Приходите завтра[132]
Приходите завтра[132]
Поистине велик тот, кто первым назвал лень смертным грехом. Однако в одной из предыдущих статей мы уже и так проявили излишнее рвение и серьезность, а потому не собираемся теперь вдаваться в слишком пространное и углубленное исследование истории вышеуказанного греха, хотя отлично знаем, что грехи легко становятся достоянием истории и что история грехов могла бы позабавить читателей. Ограничимся констатацией того непреложного факта, что лень и раньше запирала и впредь будет запирать врата небесного царства для многих христиан.
После того как несколько дней тому назад я случайно набрел на эту мысль, ко мне в дом явился некий иностранец из тех, кто составляет в дурную или хорошую сторону крайне преувеличенное представление о нашей стране.
Люди этого сорта думают, что современные испанцы либо все еще остаются такими же щедрыми, блистательными и по-рыцарски благородными, как и два столетия назад, либо ничем не отличаются от диких кочевников, обитающих по ту сторону Средиземного моря. В первом случав они воображают, что наш характер столь же неизменен, как наши древние руины, во втором, путешествуя по нашим дорогам, они дрожат от страха: все наши стражники кажутся им разбойниками, которые сейчас же начнут их грабить, хотя именно стражникам и поручено охранять проезжих от случайностей, возможных во всех странах.
Правда, наша страна не из тех, что познаются с первого или даже со второго взгляда, и если бы мы не боялись показаться слишком дерзкими, то охотно сравнили бы ее с теми фокусами, строящимися на сущих пустяках, которые поражают воображение и озадачивают человека непосвященного, но, будучи раскрыты, вызывают у него крайнее изумление: неужели стоило ломать голову над вещами столь простыми. Часто отсутствие видимой причины заставляет нас подозревать наличие каких-то скрытых причин, ускользающих от нашей проницательности.
Человеком настолько владеет гордыня, что он, не понимая чего-нибудь, скорее заявит во всеуслышание о непостижимости всего сущего, чем сознается в том, что, может быть, он сам слишком туп, чтобы понять это. Так что если мы сами не понимаем истинных причин нашего движения вперед, то стоит ли удивляться, что иностранцы постигают их с большим трудом.
Именно такого сорта иностранец, заручившийся к тому же рекомендательными письмами, и появился у меня в доме. Он приехал в Испанию с целью уладить какие-то весьма запутанные дела, связанные с установлением своей родословной, предъявлением исков и с широкими планами, родившимися у него еще в Париже, поместить свои огромные капиталы в какое-нибудь выгодное промышленное или торговое предприятие.
Будучи человеком деловым, как это и свойственно нашим соседям, он решительно заявил, что не пробудет у нас долго, особенно если не найдет верного применения своим капиталам. Он мне показался человеком весьма порядочным, я с ним подружился и, сжалившись над ним, посоветовал поскорее убираться восвояси, если он всерьез задумал заниматься здесь делами, а не приехал просто с целью попутешествовать. Мой совет его удивил, и я вынужден был пуститься в объяснения.
– Послушайте, господин Сан-Деле[133] (так звали моего знакомого), вы рассчитываете, что на все дела вам хватит двух недель?
– Конечно, – ответил он, – двух недель более чем достаточно. Завтра утром я разыщу специалиста, который займется моими фамильными делами. В течение дня он переберет свои книги, найдет моих предков, и к вечеру будет известно, кто я такой. Послезавтра, заручившись всеми необходимыми данными, я смогу предъявить права на наследство. И так как мои претензии основательны и неоспоримы (только в этом случае я и отважусь предъявить их), то на третий день дела будут улажены и я верну то, что принадлежит мне по праву. Что же касается моих капиталовложений, то на четвертый день я представлю проект, который окажется либо приемлемым, либо неприемлемым и будет либо принят, либо я получу отказ.
Так пройдет пять дней… Шестой, седьмой и восьмой день я посвящу осмотру достопримечательностей Мадрида. На девятый день я предамся отдыху. На десятый день я закажу место в дилижансе, и если все дела будут сделаны, то я и отправлюсь в обратный путь. Таким образом у меня в запасе окажется еще четыре-пять дней.
Когда Сан-Деле, излагая свои планы, дошел до этого места, я едва сдерживал приступ смеха, который вот-вот готов был вырваться из моей груди, и хотя из чувства такта мне удалось подавить неуместную веселость, все же у меня не хватило сил скрыть улыбку, знаменующую крайнюю степень удивления и глубокое сострадание к опрометчивым планам моего собеседника.
– Позвольте, господин Сан-Деле, – начал я полушутя, полусерьезно, – позвольте пригласить вас через полтора года вашего пребывания в Мадриде отобедать со мной.
– Как это понимать?
– А так, что через полтора года вы все еще будете здесь.
– Вы шутите?
– Нисколько.
– Разве я не смогу уехать, когда мне вздумается? Может ли это быть?
– Помните, что вы не у себя на родине, где все люди Деятельны и энергичны.
– О, я знаю: испанцы, которые много путешествовали за границей, приобрели странную привычку дурно отзываться о своей стране, чтобы доказать свое превосходство над соотечественниками.
– Как бы то ни было, я уверяю вас, что за две недели вы даже не сумеете встретиться ни с одним из тех людей, которые помогли бы вам оформить дела.
– Ну, это вы уже преувеличиваете. Я постараюсь сообщить им свою энергию.
– Скорее они сообщат вам свою инертность.
Я понял однако, что господин Сан-Деле не сдастся, пока не убедится на собственном опыте в правдивости моих слов. Тогда я умолк, глубоко уверенный в том, что события не замедлят подтвердить мои прогнозы. На следующее утро мы вдвоем отправились на поиски генеалога, расспрашивая всех друзей и знакомых, где бы нам найти его. Наконец мы его нашли. Этот милейший господин, ошеломленный нашей поспешностью, прямо заявил, что нужно повременить. Мы настаивали, и генеалог только из большой любезности согласился дать нам нужные сведения через несколько дней. Я улыбнулся, и мы ушли. Прошло три дня. Мы снова отправились к нему.
– Зайдите завтра, – сказала нам служанка, – сеньор еще не встал.
– Зайдите завтра, – сказала она нам в следующее посещение, – барин только что вышел.
– Зайдите завтра, – сказала та же самая служанка на третий день, – сеньор изволит отдыхать.
– Зайдите завтра, сеньор на бое быков, – таков был ответ в следующий понедельник.
Когда, в какие часы можно все-таки увидеть испанца? Наконец мы его увидели.
– Зайдите завтра, – сказал он нам, – я совершенно забыл о вашем деле. Зайдите завтра, еще не готово.
Через две недели все, наконец, было готово. Но оказалось, что мой друг просил навести справку о некоем Диесе, а справка по ошибке была заготовлена на Диаса. Предчувствуя новые испытания, я все же ничего не сказал о них моему приятелю, который уже совершенно отчаялся когда-нибудь установить свою родословную.
Само собой разумеется, что после такой неудачи нечего было и думать о предъявлении прав на наследство.
Для оформления промышленных и торговых сделок, которые, по его мнению, могли принести большую пользу стране, необходимо было разыскать переводчика. Переводчик проделал с нами то же самое, что и специалист по вопросам генеалогии, и до конца месяца «кормил нас завтраками». Мы установили, что для ежедневного пропитания ему очень нужны были деньги, и все же он никак не мог выбрать время, чтобы их заработать. Переписка бумаг шла с такими же точно проволочками; кроме того, переписчик наделал в копиях массу ошибок. В нашей стране едва ли найдешь переписчика, который сумел бы без ошибки снять самую простую копию.
Но на этом дело не кончилось. Портной, которому заказали фрак, потратил на работу двадцать дней, хотя его просили сделать за сутки. Сапожник заставил себя ждать так долго, что пришлось купить готовые ботинки. Гладильщица две недели провозилась с одной сорочкой. Шляпник, которому было велено поправить поля шляпы, продержал ее двое суток, а сеньор Сан-Деле вынужден был пока что сидеть дома.
Его друзья и знакомые не являлись на свидание в назначенное время, не удосуживались известить об отмене визита и не находили нужным отвечать на его записки. Какая внимательность! Какая точность!
– Ну, что вы теперь скажете об этой стране, господин Сан-Деле? – спросил я его, имея в виду все пережитые им злоключения.
– Мне кажется, что это весьма странные люди…
– И все остальные точно такие же: они предпочитают вовсе не есть, лишь бы не утруждать себя обременительным процессом приема пищи.
Но вот через несколько дней француз представил отличный проект, суливший немало выгод для одной из отраслей нашей промышленности.
На четвертый день мы отправились узнать о результатах.
– Приходите завтра, – сказал нам привратник, – столоначальник еще не пришел.
«Очевидно, его задержало какое-то важное дело», – подумал я про себя.
Мы решили пройтись и совершенно неожиданно встретили… столоначальника, который преспокойно разгуливал по парку Ретиро со своей супругой, наслаждаясь ласковыми лучами зимнего мадридского солнца.
Следующий день был вторник, и привратник сказал нам:
– Приходите завтра. Сегодня нет приема.
«У столоначальника масса неотложных дел», – подумал я.
Так как я по своей природе сродни колдуну и черту, то никого не удивит, что я решился заглянуть в замочную скважину. Как раз в этот момент его превосходительство стряхивал пепел сигары в камин, затем, взяв в руки «Почту», принялся разгадывать замысловатую шараду.
– Сегодня мы не сумеем встретиться с его превосходительством, – сказал я своему приятелю, – он действительно очень занят.
Мы были приняты в среду на этой же неделе, но – надо же было так случиться! – наши бумаги попали тем временем на рассмотрение именно тому человеку, который весьма враждебно относился к господину Сан-Деле и к его плану, поскольку план как раз был невыгоден данному лицу.
Бумаги пролежали на докладе два месяца и вернулись с резолюцией, какой и следовало ожидать при данной ситуации.
В свое время мы не сумели расположить в свою пользу приятельницу аудитора. А это нужно было сделать. У нее были очень красивые глаза, которые в минуты отдыха и неги несомненно смогли бы внушить ему мысль о том, что мы добиваемся законных вещей.
Когда, наконец, бумаги вернулись, то оказалось, что они не подлежат компетенции данного отдела нашей благословенной конторы. Нужно было исправить этот небольшой промах. Бумаги были направлены соответствующему столоначальнику соответствующего отдела и ведомства.
И вот после трех месяцев мытарств снова погоня за бумагами. Мы оказываемся в положении хорька, который загнал кролика в нору и никак не может его оттуда извлечь.
Мы приходим в одно учреждение, но бумаги уже отосланы в другое, а туда еще не прибыли.
– Отсюда бумаги отосланы такого-то числа, – сказали нам в первом учреждении.
– К нам ничего не поступало, – сообщили в другом.
– Черт возьми, – сказал я, обращаясь к господину Сан-Деле, – наши бумаги испарились. А может быть, в образе голубки они устроились на одной из крыш этого шумного города?
И снова все сначала. Снова хлопоты. Снова спешка. Было от чего сойти с ума.
– Необходимо, – сказал чиновник торжественным тоном, – необходимо дать делу законный ход.
Это означало, что наши бумаги оказались в положении рекрута, которому предстояло прослужить изрядное количество лет.
Наконец по прошествии полугода, в течение которого бумаги переходили из одного учреждения в другое, поступали на подпись, представлялись к докладу, подавались на рассмотрение, вручались чиновникам, отлеживались под сукном, нам возвратили наш проект, на полях которого имелась краткая резолюция, гласившая:
«Признавая очевидную разумность и полезность представленного плана, отказать».
– Дорогой Сан-Деле, – воскликнул я, задыхаясь от смеха, – вот как у нас вершатся дела.
Господин Сан-Деле попытался связаться еще с некоторыми чиновниками, но это было все равно, что связаться с чертом.
– Стоило ли предпринимать такое длительное путешествие только для того, чтобы в течение шести месяцев слышать неизменное: «Приходите завтра», и когда это столь желанное завтра наконец наступило, услышать решительное «нет»?… Ведь я же хотел дать им свои деньги, которые им же самим принесли бы пользу. Совершенно ясно, что вокруг наших планов плелась какая-то тонкая интрига.
– Полноте, господин Сан-Деле, какая там интрига? Вряд ли вы найдете у нас человека, который был бы способен плести два часа подряд интригу. Наша леность хуже всякой интриги. Уверяю вас, что кроме лености тут ничего не скрывается. Именно леность является причиной всех бед. Ведь отказать всегда легче, чем вникнуть в суть дела.
Тут я вынужден буду остановиться на некоторых аргументах, которые мне приводили в оправдание отказа, хотя это и отвлечет нас несколько в сторону.
– Этот человек непременно разорится, – заметил мне один весьма серьезный чиновник, убежденный в справедливости наших порядков.
– Но это еще не повод для отказа, – возразил нему. – Если он даже и разорится, то вы ничего не потеряете от того, что пошли ему навстречу. Он будет наказан за свой дерзостный план или за свое невежество.
– Как же он может отстаивать подобный план?
– Представьте себе, что его план как раз и состоит в том, чтобы избавиться от собственных денег и разориться. Разве человек не может иметь право, ну, скажем, умереть и обойтись при этом без согласия чиновников?
– Да, но это может нанести ущерб людям, которые до сих пор вели иначе то дело, за которое он предполагал взяться.
– Но те, которые вели дело иначе, вели его хуже, не правда ли?
– Ну и что же, что хуже? Но они все-таки вели его.
– Однако что же дурного в том, что дела перестанут вестись плохо? Выходит, что раз уж все делалось всегда наихудшим образом, значит, мы должны принимать в расчет интересы тех, кто в этом повинен? А не правильнее ли было бы посмотреть, чем они мешают приходу нового, более совершенного?
– Тем не менее у нас всегда так было, так есть, так и будет.
– Но ведь поступать так значит только обманывать себя.
– Кроме всего прочего, не забывайте, что этот господин – иностранец.
– Ну и что же? Разве нельзя поучиться у него?
– Да, но иностранцы высасывают у нас деньги.
– Иностранец, – продолжал я, – который устремляется в незнакомую страну, чтобы рисковать своими деньгами, тем самым увеличивает обращающийся капитал, способствует своим талантом и своими денежными средствами развитию общества. И если он оказывается в проигрыше, то он герой, если в выигрыше, то это тоже справедливо, ибо он получает награду за свою полезную деятельность: он помог нам извлечь выгоды, которые мы не сумели бы извлечь сами. Иностранец, который обосновывается в нашей стране, вовсе не высасывает из нее денег, как вы полагаете: он непременно акклиматизируется, пускает глубокие корни, и через пять-шесть лет его уже нельзя считать иностранцем, да он и не может им быть; все новые его интересы и замыслы, а также семья прочно связывают его с новым отечеством; он проникается любовью к земле, которая создала ему состояние, к народу, из среды которого он выбрал себе подругу жизни; его дети уже ничем не отличаются от испанцев, а внуки его будут настоящими испанцами; вместо того чтобы выкачивать от нас деньги, он приносит нам свои и, вкладывая их в хозяйство страны, заставляет приносить нам пользу. Одновременно с денежным капиталом он обогатит нашу страну капиталом своего таланта, что не менее важно, чем деньги; он дает средства к жизни некоторому числу местных жителей, трудом которых он должен был воспользоваться; он добился улучшения в какой-то отрасли хозяйства; наконец, своей новой семьей он даже способствовал росту народонаселения. Прочно усвоив эти важные истины, многие разумные и мудрые правители призывали к себе иностранцев: именно своему широкому гостеприимству Франция обязана столь высоким уровнем процветания; благодаря иностранцам, которых Россия приглашала со всего света, она стала государством первостепенного значения в срок гораздо более короткий, чем другие государства успели утратить всякое значение; притоку иностранцев Соединенные Штаты обязаны тем, что… Однако по вашим нетерпеливым жестам я вижу, – заключил я, во-время прервав свою тираду, – что очень трудно убедить того, кто не хочет слушать доводы. Нет сомнения, если бы дать вам в руки власть, – наши надежды были бы более основательными!
Завершив свою филиппику, я отправился на поиски Сан-Деле.
– Я уезжаю, сеньор бакалавр, – объявил он. – В этой стране ничего не сумеешь сделать. Ограничусь только осмотром кое-каких достопримечательностей Мадрида.
– Ах, друг мой, – воскликнул я, – уезжайте с богом и не рискуйте потерей того небольшого запаса терпения, который вы еще сохранили: я уверен, что большинство наших достопримечательностей вам увидеть не удастся.
– Но почему же?
– Вы мне все еще не верите? А вспомните-ка, что я вам сказал по поводу намеченного вами двухнедельного срока.
Нетерпеливый жест господина Сан-Деле красноречиво говорил о том, что это напоминание ему не понравилось.
– Приходите завтра, – эти слова нам пришлось слышать со всех сторон: – сегодня никак нельзя. Лучше всего оставьте прошение, чтобы получить специальное разрешение.
Любопытно было видеть лицо моего приятеля, когда он услышал о прошении: ему припомнился и проект, и шестимесячные хлопоты, и…
Он не нашел ничего лучшего, как заявить:
– Я иностранец.
Нечего сказать, хорошая рекомендация для моих любезных соотечественников! С каждым разом изумление моего приятеля все возрастало, и вместе с тем он все меньше и меньше понимал нас. Мы потратили массу дней, чтобы увидеть те весьма немногие достопримечательности, которые еще сохранились в Мадриде.
Наконец, по прошествии этого необыкновенна долгого полугодия, – если вообще можно говорить, что одно полугодие длиннее другого, – мой приятель-француз вернулся на родину, проклиная Испанию, лишний раз убедив меня в том, в чем я был убежден и раньше, и увозя с собою не очень лестное мнение о наших обычаях. Он говорил, кроме того, что в течение целого полугодия он только и делал, что «приходил завтра», и всегда это «завтра» снова отодвигалось все дальше, в будущее. Оказалось, что самое лучшее или, правильнее было бы сказать, единственное, что он мог правильно и хорошо сделать, – это удалиться восвояси.
Не знаю, мой хладнокровный читатель (если ты дал себе труд дочитать статью до этого места), не знаю, прав ли господин Сан-Деле, дурно отзывающийся об Испании и о нашей лености. Может ли случиться, чтобы он с удовольствием снова вернулся к нам (так сказать, пришел бы к нам завтра)? Отложим-ка этот вопрос до завтра, так как ты, читатель, несомненно утомлен сегодняшним чтением. Если завтра или послезавтра тебе будет не лень посетить книжную лавку, не лень вынуть из кармана кошелек, не лень открыть глаза, чтобы заглянуть в те статьи, которыми я намерен тебя угостить, то поведаю тебе, что хотя я все это вижу, все это знаю, но помалкиваю и об этом и еще о многом другом; мне также не раз случалось испытать на себе действие лени, порожденной особенностями нашего климата или другими причинами; из-за лени мне не раз случалось терпеть неудачу в любовных делах, прекращать начатые хлопоты, отказываться ох надежды на получение должности, которой при известной активности с моей стороны я мог бы легко добиться. Наконец, из-за той же самой лени я отказываюсь от важных и необходимых визитов, тогда как именно связи и обществе могли бы быть мне полезными в течение всей жизни. Признаюсь, что нет такого дела, которое я не отложил бы на завтра, хотя бы и смог сделать его сегодня. Знай, что я встаю в одиннадцать часов утра, а после обеда снова отдыхаю, до хрипоты болтаю в кафе, как это и подобает настоящему испанцу, семь или восемь часов подряд. Когда кафе закрываются, я медленно плетусь каждый день в одну и ту же компанию (из-за лени я дружу только с одной компанией), там я выкуриваю одну за другой множество сигар и просиживаю таким образом, не сходя со стула, до двенадцати или часу ночи. Часто из-за лени я даже не ужинаю; бывают случаи, что из-за лени я не ложусь в постель. В заключение, мой дорогой читатель, скажу тебе, что во многих случаях, когда я доходил до отчаяния, ни один не заставил меня повеситься – и всё из-за лени. Чистосердечно признаюсь также, что и настоящую статью я задумал еще три месяца тому назад, но единственное, что у меня было написано на чистом листе, – это заглавие: «Приходите завтра». Хотя я каждое утро и каждый вечер собирался начертать что-нибудь на этом листе, но всякий раз, гася свет, я говорил себе с наивнейшей убежденностью в правоте своих решений: «Ничего, напишу завтра».
Благодарю тебя, боже, что это завтра, наконец, наступило и оказалось для нас вовсе не плохим, но горе нам, если придет день, после которого никогда не наступит «завтра»!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.