культуре, кажется, сунула нам в качестве подарка две книжки "История города Касимова", посоветовала залу активнее задавать вопросы и важно удалилась.

Что-то тут было не так. Я осторожно поинтересовался у Валерия Степановича.

— А как здесь вообще-то проходят встречи с писателями? С местным Николаем Родиным, например, с Борисом Шишаевым?

— Нормально проходят,— отвечал Рогов,— как и положено. Заранее вывешивают афиши, приглашают общественность, корреспондентов. Они и меня не раз приглашали выступить. Я говорил, вот выпущу новую книгу…

Книгу выпустили, и получилась она не столько новая, сколько итоговая. Её составили произведения, созданные Валерием Степановичем в последнем десятилетии двадцатого века. Я не побоюсь назвать их лучшими из всего того, что когда-то Роговым было создано. Лучшие — даже не с художественной точки зрения, хотя в отдельных вещах писательское мастерство приближается и достигает классической вершинности, а с точки зрения мировоззренческой цельности самого автора — писателя и гражданина. Впрочем, книга Рогова не нуждается в подобных оговорках и разделениях, её сила и достоинство как раз и заключаются в том, что явное национально-патриотическое содержание книги облачено в органически художественную и оттого особенно убедительную форму, позволяющую воспринимать книгу не как очередную агитку за белых или за красных, а как произведение искусства, Литературы с большой буквы, без всяких там щадящих поправок и скидок на политические моменты и пристрастия. Гнев и боль, печаль и страдание, а в конечном итоге, вера, любовь и надежда — вот эти моменты и пристрастия, которые автор и не думал скрывать и не скрыл, и, несомненно, прочти эту книгу собравшиеся в читальном зале девочки и мальчики, говорить нам с ними и понимать друг друга было бы гораздо легче. Нет, конечно же, мы постарались не показать вида, но не такой, не такой незрело-несведущей аудитории заслуживала книга и сам автор, рассчитывающий встретить на этой касимовской встрече, если не читателей, то хотя бы собеседников и слушателей, имеющих за своими плечами более осмысленный житейский и гражданский опыт. И странно, что устроители встречи этой очевидной потребности не уловили.

Или уловили?

Не знаю, о чём думал Валерий Степанович, но когда через минуту мы с ним заговорили, то выяснилось, что думали мы об одном и том же: ну, не могла эта встреча изначально так и планироваться. Об этом читальном зальчике даже и разговора не возникало. И не могло возникнуть. Секретарь Союза писателей России, о чём, как хорошо помнится, никогда не забывали, московский писатель, лауреат литературных премий Валерий Рогов, двенадцать лет живущий в Сынтуле и лично знакомый отцам и властям города Касимова, с которыми не раз и не два встречался по интересным, прежде всего — Касимову, делам и проблемам, априори заслуживал иного внимания. Более того, он заслуживал внимания повышенного, ибо недели за две до этой встречи предложил написать о Касимове серьёзный очерк — и не для местной газетки, а для престижного в глазах всякой региональной власти журнала "Российская Федерация сегодня", с согласия которого он, собственно, и делал это, как ему казалось, безусловно, приятное в преддверии надвигающегося восемьсот пятидесятилетнего юбилея предложение.

Предложение, разумеется, приняли. Особого восторга Рогов, правда, не ощутил, но как-то над этим и не задумался. Надо сказать, что очерк о Касимове Рогову написать хотелось. С присущей ему историко-географической любознательностью он узнал о Касимове едва ли не больше, чем его прирождённые обитатели. Знакомя меня летом с Касимовым и его ближайшими и дальними окрестностями, Валерий Степанович читал мне удивительно живые лекции, за которыми угадывалось желание излить накопленный и сложившийся материал на бумагу. Он даже обратился к представителям города с предложением написать повесть о Юрии Долгоруком, основателе столицы на Оке, города Касимов, который при рождении получил совсем другое название — Городец Мещерский, а Касимовым стал лишь спустя столетия, когда пожалован был на "окормление" татарскому царевичу Касиму. Всегда ратующий за историческую справедливость, Рогов предлагал вернуть исконное название, но услышан не был, как не был услышан и ещё по ряду историко-географических соображений. Не получила поддержки и идея с книгой о Юрии Долгоруком — видимо, будущее и настоящее предпочитали обходиться без прошлого. Рогов принял это отношение как данность, совсем даже в наше время и не диковинную, и вышел на разговор об очерке, как говорится, не имея даже камешка за пазухой. Напротив, помня о близком юбилее, он хотел написать о Касимове в тонах, если не мажорных, то благожелательных, и потому предложил собравшимся отойти от скучной обыденности и попытаться, по его выражению, размыслительно поговорить о касимовском прошлом, настоящем и будущем. На этот счёт у Валерия Степановича были заготовлены вопросы, первый из которых же: "Вот все говорят о возрождении… возрождении из чего?" — поверг присутствующих в остолбенение, которое было продлено вопросом о царящем в Касимове двоевластии: нужно ли оно? Не легче первых оказались и два следующих вопроса: когда и как будут преодолены разрушительные последствия перестроечного десятилетия и появятся ли, если не в Касимове, то в России праведники, подвижники и вожди?

Честно говоря, когда я услышал от Валерия Степановича по моей просьбе озвученные им вопросы, я понял, почему корреспонденту Рогову пришлось выключить и убрать свой диктофон — присутствующие просто не знали, что в него наговаривать. Они попросили тайм-аут на обдумывание. Рогов, разумеется, согласился, и партия была отложена до следующего его приезда в Касимов, то есть на дни запланированной и, как он полагал, вовсю готовящейся встречи с читателями. Однако продолжения не последовало — никто из представителей города встретиться с Роговым в эти дни не пожелал: ни с Роговым-писателем, ни с Роговым-корреспондентом, ни с Роговым-погорельцем.

Почему?

Если бы я писал детектив, то вопрос этот возник бы с неизбежной неотвратимостью. Вернее, он появился бы перед героем-следователем, который, побывав на пепелище и не найдя никаких следов ни злоумышленного поджога, ни бытового разгильдяйства, счёл нужным, хотя бы для спокойствия души, встретиться с потерпевшим писателем, прибывшим, как случайно узнал бы следователь, для встречи с читателями города. И вот он отправился бы в читальный зал и увидел бы там немолодого, усталого человека, которого непонятно для чего читатели города, сплошь и рядом состоящие из шестнадцатилетних девиц, трепали пустяково-вежливыми вопросами, тогда как у него в ушах стоял всего один: "за что они нас выжгли?".

По окончании вечера следователь попытался бы выяснить, кто, хотя бы предположительно, эти "они", но писатель не смог бы назвать ему ни одного имени — врагов у него не было.О кражах следователь услышал бы впервые, как, впрочем, и о случившемся позже всё на той же Илёвской улице зверском убийстве, однако он не показал бы своей неосведомлённости. Ему и так было бы неудобно перед писателем, которого явным образом за что-то наказывали. За что? Однако ответа на этот вопрос у следователя не имелось, да и по части пожара сказать ему было бы абсолютно нечего, хотя, конечно, тут он не мог бы не согласиться — сами по себе дома не горят…

Встреча закончилась бы тем, что писатель подарил ему на прощание свою книгу. Вернувшись домой, следователь от нечего делать стал бы её пролистывать, а потом и читать, и читал бы уже всю ночь, не отрываясь, и под утро окончательно понял бы, что писатель его обманул: враг у писателя был, и враг страшный — существующий в стране порядок. Вернее, беспорядок. Точнее — беспредел. Это было ясно как дважды два четыре — враг был! А значит, мог существовать и мотив преступления.

Следователь не очень-то хорошо понимал, что такое художественная правда и чем она отличается от реальной действительности, но, взволнованный именно ею, дал волю своему воображению.

Во-первых, он представил бы, что эту книгу прочло высокое городское начальство, кстати заметить, не совсем чуждое книгочейства. Прямых выпадов против него книга не содержала, но чествовать в собственных пенатах её автора, явного противника существующего порядка вещей, потенциального, так сказать, "солженицына",— "оно нам надо?".

Поэтому уже запланированно-обещанную встречу спустили на самый незаметный уровень.

Между прочим, высокие начальники, одним махом лишившие местную и неугодную им газету своего материального покровительства, объявили в тотчас же новоучреждённой газете счастливую жизнь во всём Касимовском крае. Новые "Мещерские вести" — сплошной хвалебный отчёт о достигнутых свершениях и радужных перспективах вместе с процветающим картофелеперерабатывающим заводом холдинговой компании "Кротберс" и немецкой фирмой "Эконива".

Нужен ли такому цветущему и брызжущему благоденствием городу честный русский писатель, поселившийся как на грех под самым боком, в Сынтуле, на славном озере, где нынче уже завершилось строительство новой дамбы во имя устройства… заповедной зоны?

Яснее ясного не нужен. Того и глядишь, настрочит вслед за "Волчьими сумерками", созданными на местном материале, какие-нибудь сладострастные "Сынтульские ночи".

Следователю этот провинциальный испуг был бы понятен, как понятно и мне то, что материала для начала, хотя бы литературного, расследования имелось предостаточно. Если бы я писал детективы, я пустил бы следователя по городским и чиновным людям, и он, звено за звеном, находил бы подтверждение возникшей версии: с писателем поступили как с врагом, сначала из-за боязни "как бы чего не вышло", а потом и с желанием избавиться от него навсегда. По нынешним временам в этом не было бы ничего странного. Достаточно было высокопоставленному деятелю озабоченно обронить при каком-нибудь подручном холуе-бандите, коими с избытком окружена сегодняшняя власть: "выжечь бы этого писателя к чёртовой матери!"— и шутливая "волшебная палочка" превратилась бы в поднесённую к сухому сену реальную спичку.

Такие истории, когда маленькое бытовое происшествие вырастает вдруг до огромного социально-политического явления, обожал мой покойный учитель Виль Владимирович Липатов, создатель знаменитого Анискина.

Но я детективов не пишу, и никакого следователя по делу выгоревшего писателя городские власти, конечно же, не назначили. И не донеслось от них ни одного участливого слова, вроде как бы и вменяемого им в обязанность.

А может, они считали, что Рогова в их благополучном крае уже нет? Как нет, скажем, известного эколога Яблокова, тоже за что-то выжженного с "их" земли.

На следующее утро мы покидали Сынтул. Напоследок завернули к пожарищу. Хотя жена и не велела, Валерий Степанович попросил меня сделать несколько снимков. Пока я фотографировал, Рогова окружили соседи: всё та же баба Катя, Петр Иванович с женой и ещё одна жертва пожара — оставшаяся без газа соседка Нина Михайловна. Она всё недоумевала, где же ей теперь, бедной, взять тридцать два метра газовых труб для новой проводки — денег не было. Ни о чём другом она, похоже, и думать не могла, всё сбивалась на мучившую её проблему. Подошёл и непривычно чисто одетый, свежевыбритый Виктор Усков, которого улица всё же вроде бы и склонялась, но не до конца, определить в поджигатели. Не сказав ни слова, он сдержанно поздоровался с нами, москвичами, за руку и ушёл. В самом деле, как всё было бы просто, если бы всему виной оказалась нечаянно оброненная им искорка, возгоревшаяся аж через целых девять часов.

Эту возможность начисто отверг начальник Касимовского пожарного управления, куда, выполняя приказ жены и совет дежурного по милиции, мы заехали с надеждой оставить заявление о случившимся. После слов — "работать надо по Сынтулу, работать!" — начальник вознамерился было перепасовать нас к зампрокурора и даже соединился с ним по телефону, но заместитель спешил на какую-то ответственную встречу и нас принять отказался.

Не солоно хлебавши мы взяли курс на Москву. Роговская "четвёрка-ласточка", шелестя летними шинами, летела по пустой и мокрой от моросящего дождя дороге, по обе стороны которой и вокруг лежали когда-то зеленеющие озимыми поля. Теперь редко-редко где встречалась эта завсегда отрадная и оптимистическая для глаз и души горожанина картинка, и как-то не верилось, что на этих или соседних угодьях собирались, если верить "Мещерским вестям", небывало рекордные урожаи. В конце августа мы немало покатались по касимовским просторам, и почти всюду видели лишь засохлые сорняки и разрушенные фермы, с неистраченным порой прошлогодним сеном. Не вселяли никаких надежд и разговоры с местными жителями. Но если, как говорится, дан приказ жить счастливо, то, известное дело, стараться будут до одури и радоваться, хоть на бумаге, да заставят.

Скверно и муторно было у меня на душе, на душе же Валерия Степановича, поди, и вовсе — непереносимо. Я думал о том, что ещё совсем недавно жил со счастливой уверенностью, что всё преступное и дурное случается в каких-то иных, очень отдалённых от меня и моих близких друзей кругах. Неприятности и разного рода несчастья, разумеется, приключались и с нами, но настолько редко, что возводить их в постоянно грозящую всем опасность даже не приходило в голову. Трудно представить, но большинство из нас, обыкновенных, нормальных людей, обитали за тоненькими дверьми, которые в отсутствии ключа легко отжимались подходящей железякой или отвёрткой. Теперь же и стальные двери с сейфовыми замками кажутся нам не вполне надёжной защитой. Благополучие наше кончилось вместе с нагрянувшей перестройкой. Среди моих знакомых нет, пожалуй, ни одного, кого бы не пытались обмануть, обворовать, ограбить. И так сплошь и рядом… у кого-то угнали машину, кого-то развели на кредитах и долгах, к кому-то применили шантаж, кого-то избили, изуродовали, убили… и вся эта дикость настолько рядом, близко, что и отстраниться-то нет уже ни сил, ни возможности.

Но ведь нас так и добьют в нашем неладном Отечестве, пощады не будет, потому как по нынешним временам выживают даже не сильнейшие, а подлейшие. Это — закономерность.

Мне не хотелось ни множить бесчисленные примеры, ни ругаться… Что толку, когда, скажем, из окна своей квартиры я каждый день наблюдаю отгроханный с чёрт знает какой роскошью громадный Сбербанк РФ, который, однако же, даже и не думает возвращать обесцененные сбережения своих многомиллионных вкладчиков? А сколько таких отстроившихся на чужой крови "сбербанков" и особняков по всей России?

Да, как написал Валерий Рогов, "мы не ожидали этого волчьего нашествия" и оказались не готовы отразить его.

В небе Сынтула Валерий Степанович видел прошлым летом сотканный из звёзд крест с затейливыми чуть ли не арамейскими письменами. Ему не померещилось — знамение действительно было. "При виде этого чуда,— рассказывал Рогов,— я ощутил неподдельный страх".

Писатель-реалист он, тем не менее, наделен мистическо-провидческим даром. Его рассказы порой обретают неожиданную явь. Придуманного им героя из рассказа "Воронёнок", погибшего при расстреле "Белого дома", вдруг поминают на молебне в Новоспасском монастыре, а потом он видит и женщину, в руках которой табличка с фамилией и именем его, Алфёрова Павла Владимировича — даже отчество совпало.

Поневоле задумаешься и над тем, что именно Роговым создана удивительная повесть "Волчьи сумерки". Не хочется впадать в патетику, но её появление было знаменательным событием не только в современной литературе, но и в нашей быстротекущей жизни. Повесть, однако же, не заметили. Но именно в волчий час, то есть между тремя и четырьмя ночи, загорается и сгорает дотла дом писателя. Конечно, это могло быть и чистейшей случайностью. Может быть, всё может быть… Однако, да простится мне, грешному, дурная уверенность, высказанная ещё в пьесе "Поджигатель",— случайно дома не горят. И сгоревший дом Рогова, к сожалению, тоже не случайность… Просто этим пожаром ещё раз высветились сгустившиеся над Россией волчьи сумерки… которые от этого стали ещё страшнее.

[guestbook _new_gstb]

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 36 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

37

zavtra@zavtra.ru 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]