Н.И.Пирогов Философско-педагогические письма

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Н.И.Пирогов

Философско-педагогические письма

А.А.Бистром

12 апреля.

[1850 г. Петербург.]

Христос Воскресе! Милая Саша!

Прошу тебя, прочти это письмо с большим вниманием. …

Теперь вот тебе для дня твоего Ангела мой идеал женщины: он для тебя должен быть интересен, потому что ты знаешь, я в тебе люблю мой идеал. Вот тебе зеркало. Смотрись.

Да будет девизом нашей жизни с тобою отныне: молись и трудись. Лучшего принципа, который бы соответствовал всем требованиям нравственной и практической жизни, не придумаешь. Я уже писал, какие условия считаю необходимыми, чтобы выполнить наставление: трудись. Посмотрим теперь, как женщина должна трудиться и молиться, чтобы выразить собою мой идеал. Ты, может быть, спросишь меня, где же: люби? Неужели, может быть, скажешь ты, твой идеал не должен знать: люби?Душка, душка, можно ли мне было не ожидать этого замечания? Разве ты не угадала, что я нарочно, как будто, позабыл самое главное, и именно для того, чтобы ты мне его напомнила, чтобы слышать от тебя это сладкое слово: люби и люблю: нарочно, чтобы дать твоим устам произнести его: ах! оно так чудно, так мелодически звучит тогда! И так, ты прибавила к двум требованиям твое сладкое мелодическое третье, и вышло:

«Молись, люби и трудись».

1. Молись.

Молись, так как ты молишься теперь, одна: с чистою Верою, с Упованием, с Любовью, просто и умиленно. Молись и призывай мужа и детей к той же молитве. Это дело доброй, идеально доброй жены. Муж, развлеченный земными заботами и трудами, дети, увлеченные легкомыслием возраста, не всегда радеют о молитве; но долг жены, которая должна блюсти за чувствами мужа и детей, есть призвать их нежным голосом сердца к умилению, и, усладив заботы мужа своею любовию, одушевить его и вдохновением молитвы. Но чтобы призвать к молитве, чтобы одушевить вдохновением озабоченного и утомленного, чтобы поселить умиление в легкомысленной душе ребенка, о! для этого нужно быть женщине поэтом: нужно глубоко и искренно веровать, твердо уповать и горячо любить. Моя Саша, я знаю, поэт в душе. Я знаю, она свято исполнит этот долг моего идеала, будет тщательно блюсти за чувством к Высокому и Святому и в сердце мужа, и в сердце детей.

«К Нему, к Нему! — произнесет она, обнимая вечером озабоченного и утомленного. — Ему, Ему! милый друг сердца, посвяти минуту вдохновения». «А вы, дети! — скажет она, призвав их утром и вечером, — становитесь на колени пред Небесным Отцом, просите, чтобы Он дал вам Волю на добрые дела, благодарите Его за благо, которым от Него пользуетесь, просите от Него насущного хлеба, просите, чтобы избавил вас от зла, любите Его и исполняйте Его святую Волю».

А в дни отдохновения, в дни торжества, в дни печалей и скорбей, она же, все она, призовет и мужа, и детей и вкупе, преклонив колена, с умилением произнесет молитву и с благоговением прочтет или выслушает поучительное слово Откровения.

Так всегда на ней останется святая обязанность блюсти за религиозными чувствами ее семейного круга. Без напыщенной восторженности, без всяких утонченностей пиетизма, с чисто Евангельскою простотою, с взглядом светлым, идеальным, поэтически-высоким, она исполнит свое высокое призвание — быть хранилищем и рассадником религиозно-святых чувств своей семьи.

Ты видишь, друг души, милая Саша, какую высокую обязанность я поручаю тебе, моему Идеалу жены и матери. Я облекаю тебя в священнодействие и, по моему убеждению, это не может и не должно быть иначе. То, что в целом обществе поручается и всегда поручалось избранным людям, известным своею нравственностью, глубиною своих религиозных убеждений, даром слова и знанием, образованном наукою, то в семейном кругу должно быть поручено женщине. В обществе мы ищем укрепиться в наших религиозных убеждениях, ищем утешения и совета в трудных случаях жизни евангелическим учением, ищем одушевления и вдохновения в священнодействии избранных духовных отцов. Немногие, даже редкие из них удовлетворяют настоящим образом этим вопиющим требованиям человечества. В семейной жизни для большей части из нас, занятых практическою деятельностию, эта обязанность лежит на женщине. Материальные и умственные заботы, в которых мы должны проводить большую часть дня, чтобы совестливо исполнять наше призвание и доставать насущный хлеб, нередко заглушают в нас вдохновение, необходимое для молитвы, мысли о земном преследуют нас с утра и до ночи, и во время отдыха, и в недрах семьи, а когда мы и себя не в силах осенить благоговейным умилением, то что же мы можем сделать в этом отношении для наших детей?

И так, кто же, как не любимая женщина, может одушевить нас чувством святого, когда мы возвращаемся усталые на наше пепелище; кто, как не она, может блюсти за развитием и хранением этого чувства в наших детях? И так, жена и мать есть священник семьи, по крайней мере, в нашем практическом быту. Ты видишь из этого, каких я мыслей о призвании женщины. Только унижая, а не возвышая ее идеал, общество породило в ней грустную потребность к эмансипации.

Я ни на минуту теперь не сомневаюсь (я сейчас прочел еще раз все твои письма до 1-го апреля), что моя милая Саша, мой милый друг, точно мой идеал. Надобно быть камнем, чтобы не обожать тебя, не восхищаться чудной твоею душою, которая теперь сделалась и моим счастьем, и моим утешением, и моею отрадой. Да, мы будем вместе молиться, я чувствую, что ты, — и верно ты одна на свете, — твоим присутствием, твоим искренним, сердечным умилением можешь всегда и во всякое время поселить во мне вдохновение к молитве. Ты мой идеал. Недаром я просил живописца, чтобы он, снимая твой портрет, вник в главное выражение черт лица твоего, напоминающих серьезно и глубоко вдохновенные изображения Бенвенуто.

Да, милая Саша, сделаем храм святыни из нашей скромной обители, в ней будем отправлять наши обычные богослужения, упражняя в них и детей наших, одушевляя и их нашим примером. «Где соберутся двое во имя Мое, там и Я буду посреди них»[58].

Но не суждением, не доводами ума должна священнодействовать женщина в семейном кругу, это слабое орудие в руках ее против скептицизма и сомнений; не заимствованною восторженностью пиетизма должна она поддерживать и развивать религиозное чувство в мужчине и детях, — на большую часть мужчин, и именно наклонных к сомнению, эта восторженность производит совсем противное действие, а на детей она остается без глубокого впечатления, потому что они ее не понимают. Голосом сердца, взглядом простым, но поэтически-высоким и утешительным на учение Христа, не тщась дерзновенно проникнуть посредством этой восторженности в то, что навсегда должно для нас остаться сокровенным и недоступным в христианском учении, как появление Искупителя на свет, самое искупление и Воскресение, — должна действовать женщина.

Сила и Воля Божия олицетворилась в необъяснимом для нас появлении на свет Искупителя, в Его делах, в Его земной жизни, в которой Он жил и существовал подобно сынам человеческим, осуществлял идеал земной жизни верою и любовию к Отцу, беспредельною преданностию к Его воле и беспредельною любовию к человечеству, — в котором Он видел детище Общего Отца, — ознаменовав ее жертвою жизни, оконченной в страданиях за истину, наконец, Откровение истинной жизни, к которой должно стремиться человечество и мыслью, и делом, — вот мой идеал христианского учения. Стараться, по возможности и по крайнему разумению, подражать жизни земной Искупителя, вот идеал моего стремления в жизни.

А идеал призвания моей жены состоит в том, чтоб она меня укрепляла и одушевляла на этом поприще и в этом стремлении теплым чувством и благоговейною молитвою, произнесенною голосом сердца, поэтически и младенчески простого и горячо и нежно любящего.

Саша поймет, она уже поняла этот идеал, а любовь даст ей средства поддержать теплое религиозно-высокое чувство в муже в духе, сообразном с его убеждениями. Саша — мой идеал, моя душа, моя жизнь, которая меня снова привязала к жизни, сделала уже теперь и выше и чище. Ей мои объятия, ей мой поцелуй, ей клятвы в вечной и неизменной любви до гроба, с ней моя молитва, от нее мое вдохновение.

К попам, какого бы то ни было исповедания я, признаюсь откровенно, не имею большого доверия. Я знаю из опыта, как трудно найти совестливых и искусных врачей тела: а во сколько раз труднее найти искусных врачей души! Признаюсь, я еще имею более доверия к тем из них, которые просто верят, без восторженности и без различных богословских тонкостей.

Я сам после сомнений, тревоживших душу, после безутешного безверия, наконец, и дай Бог навсегда, составил себе идеальный взгляд на христианское учение, один, единственный, который меня предохраняет от сомнения и безверия; я боюсь теперь дотрагиваться до материально исторической стороны христианского учения, чтобы опять не впасть в сомнения. Проповедей боюсь, потому что они у меня расшевеливают эту безутешную сторону моего нравственного быта и поэтому-то, как я уже тебе писал, принимаю для себя только один род церковных поучений, именно тот, который ты найдешь в «Stunden der Andacht»[59], взятый из практической жизни и изложенный просто, с показанием, как должно поступать в этом или другом трудном случае. Но чтобы не заснуть, слушая такую проповедь в храме, нужно, чтобы она была произнесена устами человека, одаренного большим даром слова, опытного в жизни, красноречивого без восторженности и нравственно доброго.

Всю остальную часть богослужения полагаю в молитве умиленной и сердечной, возбужденной чрез вдохновение. Из этого ты видишь, что храм священнодействия я хочу найти в моем доме и не ходя в церковь: один час, проведенный в кругу семьи в умиленной молитве и поучительном чтении с женой и детьми для меня благодатнее, выше, назидательнее и утешительнее нескольких часов, проведенных вместе с толпою, к которой не имею сочувствия в церкви. И для этого мне нужна жена, или лучше идеал жены такой, как ты, моя Саша; в кругу твоем и наших детей я несравненно глубже буду проникнут благочестием, верою, упованием и любовью, нежели в храме, среди чужих моему сердцу. Будем священнодействовать в нашей семейной обители мира, любви и тишины.

2. Люби.

Люби так, как ты теперь любишь, чисто, нежно, горячо и глубоко. Ты, опять ты, моя Саша, и в этом отношении мой идеал женщины. Ты любишь теперь именно так, как я требую от женщины, чтобы она любила, чисто, глубоко, бескорыстно; ты любишь во мне меня; также, как я люблю в тебе тебя; это значит — мы любим друг в друге идеал наш; ты — идеал мужа, который ты себе составила; я — идеал жены.

Теперь еще есть только сомнение во мне, которое с помощию Божию будет с каждым днем слабее и слабее; сомнение это состоит в том, точно ли я соответствую твоему Идеалу, и потому останется ли твоя любовь такою, какова она теперь; о себе же я уверен, что никто, кроме тебя, не в состоянии так осуществить моего идеала жены, как ты теперь осуществляешь. Верное ручательство за семейное счастие мы можем найти только тогда, когда уверены, что любим не материальную сторону друг в друге, но другую, неизменчивую, чистую и ненарушимую — идеальную. Для меня было все равно, кто бы ты ни была, покрытая ли рубищем или шелковою тканью, стара или молода, даже черты твоего лица мне было не нужно рассматривать; я знал, я был уверен, что они выражали твою душу; мне нужна была твоя душа, ее люблю, и так как не могу ее отделить даже и мысленно от тела, то люблю тебя всю, как осуществление моею идеала. Я не знаю, так ли это для тебя ясно, как для меня, но я уверен, что и ты любишь меня также, хотя, может быть, и не так отчетливо, как я тебя. Ты — мой идеал!

В таком же роде я имею идею о любви к Богу, о любви к Искупителю, даже о любви к ближнему и даже к самым врагам, заповеданной Откровением. Такая идеальная любовь чиста, свята, высока и непоколебима. — Так я люблю и мое призвание. Мне часто удивляются близорукие, как я могу хладнокровно слышать вопли и стенания страдающих, оказывая им помощь, как могу заниматься с таким рвением и самоотвержением предметами, вселяющими обыкновенно отвращение. Не будучи в состоянии объяснить себе настоящих мотивов, привязывающих меня к своему призванию, они придумывают свои; зная из опыта, что я исполняю мое призвание не из любостяжания и не из суетности, они предполагают во мне-то какую-то зверскую жестокость, которая наслаждается страданиями других, то грубое сердце, то необузданное стремление к славе. Близорукие! вы меня считаете материалистом, между тем как вы сами самые грубые материалисты, потому что не в состоянии понять идеального направления, не в состоянии понять, что можно любить в предмете не предмет, а идею!

В призвании моем, по-видимому, грубом, жестоком и материальном, я вижу материал высокого; в моей науке, в моем искусстве я чту этот идеал, основанием которого есть: благо человечества, утоление страданий. Что мне тогда отвращение, вопли, кровь, когда я им подвергаюсь с любовью к моему идеалу, с желанием осуществить его с полным убеждением в него? Так, мой несравненный друг, моя бесценная жена, мы будем любить, мы должны любить всегда друг друга тою любовью, которая привязывает нас и к нашим ближним и примиряет нас с врагами, и влечет нас туда, туда, высоко и далеко, к Верховному и Милосердному Подателю всех благ. Без любви к идеалу нет ни настоящей любви к Богу, ни настоящей любви к ближнему.

Но нельзя мужу и жене любить друг друга идеально, не любя себя и телесно; тело это осуществленный идеал жизни и творческой мысли; но телесная любовь должна быть подвластна духовной и идеальной; без этого она — прах, вселяющий отвращение. Ни женщина, ни мужчина никогда не должны друг друга любить телесно до пресыщения: пресыщение оковывает дух и делает его неспособным ни к чему высокому; самое тело начинает страдать и утомляться и ослабевать. В этом отношении супруги должны себе дать верный обет воздерживаться от пресыщения в телесных наслаждениях, блюсти за здоровьем и крепостью тела, необходимых для исполнения их высшего призвания, для их семейного счастия, особливо, если они хотят исполнять ревностно, совестливо и отчетливо это призвание, — для этого нужна и душевная, и телесная крепость, несовместная с пресыщением и эксцессом. Кто любит идеально, как мы любим друг друга, кто супружество не рассматривает как источник только одних чисто материальных наслаждений в любви, кто открывает в нем идею, призывающую нас к исполнению высших обязанностей человеческого общества и нравственного быта, тому не так трудно победить избыток влечения к материальному наслаждению в любви и избегнуть пресыщения. Моя Саша, мой идеал, поймет меня и в этом отношении. Взаимная любовь наших душ охранит и телесную любовь от избытка наслаждений.

Но люби моего идеала не ограничивается любовью к одному мужу; есть еще существа, которые требуют любви его. Мой несравненный идеал, моя милая, моя чудная Саша мне клялась любить всех моих и наших детей одинаково; я верю этой клятве, потому что верю чистоте ее сердца, верю в ее добродетель также искренно, как верю в любовь ее ко мне. Но она не могла мне иначе произнести свою клятву, как судя по настоящим ее чувствам. С новою жизнию, с новыми отношениями родятся и новые чувства, которые дотоле были нам неизвестны, таились в самых глубоких рудниках души: они появляются неожиданно и изумляют нас своим появлением. Так и с любовью матери к детям. Женщина, покуда у нее нет своих детей, может быть привязанною и даже любить и любить нежно, исполняя долг христианского учения, чужих детей и детей своего мужа; но Бог посылает ей своих детей, и чувство переменяется, родятся новые, неведомые ей дотоле отношения; она видит, например, что дитя первого брака лучше, красивее, умнее, добрее и более снискивает привязанность и любовь других людей; у матери рождается ревность, ребенок первого брака, которого она до сих пор точно любила по долгу и даже может быть по чувству, начинает терять любовь ее и проч., и проч., и проч., — не хочу доканчивать изображения раздора, ненависти, злобы и нарушения семейного счастия, которые бывают следствиями появления этого нового чувства, — ревности матери[60].

Мой идеал, моя Саша, конечно, не может судить по опыту, она не может ручаться, чтобы у нее не могли появиться новые, ей доселе неведомые чувства; ожидала ли, могла ли она предвидеть, например, что она будет любить своего жениха и мужа так, как она теперь его любит, т. е. также, как он ее любит, более всего на свете; она прежде думала, как сама мне писала, что будет любить мужа только, как друга, как брата, даже она утверждала прежде, что кузину свою будет любить больше или наравне с мужем: скажет ли это же она теперь? Так и с любовью к детям. Не испытав, нельзя собственно произносить клятвы, что будешь так или иначе чувствовать. Но это нельзя я отношу не к жене, не к моему Идеалу; она имела полное право полюбить своего жениха и мужа более всего на свете, потому что эта любовь не противна долгу, хотя и совершенно нова для нее; а в ревности и ненависти к невинным существам, которым она решилась быть матерью, лежит противное долгу совести, противное учению Христа, противное чувству души высокой и добродетельной. А я верю в добродетель моего Идеала, моей несравненной Саши, верю в высокость ее души, точно так же, как верю в ее любовь ко мне, точно так же, как верю в святость и ненарушимость моей любви к ней. Прочь низкое сомнение! Моя Саша выше сомнения; моя любовь к ней и ее любовь ко мне стоит порукой за ее любовь к моим детям, которые с этой минутой перестают быть моими и делаются нашими. — Саша, мой Идеал!

3. Трудись.

Условия, необходимые для того, чтобы трудиться, я уже разбирал в одном письме к тебе. Прочти их снова, чтобы понять, что я теперь буду требовать. Как скоро женщина составила себе ясную идею о высокости и святости ее призвания, как скоро она одушевилась любовию и рвением к ее призванию, она непременно должна обратить внимание на собственное свое воспитание и решить, прежде всего, вопрос откровенно, совестливо и беспристрастно: таково ли оно, достаточно ли оно, чтобы соответствовать вполне высокости и святости ее призвания быть рассадницею добра и истины в будущем поколении, порученном ее материнскому попечению?

Если нет, если ее собственное воспитание, по стечению различных обстоятельств, по близорукости бывших ее наставников и воспитателей, по собственному нерадению и пр., было недостаточно для достижения этой цели, то долг совести и уважения к святости ее призвания требуют, чтобы она перевоспитала или довоспитала самую себя. Быть рассадницей добра и истины в будущем поколении поручено ей самим Богом, мужем и обществом, значит следующее:

1. Ей нужно вкоренить в юные умы и сердца детей понятие о Верховном Существе, истинную любовь к Нему, представив сколько можно сообразнее с детским понятием идеальный взгляд на Него.

Для этого нужно, чтобы она наставила детей узнавать и любить Бога из Его творений, из всего их окружающего. И так, ей нужно самой иметь ясное, хотя и неподробное понятие о Вселенной. Ничто не может поразить так юный ум и сердце Величием Творческой Силы и Благости и приучить его боготворить и искренно любить Идеал Творца, чтить Мудрость и Милосердие Создателя, как взгляд на Вселенную. Самый необразованный, самый юный ум ребенка поймет легко это безмерное Величие, эту неисповедимую Мудрость, когда мать укажет ему на звездное небо и объяснит, что значат эти мириады светил, вращающихся в неизменном порядке на твердыне небесной, когда она даст ему простое, но ясное понятие о месте, назначенном нашей родимой планете в этой бесконечной системе миров, когда, гуляя, она привлечет взор ребенка на заходящее солнце, объяснит день и ночь, лето и зиму. Ни один школьный катехизис после не может столько развить в ребенке понятие о могуществе Мудрости и Воли Творца, не заставит так благоговеть пред Ним, так искренно любить Его, как простое, но смышленое созерцание дел Его в дивной Вселенной.

2. Ей нужно вперить в сердце ребенка, что он связан неразрывными узами с этой Вселенной и Его Творцом. «Сколько Высок и Велик Творец Вселенной, должна учить она дитятю, но по неизмеримой Своей Благости, Он соединил тебя с Собою чрез мысль и чувство, которыми ему удобно было одарить тебя. Пользуйся же этим даром, благодари Его, люби Его, как сын любит отца. Это Отец твой и мой и всех нас Небесный и, чтобы показать нам неисповедимое Свое Милосердие, чтобы обнаружить людям эту связь, Он проявил нам Откровение чрез Своего Сына, в котором Творческий Дух Его принял образ смертного человека».

3. Непосредственным следствием этого объяснения связи, существующей между человеком и Творцом, будет истолкование основных истин Откровения, столь же простых, ясных, высоких для ребенка, как и для нас. Понятие о любви к ближнему, о бессмертии ребенок удивительно легко постигает, я знаю это из опыта, Теперь мать начинает рассказывать ему притчи из Евангелия и Библии простым детским языком, объясняя нравственный смысл этих иносказаний. И с каким вниманием ребенок будет слушать из уст матери притчу о сеятеле и о блудном сыне! Сколько поучительного на целую жизнь сохранится в его сердце, перешед однажды в него из уст его матери. Ах! это счастие, неоцененное счастие, быть воспитанным в первых годах детства образованною матерью, знавшею и понимавшею всю высокость, всю святость своего призвания; это сокровище дороже всех сокровищ земли!

Но, чтобы женщина и мать могла положить эти три коренные основы воспитания детей, ей самой необходимо иметь следующее: 1) Ей нужно иметь, хотя не глубокие, но ясные общие понятия об устройстве Вселенной, о нашей солнечной системе, наконец, о нашей родимой планете. Женщины обыкновенно пугаются этого. Грешно и совестно. Грешно и совестно со стороны мужчин, когда они думают, что женщинам этого не нужно; грешно и совестно со стороны женщин, когда они думают, что это не интересно и также не нужно. Они забывают, что в слове женщина заключается не один индивидуум только, не одно только настоящее и прошедшее; женщина — это целое поколение, это будущее. И так, можно ли же ее унижать так сказав: это слишком высоко для нее, это ей не нужно.

Не значит ли это сказать: это слишком высоко для будущего поколения моего, это ему не нужно. Близорукие! подумайте, что все идет вперед и то, что вам казалось бесполезным, ненужным и недоступным, то будет необходимо для вашего поколения, если хотите, чтобы оно шло наряду с человечеством, не блуждая и ясно видя пред собою цель, к которой оно должно стремиться на пути совершенства. И притом эти сведения о вселенной, которые должны быть каждому из нас, мужчине ли, женщине ли, ребенку ли, не только интересны, но и необходимы, эти сведения приобретаются при теперешних способах образования совсем не трудно.

Только леность, беспечность, суетность и глупая идиотическая праздность представляют их трудными. Разумеется, чтобы получить их, надобно сосредоточить внимание несколько, надобно несколько подумать и заняться чтением или послушать наставление знающих: но какое же истинное наслаждение в жизни приобретается без труда? То, что нетрудно, то и не может нам принести наслаждения. Та женщина, которая проникнута, и проникнута глубоко, так как я требую от моего Идеала женщины, важностию ее призвания, которая убеждена, что она должна дать отчет пред Богом и пред совестью в строгом и точном исполнении обязанностей ее вечного призвания, — такая женщина верно с радостию, с внутренним удовольствием примется трудиться и довоспитывать себя, если ей чего недоставало, чтобы сделаться ревностною рассадницею добра и истины в грядущем поколении.

2) Ей нужно знать и ясно понимать глубокий смысл Откровения, чтобы передать его основные начала простым и удобопонятным образом ее ребенку. Она не должна забывать, что дети, несмотря на их легкомысленность, задают иногда такие вопросы, которые ставят в тупик самых образованных и мыслящих людей; от них не так легко скрыть непоследовательность; они хотят понять по-своему, что им толкуют, и не прежде удовольствуются, покуда действительно поняли то, что от них требуют, чтобы они знали. И так, чтобы сделать, как отвлеченные, так и простые житейские истины, заключающиеся в Священном Писании, понятными для детей, чтобы проложить этим истинам прямой путь к их юному сердцу, нужно женщине-воспитательнице самой хорошо знать, ясно понимать и глубоко чувствовать эти истины; особливо ей нужно понимать идеальную сторону Откровения, самую важную, которая для всех наций, для всех возможных видов христианской религии должна быть одна и та же.

Передать эту-то высокую, непреложную, ненарушимую, утешительную и вечно истинную сторону Откровения понятно, ясно и просто ребенку, — о! это требует от женщины-матери труда, — труда нематериального, но умственно-душевного; надобно обдумать изложение предмета, который она хочет перенести в нравственный быт ребенка, надо быть ей готовой на его наивные вопросы, отвечать на них не сбиваясь, ясно и последовательно; от ребенка не утаится ее слабая сторона!

3) Ей нужно иметь, кроме глубокого знания этого предмета, кроме чувства, проникнутого истиной этого учения, еще и способность толковать, объяснять и выражаться просто и ясно. Не всякой дана эта способность, но всякая женщина трудом, воспитанием и наблюдением за собою и за детьми может прибрести ее, упражняясь и вникая. Приучившись излагать свои мысли на бумаге, например, читая книги, писанные об этом предмете, она может достигнуть и способности ясного изложения своих мыслей и чувств и приноровиться в изложении к понятиям детского возраста.

Вместе с этими основами воспитания соединено приспособление к практической жизни ребенка, к основным истинам Откровения. Руководствуя и направляя его поступки и дела по этим началам, кладется краеугольный камень и его будущности, его взглядов на земную жизнь и ее деятельность. Этим приспособлением женщина-мать решает столбовой вопрос жизни будущего человека в его практическом и нравственном быте; решается вопрос, к чему он будет стремиться, какое будет иметь понятие, какой взгляд на счастье и несчастье, его ожидающие. Женщины, поймите же, наконец, повторяю еще раз и повторю еще тысячу и тысячу раз, поймите всю важность, всю святость вашего призвания!

В ваших руках лежит будущность человека, вы первые должны дать ответ перед Богом и перед человечеством, пред грядущим поколением, пред собственной совестию, в какой мере вы достигли, в какой степени вы стремились к достижению Высокого Идеала вашего назначения на земле. Подумайте, то, что вы однажды основали в сердце, в уме и в душе человека, когда он, мягкий, как воск, и удобный к принятию всех возможных форм, находился в ваших теплых руках, то после, когда время и опыт жизни сделают его твердым и жестким, уже нельзя будет ни переменить, ни искоренить, ни радикально исправить. Победите же, из любви к Богу и Его чудесному созданию, вашу суетность, ваше легкомыслие!

Вам дал Господь большую способность к самоотвержениям и пожертвованиям, нежели мужчине, Он вас одарил чувством нежным и теплым, дал вам ум, хотя менее глубокий, но более гибкий и емкий, развил ощущение прекрасного; воспользуйтесь этими дарами Милосердого Нашего Отца, употребите их на пользу человечества ваших же детей, трудитесь, образуйте, воспитывайте себя для этой высокой цели. Бог благословит ваши труды и намерения.

Приспособление и направление поступков ребенка по началам Откровения, совершаемое женщиною-матерью, должно состоять в том, чтобы идея о будущей жизни всегда, беспрестанно и, во всяком случае, руководствовала его; детям не должно сделать ни одного шага без этой мысли. Эта мысль и развитие совести одно и то же; нет настоящей совести, нет этого внутреннего живого голоса души без мысли о бессмертии и будущей жизни.

Но, чтобы руководствовать поступки дитяти в этом направлении, нужны также заботы и труды со стороны матери; прозорливым и наблюдательным оком она должна замечать его действия, его склонности, данные ему от Природы, врожденные и зависящие от его темперамента; то развивать их, то удерживать их развитие и давать им другое направление, смотря по тому, каковы эти склонности, — вот ее труд. После, когда дитя, особливо мальчик, вступит в какое-нибудь учебное заведение, если обстоятельства жизни этого будут требовать (чего я не желал бы), наставникам нет ни времени, ни возможности следовать за каждою индивидуальностию: в этих заведениях, обыкновенно, сердятся и стригут под одну гребенку, не смотрят на особенности каждого, разве только они уже сами так проявятся, что невольно обратят на себя внимание. Но в домашнем воспитании и именно того возраста, когда есть еще возможность изменять и руководить эти различные склонности каждого ребенка, заботясь вместе и о сохранении его телесного здоровья, на женщине-матери лежит святой долг блюсти за всем этим. Опять таки труд, опять таки знания, опять наука, опять искусство, опять добродетель.

От развития идеи о будущей жизни в ребенке, от направления всех его поступков и действий к этой основной мысли христианского учения зависит решительно вся будущая участь ребенка. Правда, случается, что дети самых благожелательных родителей, воспитанных совершенно в духе христианского учения, делались развратными и негодными; но что из этого следует? Следует ли, что воспитание детей нужно предоставить произволу? Нет, из этого следует только то, что наука воспитания, как и всякая другая, имеет свои трудности и несовершенства, а искусство и ревность воспитателей встречают нередко трудности и препятствия во врожденных склонностях ребенка, которые ему не всегда удается преодолеть. В этом несчастном случае матери-воспитательнице остается, по крайней мере, то утешение, что она исполнила по крайнему разумению и по силам свой долг: «Fair ce qu’il devra, advienne ce qu’il pourra»[61].

Но и то нужно опять заметить: часто мы думаем, что воспитываем детей наших в духе христианской религии, часто полагаем, что мы сами проникнуты этим духом, а между тем, если дело разберем глубже и подробней, то увидим, что мысль о будущей жизни, ведущая нас непосредственно к рассматриванию здешней земной жизни, как одного только приготовительного перехода, знаменующегося борьбой, — еще далеко не проникла ни внутренний, нравственный быт наших питомцев, ни наш собственный. Мы верим и наставляем верить в эту мысль, как в самое высшее утешение; но как скоро приходится что-нибудь принести в жертву из благ земных для этой утешительной мысли, то мы готовы тотчас же, под тем или другим предлогом отступить шаг назад. Так ли нужно верить в бессмертие? Верить в загробное будущее, значит быть всегда готовым жертвовать, когда мы убеждены, когда Откровение гласит нам, что этой жертвы требует вечное, истинное благо. К этой-то победе в борьбе, к этим-то пожертвованиям мы должны приготовлять и укреплять юное сердце детей, открывая пред их глазами превратность настоящего и верховное, неизменное, вечное блаженство непостижимого будущего.

После наставления детей в этих основных истинах христианского учения на женщине-матери лежит также не менее важная обязанность доставить им также начатки реального или практического образования. Хотя под руководством матери остаются обыкновенно дети только до 10 или 12-летнего возраста, но в этом-то именно возрасте и важно положить твердую и правильную основу реального образования. Это неоцененное пособие для дальнейшего его развития. В ребенке весьма рано развивается уже множество различных способностей к реальному образованию; понятие, например, о форме и других чувственных физических свойствах предметов развивается уже в нем очень рано. Воспользовавшись этим понятием и приноровив к ним игры детей, можно положить уже прочное основание к образованию. Как близоруки наши воспитатели видно из того, что самый важный, самый сильный рычаг первоначального образования — детские игры — остается почти в совершенном бездействии в руках матерей и воспитателей.

Что казалось бы естественнее и проще, как не воспользоваться этой склонностию детской натуры к играм, и вместо глупых игрушек, портящих и детский вкус, и детское воображение, окружить их смышленными играми, которые бы послужили к развитию в них множества новых и необходимых для них сведений. Так, главные основания географии, астрономии, истории и арифметики, геометрии и натуральной истории можно бы было легко и играючи сообщить детям 7-10-летнего возраста. Стоило бы только изобразить в чувственных и привлекательных формах предметы, входящие в состав этих наук, и в течение самого короткого времени память и воображение ребенка без всякого ущерба и вреда здоровью во время игр были бы обогащены запасом самых разнообразных, привлекательных и необходимых сведений. Но для всего этого нужно, чтобы женщина-мать сама была знакома с главными основами этих наук, умела бы объяснить легко трудную их сторону, умела бы завлечь внимание детей, — а для этого опять нужен труд и занятие. Женщина, желающая из суетности блистать своими реальными сведениями в обществе мужчин и других женщин, называется в насмешку bas bleu[62]; но кому бы пришло в голову насмехаться, чей святотатный сарказм мог бы коснуться той женщины-матери, которая запаслась этими сведениями для распространена блага и истины в будущем поколении. Это значило бы смеяться над матерью, над святыней.

Ты видишь, прав ли я был, прося тебя заняться всем этим, и права ли ты была согласиться с твоим горячим, нежным участием на мою просьбу. Ты даже ее предупредила. Ты мой идеал, ты моя милая, несравненная Саша! — Что говорить о музыке, пении и других искусствах, возвышающих дух, образующих и мысль, и сердце, и вкус! А кто опять, как не женщина-мать, может заохотить детей к этим занятиям?

Вот, что значит трудись. Скажи же теперь сама, не завидна ли эта семейная, тихая жизнь, девизом которой будет служить для супругов: молись, люби и трудись. Какие сокровища земли могут заменить счастие такой жизни, так живо напоминающей другую, лучшую. Будем молиться, друг души, неоцененная, милая Саша, будем молиться, мой чудесный идеал, чтобы Бог дал нам Волю и Силу стремиться к достижению нашей идеальной цели — жить, молясь, любя и трудясь, и воспитать детей наших в этом же направлении, и, завещая им то же для будущих их детей: молитесь, любите, трудитесь.

Разобрав мой идеал женщины, можно подумать, что я требую слишком много, предаюсь мечтам и утопии, требую, чтобы женщина жила не для себя. Да, я требую этого. Но жить и трудиться не для себя составляет, по-моему, принадлежность идеала не одной только женщины, но человека вообще, т. е. женщины и мужчины вместе, — тот и другая взятые порознь, составляют только одну половину человека. Тебе, моему Идеалу, предоставляю составить теперь твой Идеал мужчины и заключу мое письмо на день твоего Ангела тем же, чем начал было письмо на день твоего рождения:

Быть счастливым счастьем других, — вот счастье прямое, вот жизни земной Идеал[63]. …[64]

А.А.Бистром

20-23 апреля.

[1850 г. Петербург.]

… Что касается до мира души, и до средства, предлагаемого пиетистами, водворить этот мир, — молитвы, то я ни того, ни другого не принимаю в их смысле. Не потому, чтобы я отвергал утешительное действие молитвы; нет, ты найдешь довольно и в моих письмах доказательств, что я также ищу в ней утешения и нахожу, как и все в мире земном, мгновенное. Но считать молитву за главное в жизни и искать в ней одно утешение — это не мое убеждение; нет, это не мои идеи о христианском учении; я со дня на день более и более вникаю в его смысл, и более и более убеждаюсь и внутренне чувствую, в чем, впрочем, и прежде уже был убежден и прежде чувствовал: дела, не молитва; вера дел, а не вера, выраженная одним помыслом и молитвою, — вот моя вера.

И покуда я не убедился, что делаю доброе и делаю без всякого другого, постороннего намерения, а только с одним внутренним убеждением, что необходимо делать доброе и делать его с любовью, с наслаждением, ища именно наслаждения только в том, что делаешь доброе из любви, — до тех пор я не христианин; и никакая молитва на свете до тех пор не может меня утешить в мгновение скорби; и еще бы было лучше, если бы добрых (истинно добрых) дел было столько в моей жизни, чтобы они мне не давали времени и молиться; тогда бы вся жизнь моя была — молитва, в настоящем, глубоком христианском смысле, этого слова, — т. е. вдохновенная, богоугодная жертва любви в земной жизни.

Прочти в главе X у Матфея, что заповедал Иисус своим 12 ученикам: «Больных исцеляйте, — говорил Он им, — прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте: даром получили, даром и давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в пояса ваши. Ни суму на дорогу, ни двух одежд, ни сапогов, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания (10, 8, 10). Остерегайтесь людей (17). Будьте мудры, как змии и незлобивы, как голуби (16). Когда будут предавать вас, не заботьтесь (19). И будете ненавидимы за Имя Мое; претерпевший же до конца спасется (22). Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой (23)».

Все дела и дела. Да дела, Саша. И так, ты должна бы была мне сказать в утешение, если бы ты знала мои убеждения и мысли о христианстве, вполне основанные, как ты видишь, на Евангелии, не это: «По мере того, как ты будешь больше и чаще молиться, то покров Всевышнего осенит нас, и доколе не будет мира душевного, мы еще не вполне христиане». Ты должна бы была сказать мне: «По мере того, как ты будешь более и чаще делать дела в духе христианского учения, то покров Всевышнего осенит нас; мира же душевного не ищи ни в чем другом на земле».

«Не думайте, — сказал Спаситель, — что Я пришел принести мир на землю. Я пришел не мир принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью, и невестку с свекровью ее. И враги человеку домашние его. И кто не возьмет креста Моего и не последует за Мною, тот не достоин Меня. Берегущий душу свою, потеряет ее, а потерявший душу свою за Меня, обретет ее» (Матф. 10, 34–38).

И так, борьба и деятельность с убеждением, что бороться и действовать необходимо, что это цель. Мгновения, в который выражается пред тобою мой разлад со мною, не должны бы собственно существовать; они должны бы были быть посвящены христианской деятельности; также как мгновения вдохновения — молитве; но только одни мгновения вдохновения, оставшиеся свободными от деятельной, христианской, практической борьбы. Вот как я постигаю жизнь.

И так, главное — учредить, чтобы наша деятельность была направлена в духе учения Христа; вот главное. Позаботься об этом, направляй мои все дела для этой цели, молись со мною в минуты вдохновения и будешь верной спутницей человека, верующего в идеал. Раскаяние он будет находить в делах, направленных с этой целью, мгновенное утешение — в этих же делах, жертвоприношение Всевышнему — в делах, любовь и упование — в делах, веру — в делах, все — в делах. Дела, совершаемые в христианской борьбе, усладят горечь и трудности борьбы. Вдохновение подкрепит.

Стремление и чувство, что деятельно бороться, сделают Идею недосягаемости Идеала более сносною и даже приятною. А не такое утешение: «Ты домогаешься недосягаемого совершенства»!! Нет, «домогайся, Николай, борись, я борюсь с тобою, я твоя верная спутница, бодрствуй, действуй, стремись к недосягаемому», — вот что бы должна говорить мне, если бы поняла меня совершенно; греть, оживлять, укреплять; не холодить, не ослаблять. (Вот здесь мы должны так действовать, вот здесь так).

Мне деятельная нужна жена, деятельная в смысле более идеальном, поэтическом. Не одна только Марфа, — Мария. Вот почему я так и взошел в подробности, разбирая: молись, люби и трудись. Без дел нет спасения, нет осуществления любви, нет осуществления веры, нет борьбы, нет цели. Главное, повторяю, и готов повторять тысячу раз, направить дела в духе христианского учения не для самолюбия, не для суеты, не для земных благ, — для высшей цели, для стремления к Вечной Истине, с любовью в сердце, с желанием благого.

Сделай это, и молитва, и вдохновение тогда придут сами по себе, как торжественный гимн, как выражение души, борющейся и устремленной туда, туда, высоко и далеко! И так, если хочешь истинно меня утешить, говори мне в твоих письмах: как мы будем действовать, как мы должны направить наши дела, а не об одной молитве и чувствах.

Молитва и чувства невыразимы, необъяснимы, их на бумагу не поймаешь; я знаю, что я говорю тебе жестко, но говорю то, в чем убежден. Описывая мои тяжелые мгновения, мой разлад, как ты думаешь с собою, — я не жаловался тебе, я не выплакивал твоего сожаления, не искал утешения в словах; я писал, чтоб тебе[65] представить внутренний быт души в некоторые мгновения жизни; но никогда не говорил, что вся моя жизнь составлена из этих одних мгновений, что я желаю от них теперь же, во что бы то ни стало, освободиться. Они необходимы, я это знаю; они должны быть; они выражение борьбы, — в которой полагаю и цель жизни. …

И так, моя Саша, Веру, т. е., по словам Св. Павла, «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом», докажем делами, т. е. самым трудным путем.

Любовь нашу к ближним докажем делами, а любовь нашу к Богу осуществим чрез искреннюю бескорыстную любовь к ближним, следовательно, также самым трудным путем.

Упование наше осуществим делами, показав наше терпение, стойкость и твердость в терпении.

Молитву нашу осуществим чрез вдохновение.

К счастью мирскому постараемся быть хладнокровными.

В борьбе постараемся искать наслаждения и счастья.

Вот моя Религия. …[66]