8. «Соотношение классовых сил на мировой арене»
8. «Соотношение классовых сил на мировой арене»
Такая постановка вопроса совершенно естественна. В самом деле, если мирное сосуществование — это классовая борьба, то в ней, как в каждой борьбе, решающую роль играет соотношение сил борющихся сторон.
Каких сил? Когда на Западе говорили о соотношении сил между двумя системами, обычно сводили его к балансу вооруженных сил НАТО и Варшавского Договора. Номенклатура подходит к вопросу шире. Она рассматривает соотношение всей совокупности сил реально-социалистического и капиталистического обществ — экономических, политических, военных, структурно-организационных, моральных — словом, всяких. В противоположность балансу военных сил номенклатура именует это «соотношением классовых сил».
Такой подход разумнее незамысловатого подсчета числа дивизий — разумнее и в чисто военных вопросах. Так, война во Вьетнаме показала, что США, обладавшие неизмеримо большей военной мощью, чем Северный Вьетнам, из-за проявленной ими морально-психологической слабости ухитрились проиграть эту войну, что явилось приятной неожиданностью для советской номенклатуры. С другой стороны, практически невозможно сказать, насколько оправданно было механическое причисление дивизий стран Восточной Европы к советским дивизиям. Цель Советской Армии в Восточной Европе не в последнюю очередь была в том, чтобы удерживать сомнительных союзников под контролем номенклатуры.
После революций 1989 года в Восточной Европе Организация Варшавского Договора стала призрачной и распалась.
Номенклатура старается внушить всем, будто есть некая мистическая закономерность постоянного изменения соотношения сил на мировой арене в пользу реального социализма. Это, конечно, выдумка: нет такой закономерности, да и кривая соотношения сил весьма извилиста. Высшая точка этой кривой была достигнута номенклатурой в конце 50-х годов, на первом этапе правления Хрущева. Отказ от наиболее преступных сталинских методов и разоблачение Сталина привели на время к росту поддержки советской системы населением. На международной же арене еще сохранялся союз СССР с Китаем, мировое коммунистическое движение было монолитным, а в военной сфере номенклатура на время вырвалась вперед, создав раньше США ракетное оружие. К тому же казалось, что открыт путь для дальнейших сдвигов соотношения сил в ту же сторону. Была жива надежда, что явно предстоявший слом системы колониализма приведет к превращению колоний в страны «народной демократии». Ожидались также приятные изменения в Европе — создание народно-демократических режимов в Испании, Португалии и Греции. С тех пор соотношение сил существенно изменилось не в пользу советской номенклатуры, и фактический распад советского блока создал новую обстановку.
Читатель может сказать, что он слышал на Западе и совсем другие оценки советской внешней политики. Правильно, есть такие оценки.
Помню, в одной западной столице крупный представитель тамошнего делового мира поведал мне свою уверенность в том, что советское руководство совсем не хочет распространения режима реального социализма на страны Запада, в частности на Западную Европу. Мой собеседник сам был целых пять дней в Москве и твердо в этом убедился. Его аргументы были просты и неотразимы. Советские руководители — умные люди (я с этим согласился); товаров для населения в Советском Союзе чрезвычайно мало, и они жалкого качества (я согласился); советское руководство не может не понимать, что это следствие низкой продуктивности социалистической системы (я согласился); если это руководство распространит такую систему и на Запад, то и здесь будет так же (я согласился); тогда невозможно будет за счет экспорта, западных капиталовложений и кредитов улучшить снабжение советского населения (я согласился). «Но ведь задача советских руководителей в том, чтобы поднять жизненный уровень населения, они и сами это говорят, — торжествующе заключил мой собеседник цепь своих рассуждений. — Значит, они не могут желать распространения своей системы на Западную Европу, и нам нечего опасаться». Это был единственный пункт, с которым я согласиться не смог. Чтобы понять, что такое — само по себе логичное — рассуждение ошибочно, надо было прожить в Советском Союзе дольше, чем пять дней.