Глава 10. Зарево над Кремлем

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10. Зарево над Кремлем

Вечер воскресенья 14 марта ознаменовался не только торжеством Путина на президентских выборах. Как только итоги голосования были объявлены, в самом центре Москвы, у ворот Кремля вспыхнул чудовищный пожар. Горело здание Манежа, построенное Александром I к пятилетию победы над Наполеоном. «Это было одновременно страшное и завораживающее зрелище, — писала «Газета». — Объятый пламенем Манеж смотрелся гигантской декорацией фильма-катастрофы, на который не пожалели денег. На протяжении семи часов на глазах сотен, зачастую ликующих, зевак огонь уничтожал один из главных символов Москвы»[336]. При попытках потушить здание погибло двое пожарных. Огонь поднимался так высоко, что зарево было видно над Кремлем с противоположного берега Москвы-реки и казалось, что сам Кремль объят пламенем.Трудно было не увидеть в этом дурное предзнаменование.

КОНКУРЕНЦИЯ ОЛИГАРХОВ

По словам Путина, новой национальной идеей для России должна была стать конкурентоспособность. Патриотизм следовало окончательно поставить на службу капитализму. Этот насквозь буржуазный взгляд на жизнь контрастировал с разгульным казнокрадством наивной ельцинской эпохи, которая воспринимала капитализм исключительно как общество потребления. Деятели путинского призыва были лишены прежнего размаха, насквозь прагматичны и в силу этого совершенно безлики. Торжество серости и мелочности, наблюдавшееся на всех уровнях российского государства и бизнеса, было одновременно ярким доказательством того, что элита страны освоила наконец правила буржуазного поведения.

На смену олигархам шла бюрократическая буржуазия, работающая в тесном сотрудничестве с западным капиталом. Причем это сотрудничество стало гораздо более основательным и долгосрочным, точно так же как более зрелым стал и русский капитализм.

Стремление олигархических элит к стабильности породило новую вспышку междоусобной борьбы во власти. Заменив Ельцина Путиным, кремлевская команда и олигархи думали, что меняют стареющего и слабеющего самодержца на молодого энергичного лидера. И в то же время они хотели, чтобы этот лидер был лишен инициативы во всем, что может затронуть их интересы. Увы, нельзя требовать от одного и того же человека противоположных качеств. Российская элита получила президента, который не только слишком слаб, чтобы брать на себя ответственность за собственные действия, но и зависим от влияния своего окружения. Борьба за власть и собственность внутри правящих верхов после небольшой паузы в 2001—2002 гг. вспыхнула с новой силой. Возникло ощущение: тот, кто управляет Путиным, управляет страной.

Не будучи связан ни с одним из олигархических и бюрократических кланов, Путин не стал и нейтральной фигурой. Он начал создавать свой собственный клан. Выходец из Петербурга, он перетащил в столицу бывших сослуживцев по тайной полиции и городской администрации. В скором времени «питерские» повели острую борьбу со старыми кланами не только за власть, но и за собственность.

Кремль принялся за наведение порядка внутри самой элиты, расколовшейся к концу ельцинского правления на противоборствующие фракции. Перманентный «кризис верхов» был одной из главных проблем российского капитализма ельцинской эпохи. Олигархи, одичавшие от безнаказанности и бесконтрольности к концу 1990-х гг., вдруг обнаружили, что они сами стали главным препятствием для развития буржуазного порядка в России. Консолидация правящего класса, таким образом, была объективно необходима для укрепления системы. Другое дело, что команда Путина принялась решать вопрос с помощью простых административно-силовых методов, которые только и были понятны провинциальным выходцам из Комитета государственной безопасности.

«Старые» олигархи почувствовали на своей шкуре, каково из хищников превратиться в дичь. Первыми жертвами стали Борис Березовский и Владимир Гусинский. Роман Абрамович, великолепно улавливавший политическую конъюнктуру, решил удалиться подальше от Кремля. Он сделался губернатором Чукотки. Этот малонаселенный край на Дальнем Севере боготворил своего щедрого правителя. Не вмешиваясь в столичные политические интриги, новый начальник Чукотки мог беспрепятственно распоряжаться своими капиталами, скупая дворцы в Лондоне и футбольных звезд для приобретенного им в Англии клуба «Челси». Примеру Абрамовича последовал другой олигарх — Александр Хлопонин, контролировавший «Норильский никель». В 2002 г. он при поддержке Кремля избрался губернатором Красноярского края. Однако Красноярск, будучи крупным и богатым регионом, не позволял своему руководителю дистанцироваться от политики, а потому Хлопонину приходилось периодически доказывать президентской администрации, что он не собирается использовать свое положение во вред президенту.

Были и довольно экзотические способы продемонстрировать Кремлю свою лояльность. Виктор Вексельберг, глава Тюменской нефтяной компании, решил доказать свой патриотизм тем, что купил в Америке за сто с лишним миллионов коллекцию пасхальных яиц, изготовленных царским ювелиром Фаберже, и вернул их на родину.

ДЕЛО ЮКОСА

Олигархи жили за счет советских запасов, а бюрократия существовала за счет олигархов. Взятки важнее, чем налоги, прямые договоренности — значимее, нежели законы. Однако для бизнеса такое положение дел становилось все менее привлекательным. За годы экономического подъема олигархические структуры накопили существенные финансовые резервы. Уже к середине 2002 года наметилась очевидная тенденция — крупнейшие отечественные компании стали превращаться в транснациональные. Сначала на пространствах бывшего СССР и Восточного блока началась скупка активов прежних партнеров по «социалистической производственной кооперации». Российские корпорации пришли в Белоруссию, Грузию, на Украину, потом в Польшу, Словакию, Сербию. В скором времени экспансия русских олигархов дошла до Западной Европы, начиная от переработки топлива в Норвегии, кончая инвестициями в недвижимость. Отечественные корпорации стали активно привлекать западные капиталы. Виднейшие компании — ЛУКойл, «Сибнефть», «Норильский никель», Газпром — пошли по этому пути.

К середине 2000-х гг. список зарубежных активов российской олигархии выглядел уже вполне внушительно. «Северсталь» приобрела пятую по величине производства в Америке металлургическую компанию «Rouge Industry», Новолипецкий металлургический комбинат купил завод в Дании, группа «Мечел» — заводы в Румынии и Хорватии. «Норильский никель» поглотил в США компанию «Stillwater», ведущего производителя платиноидов, а затем купил 20% акций южноафриканской компании «Gold Fields», занимающей четвертое место в мировой золотодобывающей промышленности. Трубная металлургическая компания (ТМК) приобрела 90% акций «Suderurgic Resita» в Румынии. Нефтяной гигант ЛУКойл стал скупать перерабатывающие и сбытовые мощности в Сербии. Энергетическая монополия РАО «ЕЭС» участвовала в приватизации электростанций в Болгарии и добивалась контракта на строительство предприятия в юго-восточной Турции. Туда же устремился и Газпром. Дочерние предприятия корпорации должны были обеспечить прямой контроль над сбытом и переработкой отечественного сырья в европейских странах. Компания «Русал», приобретя предприятия на Украине, в Гвинее и Австралии, активно расширяла свое присутствие в Средней Азии. В Гайане «Русал» приобрел 90% приватизируемой государственной компании по добыче бокситов. «Экспансия “Русала”, похоже, не имеет границ», одобрительно констатировала газета «Ведомости»[337]. Общее настроение лидеров нового российского бизнеса выразил руководитель Газпрома Алексей Миллер: «Наш принцип — агрессивная стратегия, которая позволит обеспечить экспансию на мировых рынках»[338].

Такая стратегия развития имела мало общего с восстановлением экономического потенциала страны, о котором так много говорили в окружении Путина. Но она требовала определенной «открытости» бизнеса, выстраивающего отношения с государством более или менее в соответствии с западными нормами. Можно заплатить государству налоги, а затем легально вывезти капитал.

Под вопросом оказывалась привычная бюрократическая рента, на которой при Ельцине было построено само существование государственного аппарата. Михаил Ходорковский и ЮКОС стали не только политически чересчур влиятельными, но и выступили пионерами «отбеливания» бизнеса. Причем делали они это не по согласованию с властью, в рамках некого общего соглашения о новых правилах игры, а самочинно, бросая вызов как бюрократии, так и коллегам по бизнесу. Подобные действия вызвали ярость в силовых структурах. Начались аресты и следственные дела в отношении компании. Ходорковский принял ответные меры, начиная от союзов с другими олигархами, кончая финансированием оппозиционной прессы. В результате провозглашенная Путиным, «эра стабилизации» обернулась вспышкой межклановой борьбы.

Падение олигархов «первого ряда» пошло на пользу лидерам «второго ряда», крупнейшим из которых был Ходорковский. Его компания ЮКОС укрепилась и начала распространять свое влияние, ранее ограничивавшееся нефтью, на другие сферы экономики. «Питерские» смогли овладеть только Газпромом, да и то частично, поскольку государство владело 38% акций. В остальном их успехи были незначительны. Не удивительно, что разросшийся бизнес Ходорковского привлек их внимание. В свою очередь, команда ЮКОСа пыталась застраховать свой бизнес, финансируя политические партии, от коммунистов до Союза правых сил. Газетные комментаторы уже подсчитывали, сколько мест в следующей Государственной думе получит объединенная фракция ЮКОСа.

Близкие к компании газеты начали пугать читателей возвращением тоталитаризма, объясняя, что неприкосновенность собственности Ходорковского является главной гарантией политической свободы. Значительная часть либеральных журналистов искренне разделяла эту точку зрения. Однако они заблуждались. Перефразируя слова известного публициста Акрама Муртазаева, пока олигархи воровали, государство стояло на шухере. Правовое государство не может гарантировать неприкосновенность награбленного, а демократия предполагает право народа большинством голосов пересмотреть итоги приватизации. Потому капитализм и авторитаризм в постсоветской России оказывались неразрывно связаны. А защита института частной собственности может сочетаться с совершенной незащищенностью отдельных собственников по отношению к власти.

Требованием олигархов являлась незыблемость итогов приватизации. Здесь команда президента Путина, как ни парадоксально, оказалась полностью солидарна с банкирами и нефтяными баронами. Полицейское государство для того и нужно, чтобы охранять власть собственников. Чем более сомнительны права собственности, тем более полицейским должно быть государство. Защищают бизнес в целом, а не какого-то отдельного бизнесмена, которым можно и пожертвовать. А защитники — бюрократия и силовые структуры — законно требуют своей доли и справедливо наказывают всякого, кто отказывается платить.

Готовясь к новому раунду реформ, власть вынуждена была вести войну на два фронта. С одной стороны, она наносила удары по недисциплинированным олигархам «старого призыва», не желавшим жить по законам правильного капитализма. С другой, по коммунистической оппозиции, у которой мог возникнуть соблазн воспользоваться растущим недовольством.

В свою очередь, в Думе лидеры Компартии РФ и руководство ЮКОСа начали сотрудничать между собой. Ходорковский планировал при поддержке коммунистов осуществить политическую реформу, которая ограничила бы власть президента и тем самым вывела бы его из-под удара. Понятно поэтому, что администрация не могла ждать до начала нового президентского срока. Еще до парламентских выборов 7 декабря 2003 г. Ходорковский оказался в тюрьме, а Коммунистическая партия была на этих выборах разгромлена, потеряв свое влияние в Думе.

Политическая логика, которой руководствовался Путин, на первых порах не вызывала возражений у большинства отечественной элиты. Отдельными личностями приходилось жертвовать ради укрепления власти корпораций. После ареста Ходорковского Российский союз промышленников и предпринимателей, немного поворчав, поддержал президента. И причиной был не страх перед репрессиями, а твердое понимание собственной выгоды. Точно так же спокойно отреагировал и иностранный капитал. Правительство подчеркнуто выводило его за рамки конфликта: как бы ни складывалась судьба отечественных бизнесменов, иностранные инвестиции считались священными и неприкосновенными. Легко догадаться, что это привело к резкому усилению позиций иностранцев на внутреннем рынке. Пример подал опальный (но все же по-прежнему передовой) ЮКОС, поставивший у руля компании иностранных менеджеров, которые оказались для Кремля куда удобнее отечественных. Урок был усвоен. Теперь любая корпорация стремилась найти иностранного компаньона: уступив ему долю собственности и контроля, она получала гарантии неприкосновенности.

В годы Ельцина олигархи воспринимали страну как свое охотничье угодье, всячески заботясь о том, чтобы не пустить туда более сильных иностранных хищников. Они активно грабили страну и вывозили капитал, но делали это по возможности самостоятельно. В этом, кстати, было существенное отличие России от соседних республик (например, от Казахстана, где так и не сложилась национальная буржуазия, а бюрократия напрямую обслуживала иностранных инвесторов). Напротив, российские олигархи ревностно защищали от иностранного присутствия банковский сектор, следили за тем, чтобы западные компании не отняли у них нефтяные, алмазные, рудные месторождения.

К началу XXI в., однако, ситуация изменилась. За годы экономического роста местный бизнес почувствовал себя увереннее, а потому уже готов был войти в долю с транснациональным капиталом, не боясь быть полностью поглощенным и вытесненным. С другой стороны, западные инвесторы и спекулянты готовы были воспользоваться открывавшимися в России возможностями — особенно ценными на фоне депрессии в Европе, неопределенности в экономике США и общего спада в капиталистической миросистеме.

Понятно, почему, несмотря на протесты опальных олигархов и жалобы интеллигенции на удушение демократии, иностранные инвестиции в Россию нисколько не сократились, а государственные мужи Запада воздерживались от серьезной критики Путина. Инвестиционный рейтинг России оставался стабильно высоким, спрос на ее ценные бумаги рос, иностранные спекулянты охотно покупали даже бумаги опальных компаний, твердо зная, что национализация им не угрожает.

Арест Михаила Ходорковского 25 октября 2003 г. вызвал краткосрочный спад на бирже. Однако на успех «Единой России» биржевые спекулянты реагировали бурным ростом котировок.

ПРАВИТЕЛЬСТВО КАСЬЯНОВА

Подавление олигархов отнюдь не означало отказа от олигархической структуры экономики. Структурные реформы как раз не входили в планы меняющейся элиты. Олигархи подвергались гонениям как личности (причем чем более заметной была личность, тем хуже для нее). Корпорации сохраняли свои позиции, одновременно обезличиваясь.

Бюрократия навязала предпринимательскому сословию свои требования. Однако ее успех был изначально гарантирован тем, что одна часть элиты все равно без другой обойтись не могла. Без государственного насилия и контроля вся социальная система новой России рисковала разрушиться. «Нормализация» отечественного капитализма закономерно требовала создания более упорядоченного, но одновременно и более авторитарного государства.

С одной стороны, происходит передел собственности — от олигархов «первой волны», сколотивших свои империи под покровительством Ельцина и его «семьи», компании переходят к новым хозяевам, принадлежащим к окружению нового президента. Но с другой стороны, что гораздо важнее, подрывая позиции «старых» олигархов, путинская администрация начала устанавливать новые правила игры, выгодные для бизнеса в целом и для транснациональных корпораций в особенности.

Беда олигархов состояла как раз в том, что они не были по-настоящему буржуазны. Они лишь научились делать деньги, растаскивая и присваивая советское наследие. Теперь, вместе с экономическим ростом и политической стабилизацией должно было начаться и проникновение капиталистических отношений в глубины российской жизни, перестройка всей системы управления, трудовых отношений и общественного поведения в соответствии с буржуазными принципами.

Предпринимательскому сообществу твердо дали понять, что время прямого вмешательства в политику закончилось. Олигархи, пытавшиеся напрямую контролировать Кремль, были изгнаны из страны или арестованы. Пестрых и экстравагантных хозяев сменяли обезличенные корпоративные структуры, сросшиеся, на американский манер, с государственной бюрократией.

Те, кто понял новые правила игры, могли воспользоваться новыми возможностями, создаваемыми экономической политикой властей. Еще во время первого президентского срока Путина в России был принят новый трудовой кодекс, сводивший к минимуму права профсоюзов и фактически запрещавший забастовки. Было разработано законодательство о пользовании лесом, вызвавшее ужас экологов и восторг бизнесменов. Ко второму президентскому сроку Путина был подготовлен целый пакет нововведений, с энтузиазмом поддержанных предпринимательским сообществом. Трудовой кодекс решили еще больше ужесточить. Подготовили и новый водный кодекс, предусматривающий приватизацию водоемов.

Несмотря на протесты специалистов, либеральные мыслители не исключили из проекта даже передачу в частные руки «объектов судоходства, в том числе гидротехнических сооружений, поддерживающих напор искусственных морей, где подъем достигает 20 метров»[339].

Среди других идей, предложенных экспертами команды Путина в качестве экономической программы на новый срок, следует отметить возврат к обслуживанию бюджета частными банками (подобную практику после дефолта пресекло правительство Примакова). Социальный налог, выплачиваемый работодателями, сочли нужным сократить. Потери бюджета планировалось возместить за счет увеличения подоходного налога, собираемого с трудящихся (при этом о возврате к прогрессивному налогообложению речь не шла, а потому богатые могли спать спокойно). Подготовлены были проекты реформы образования и здравоохранения, призванные окончательно открыть их для рыночных отношений. Особенно жестокие меры запланированы в области медицины: речь зашла об уничтожении всей системы бесплатных детских поликлиник, женских консультаций и т. д. Отложенная на некоторое время жилищно-коммунальная реформа снова возвращалась в повестку дня. На этот же период было намечено вступление России во Всемирную торговую организацию. Короче, экономическая программа второго президентского срока Путина точно соответствовала идеалам неолиберализма.

Такой поворот вполне закономерен. После того, как большая часть промышленности была приватизирована, единственная возможность для экспансии капитала сохранялась за счет открытия для рыночной эксплуатации тех сторон жизни общества, которые до сих пор были от нее защищены. Понятно, что такая политика ни в одной стране мира не вызывает восторга у населения. Но именно потому государство становилось все более жестким и авторитарным. При этом ответственность за «непопулярные меры» должна была ложиться на правительство, а стабильность системы обеспечивал «всенародный лидер», стоящий как бы над схваткой.

Беда в том, что правительство не готово было выполнить отводимую ему роль. Не дожидаясь президентских выборов, назначенных на 14 марта, Путин 24 февраля 2004 г. уволил премьер-министра Михаила Касьянова.

Отставку Касьянова ожидали практически с момента его назначения на пост главы правительства в январе 2000 г. Его называли «техническим премьером», ему прочили два-три месяца работы. Про него точно знали, что, не будучи членом команды нового президента, он долго на своей должности не протянет. В итоге Касьянов «протянул» почти весь первый президентский срок Путина. Уход премьера произошел в тот момент, когда этого менее всего ждали: ведь после выборов по конституции все равно правительство должно было подать в отставку. Официальные объяснения президента звучали путано и невразумительно.

Президент говорил, что назначая нового премьера еще до выборов, он стремится дать сигнал обществу и показать каким будет курс власти после 14 марта. Граждан России такое поведение лидера только запутывало, тем более что процесс реорганизации правительства требовал нескольких месяцев. Однако «сигнал» президента был адресован не населению страны, а деловым кругам и западным инвесторам, которые должны были твердо знать, что конфликт с олигархами и подавление оппозиции не только не могут поколебать либеральную направленность экономического курса, но напротив, усилят ее. От того, насколько убедительными будут в данном вопросе аргументы власти, зависела поддержка деловыми кругами результатов выборов. В таких условиях президент действительно не мог откладывать реорганизацию кабинета министров до весны.

Правительство Касьянова критиковали за пассивность, бездеятельность, за стремление «почивать на лаврах», пользуясь высокими ценами на нефть и пожиная плоды успехов, достигнутых за восемь месяцев премьерства Примакова. В преддверии второго президентского срока Путин дает понять, что пассивности больше не потерпит, начинается время активных действий.

Между тем именно пассивность, вялость и нежелание принимать решения, возможно, сделали Касьянова самым успешным премьер-министром постсоветской России. Его упрекали — в сущности, справедливо — в том, что он не использовал благоприятной конъюнктуры 2000—2002 гг. для структурных преобразований и решения долгосрочных проблем. Но дело в том, что под «структурными реформами» у нас понимают вовсе не меры, направленные на расширение внутреннего рынка, поддержку промышленности, повышение жизненного уровня, восстановление рушащейся инфраструктуры или инвестиции в образование и науку. Требуя «структурных реформ» отечественная элита имела в виду снижение налогового бремени для собственников, приватизацию и расчленение остатков общественного сектора, ликвидацию бесплатной медицины и выселение из квартир людей, не способных платить «коммерческие» коммунальные тарифы. Население смотрело на подобные планы с нескрываемым ужасом, зная по собственному опыту, что ничем хорошим такие эксперименты не кончаются.

Касьянов инстинктивно сознавал то же самое. Он не был идейным противником неолиберализма. Просто, будучи человеком осторожным и не склонным к авантюрам, он жил в московском Белом доме по принципу: «Не тронь лиха, пока лежит тихо». Зачем рисковать, если все идет нормально? В этом премьер-министр был похож на огромную массу своих сограждан, измученных потрясениями 1990-х гг., когда слова «реформа» и «беда» стали синонимами.

В правительстве шла непрерывная борьба между прагматиками и очередной «командой реформаторов», возглавляемой, как теперь положено, выходцами из Ленинграда — Германом Грефом (Министерство экономического развития) и Алексеем Кудриным (Министерство финансов). Амбициозный «план Грефа», торжественно провозглашенный в начале царствования Путина, был фактически похоронен в правительстве. Не реагировал Касьянов и на призывы Путина принять решительные меры для удвоения валового внутреннего продукта. Не вдохновила его идея президентского советника Андрея Илларионова за десяток лет догнать и перегнать Португалию. Прагматики понимали, что всевозможные «большие скачки», «модернизационные рывки» и «решительные меры» обернутся чередой катастроф, которые в лучшем случае приведут к крушению правительства, а в худшем — дестабилизируют страну.

НАЧАЛО «НЕОБХОДИМЫХ РЕФОРМ»

Будучи занятым борьбой с политическими недругами, на саботаж правительства Путин смотрел сквозь пальцы. В некотором смысле «торможение реформ» было ему даже выгодно: пока исход политической борьбы оставался неясен, желательно было свести к минимуму риски в экономике. Но к концу 2003 г. ситуация радикально изменилась: недоброжелатели президента повержены, оппозиция сведена к политическому ничтожеству, недовольные олигархи изгнаны или «доведены до цугундера», а остальные крупные предприниматели должным образом выдрессированы.

Лидеры бизнеса теперь твердо знали, что прямое вмешательство в политику недопустимо. Что, кстати, соответствует теориям либеральной политэкономии. В свою очередь государство, в соответствии с теми же теориями, обещало удалить все препятствия для развития свободного рынка, свести к минимуму перераспределение доходов и отдать на милость частному сектору любую отрасль, в которой предприниматели пожелают извлекать прибыль. Президент отводит себе лишь почетную роль «ночного сторожа». То есть главы репрессивного аппарата, каковым он и является — по должности и по призванию.

Путь к этой либеральной идиллии лежал через новую волну неолиберальных мер. Однако неожиданным препятствием на этом пути оказалось само правительство, не желавшее провоцировать новый социальный кризис в собственной стране. Газета «Ведомости» отмечала, что «многие важнейшие законопроекты — от поправок в Налоговый кодекс до нового Лесного кодекса — буксовали именно с подачи Касьянова». Осторожный премьер не испытывал большого восторга по поводу проектов, предлагавшихся неолибералами из окружения президента. На протяжении четырех лет он успешно блокировал планы Германа Грефа и его команды. В 2004 г. ситуация изменилась. Когда правительство отправило на доработку очередной проект налоговой реформы, согласованный с администрацией, «чаша терпения президента переполнилась»[340].

Касьянов стал очередной ритуальной жертвой, принесенной на алтарь либеральных реформ.

На пост главы правительства был назначен Михаил Фрадков, занимавший пост представителя России в Евросоюзе. Российская элита оценила решение президента как жест Кремля в сторону Запада, а биржа реагировала очередным повышением котировок, «радуясь неожиданному назначению — новому премьеру, который одновременно опирается на “силовиков” и либералов, никогда не скажет “нет” президенту и будет последовательно проводить реформы»[341].

Как принято в России, назначение нового премьера было окружено обстановкой загадочности, а в конечном итоге стало напоминать неудачный розыгрыш. Как отмечает «Газета», «чиновники администрации президента и журналисты наперебой высказывали предположения, кого же назовет Путин. Кто-то пытался даже устроить тотализатор. Но назначение готовилось в такой секретности, что правильная кандидатура ни разу так и не прозвучала. Как выяснилось позже, правильный вариант не знали и те, кто в это время сидел за одним столом с Путиным». Зато потом, когда имя было произнесено, настроение изменилось в считанные секунды. Последовала сцена совершенно в духе Гоголя. «Опомниться не успели и стали одобрять», ехидно заметил кто-то из журналистов. Чиновники и депутаты «немедленно принялись хвалить решение Путина и хвастаться, кто дольше знаком с Фрадковым»[342].

Сам новый премьер узнал о своем назначении из телефонного разговора с президентом, его даже не удосужились вызвать в Москву из Брюсселя и узнать его предложения по составу, структуре или программе правительства. Да это и не требовалось. Программа уже была сформирована окружением Путина, в полном соответствии с неолиберальными учебниками. Другое дело, что ни один из питерских деятелей, приближенных к президенту не решался сам взяться за ее выполнение.

На всякий случай президент оставил под своим личным руководством Федеральную службу безопасности, Федеральную службу охраны, внешнюю разведку и другие хорошо знакомые ему ведомства. Решено было радикально сократить правительственную бюрократию. В результате проведенных энергичных сокращений количество министерств и ведомств увеличилось с 58 до 73. Зато число начальников, обладающих правом подписи и возможностью принимать решения, резко сократилось, результатом чего стала аппаратная неразбериха. Наблюдая все это, заместитель руководителя аппарата правительства А. Л. Головков меланхолически констатировал: «Пока эффективность работы федеральных структур скорее снизилась»[343].

Новая структура правительства не вызывала никаких сомнений о том, чем собирается заниматься власть в ближайшие пять лет. Если не считать некоторых анекдотических мер, вроде создания «Федеральной службы по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека» (в просторечии, «министерства благополучия»), речь шла о решительном ускорении рыночных реформ, которые тормозились предыдущим кабинетом. Петербургские либералы из окружения Путина праздновали победу.

«Приход к власти Владимира Путина и его политика в течение первого срока президентства почему-то настроили наших либералов на пессимистический лад», — писал политолог Андрей Лебедев[344]. «На самом деле это просто смешно. Либералам грех жаловаться на политику власти, ибо реально более либеральной она не была даже при Ельцине. Первый президент России лишь скромно пытался привить стране либеральные ценности, начав с отпуска на свободу цен и приватизации государственной собственности. Теперь же либерализм в России может пойти дальше. Правительство Гайдара и мечтать о таком не могло»[345].

Государственная дума ударными темпами принялась за реализацию очередного «пакета реформ». Был на треть сокращен социальный налог, который уплачивали работодатели за наемных работников, причем для работников со сверхвысокими зарплатами социальный налог был снижен до символических 2% (тем самым предпринимателей стимулировали повышать заработки топ-менеджеров). Готовился новый Лесной кодекс, допускающий приватизацию лесов, сводящий к минимуму экологические ограничения. К началу 2000-х гг. продажа необработанных лесоматериалов составляла 51,5% от экспорта России. Принятие Кодекса открывало возможность продажи примерно 843 млн га леса частным заготовителям.

Речь идет о по-настоящему больших деньгах. Лес, наряду с нефтью, является одним из главных богатств страны. Массированный приход частного капитала, должен был, как и в нефтяной промышленности, привести к формированию олигархических корпораций, контролирующих не только ресурсы, но и целые области страны. В соответствии с проектом собственниками лесных угодий могли стать также иностранцы. Согласно проекту единственным исключением были леса в приграничной зоне: национальная безопасность превыше всего. Остальную территорию страны можно было скупать хоть целиком. Ни о каком общественном контроле за перераспределением лесных угодий в Кодексе не было и речи. Правительство обсуждало даже вопрос о приватизации заповедников,заказников.

Когда первый вариант проекта стал известен общественности и экологическим организациям, поднялся ропот. Текст принялись дорабатывать, некоторые формулировки смягчили. Официальные лица теперь стараются пореже употреблять слово «приватизация». Документ от этого стал крайне двусмысленным, но общая направленность его не изменилась. Долгосрочная аренда, предлагаемая авторами кодекса, мало отличалась от приватизации. Разработчики документа оставили за арендатором право по истечении десяти лет выкупать лес в собственность.

Под стать лесному кодексу было и законодательство о водных ресурсах, которые теперь тоже могли переходить в частную собственность. Параллельно Министерство природных ресурсов (МПР РФ) подготовило новый вариант закона о недрах. Его философию четко и просто выразил глава МПР Юрий Трутнев: «У государства есть только одна функция — оно должно подготовить месторождение для продажи, а потом продать его максимально эффективным способом, каким является аукцион. Остальное — это как разработа компаний-недропользователей»[346].

И все же главные перемены ожидали страну в социальной сфере. Первым шагом стала «монетизация льгот». Правительство отказывалось от социальных обязательств по отношению к пенсионерам, инвалидам, ветеранам войн и другим группам населения, раньше имевшим права на различные льготы — бесплатный проезд в транспорте, бесплатный отдых в санаториях и т. д. Вместо этого бывшим льготникам предлагались денежные компенсации.

Как и ожидалось, денег на выплату компенсаций не хватило, тем более что реформа проводилась централизованно, а разбираться с бывшими льготниками предстояло местным властям. Реформа выявила и другую принципиальную проблему рыночного подхода: стоимость далеко не всех услуг можно адекватно подсчитать. Наконец, парадоксальным образом навеянная либеральной идеологией «монетизация льгот» стала существенным фактором инфляции: если раньше те или иные услуги просто предоставлялись, то теперь требовалось затрачивать дополнительные наличные деньги, которые потом расходились по стране.

«Монетизация льгот», впрочем, была задумана лишь как подготовительное мероприятие, за которым должны последовать гораздо более серьезные шаги. Прежде всего речь шла о годами откладываемой жилищно-коммунальной реформе. Целью ее была коммерциализация и приватизация всего сектора жилищных услуг, а также перераспределение жилого фонда. Менее обеспеченные слои населения должны были, не выдержав новых цен, переселяться из хороших квартир в худшие, а освободившееся жилье заселялось бы успешными представителями верхнего среднего класса. Стагнирующий рынок недвижимости получал бы новый стимул.

Поскольку страна испытывала нехватку квалифицированных производственных кадров (подготовкой новых никто всерьез не занимался пятнадцать лет), правительство предложило повысить возраст выхода на пенсию. Помимо прочего это должно было привести к серьезной экономии средств. Как отмечала «Независимая газета», «продолжительность жизни российского мужчины в среднем ниже пенсионного возраста. Если пенсионный возраст поднять, удачей будет уже просто дожить до пенсии»[347]. Для молодых людей, родившихся уже к концу советской эпохи, создавалась накопительная пенсионная система, которая была призвана (в точном соответствии с социальной философией либерализма) покончить с принципом солидарности поколений.

Реформа образования предполагала торжество рыночного подхода. Бесплатное высшее образование уходило в прошлое, готовилась распродажа ненужных уже университетских зданий, превращающихся в объекты недвижимости. Образование должно было стать привилегией для богатых. Большинству предоставлялась лишь возможность получить профессиональную подготовку по тем специальностям, в которых заинтересованы корпорации и власть. Такая политика вызвала замешательство даже среди убежденных либералов. Так Александр Привалов на страницах «Эксперта» напоминал, что образование несколько отличается, например, от производства угля или нефти, его главный «продукт» —знание, «вещь в деньгах никоим образом не оцениваемая». По мнению Привалова, «предлагаемая реформа образования больше не позволит нам делать Большую науку: она делается только долгими и целенаправленными усилиями государства и даже чисто теоретически не может возникнуть как побочный продукт наивно коммерциализированной системы профнатаскивания»[348].

На самом деле ничего наивного в реформе (подготовленной, кстати, при содействии Всемирного банка) не было. Власти прекрасно понимали, что население страны слишком много знает — необходимо понизить его культурный и интеллектуальный уровень. В самом деле, для экономики, которая основана на добыче и вывозе полезных ископаемых, не нужно ни многостороннее развитие науки, ни масса квалифицированных специалистов в самых разных отраслях знания. С другой стороны, новая социальная дифференциация, создававшая пропасть между элитой и основной массой населения, могла быть стабильной лишь в том случае, если разрыв в материальном достатке и власти дополнился бы не менее впечатляющим разрывом в сфере знаний.

Здравоохранение должно было реформироваться по тем же принципам, что и образование, только немного медленнее. В завершение всего было предложено отменить всевозможные отсрочки от призыва в армию — не только для студентов, но и для других категорий молодежи, включая даже сотрудников милиции. Последняя мера теоретически призвана была удовлетворить военных, которые все менее скрывали свое раздражение Кремлем. Однако подобный подарок грозил обернуться лишь новыми проблемами: никто не объяснил генералам, что делать с многократно увеличивающимся числом призывников.

«Государство, — подводил итог Андрей Лебедев в журнале “Виза”, — более не намерено быть нянькой: отцом и матерью родной для своих граждан. Россия совершает прыжок в светлое капиталистическое будущее с закрытыми глазами, бросая на произвол судьбы всех тех своих граждан, которые не вписываются в новый формат жизни»[349].

ЮКОС РАСЧЛЕНЯЮТ

Правый социально-экономический курс, однозначно избранный Путиным, неизбежно должен был вызвать одобрение либералов. Но дело ЮКОСа не только продолжало провоцировать критику либеральных изданий, но и начинало раздражать крупный бизнес. Ведь отъем собственности у владельцев крупнейшей российской компании грозил стать опасным прецедентом даже в том случае, если бы и не принял форму официальной национализации.

На страницах газеты «Версия» популярный либеральный публицист Леонид Радзиховский доказывал, что для успеха «правого похода» президента компромисс в деле ЮКОСа жизненно необходим. Это может быть компромисс на условиях власти, «но все равно компромисс». Такая развязка «успокоит Запад и крупный капитал, но и ясно покажет им, что политика России является раз и навсегда делом только президента, в разговорах с ним “ноги на стол” лучше не класть, иначе домой пойдешь на костылях»[350].

Это звучало вполне убедительно и логично. Беда в том, что компромисс был уже невозможен. Обе стороны зашли слишком далеко и остановиться уже не могли. Тем более, что речь шла уже не только о Путине и Ходорковском с их ближайшим окружением. В конфликт, так или иначе, была замешана вся государственная машина.

Не испугала бизнес и в очередной раз продемонстрированная зависимость российских судов от власти. Публицисты либеральных газет сделали нарицательным название Басманного суда, через который проходили инициированные Кремлем дела. Но «басманное правосудие» вполне устраивало то большинство бизнесменов, чьи капиталы под властью Путина не только не пострадали, но, напротив, приумножились. А таких было большинство.

В расправе над ЮКОСом приняли участие и западные компании. Либеральные немецкие политики с возмущением обнаружили, что вместо того, чтобы сожалеть об участи Ходорковского, их буржуазные соотечественники думают, как бы поживиться за его счет. Социал-демократическое правительство в Берлине тоже не сидело сложа руки. Оно помогло финансовому концерну «Deutsche Bank» получить заказ на оказание экспертных услуг в деле ЮКОСа. А энергетический концерт Eon из Дюссельдорфа, который владел 6,4% акциями Газпрома, планировал даже участвовать в финансировании покупки «Юганскнефтегаза».

Западные эксперты отмечали, что немецкие банкиры консультировали Газпром в деле ЮКОСа. Наряду с «Deutsche Bank», с Газпромом работал и «Dresdner Bank». Участвовали в деле и адвокаты из Франкфурта.

Для канцлера Германии Герхарда Шредера дело ЮКОСа имело собственный смысл. Он защищал Путина не только от либералов, но и от партнеров по коалиции, даже когда один из лидеров партии «зеленых» Райнхард Бютикофер вместе с главой СвДП Вольфгангом Герхардтом подписал письмо в защиту ЮКОСа[351]. Дело, разумеется, было не в личной дружбе с Путиным и не в предполагаемых германофильских настроениях обитателя Кремля, сделавшего карьеру в Восточной Германии.

Речь шла о надежности обеспечения Германии энергоносителями. По мере того как обострялось экономическое соперничество между центрами силы мирового капитализма, увеличивалось и стратегическое значение этих поставок. Конкуренция евро и доллара на финансовых рынках оказывалась неотделима от борьбы за влияние в России.

Либералы в Бундестаге кричали, что это помощь в национализации частного предприятия[352]. В берлинских правительственных кабинетах не поддавались подобной пропаганде, поскольку прекрасно понимали, что расширение империи Газпрома, акциями которого уже много лет преспокойно владели иностранные капиталисты, ничего общего с национализацией не имело.

Участию немецких фирм в разделе ЮКОСа помешала не истерика либералов, а вмешательство американских конкурентов.

Основной владелец ЮКОСа — МЕНАТЕП (Group Menatep) — обратился в суд в американском городе Хьюстоне и добилась решения о запрете на проведение аукциона по продаже «Юганскнефтегаза». МЕНАТЕП грозился продолжать судебные преследования. Надо сказать, что действия хьюстонского суда, не имевшего никакого юридического основания вмешиваться в конфликт, происходивший в России, не слишком отличались от отечественного «басманного правосудия». Однако команду Путина они напугали. Первоначальный сценарий был сломан.

Аукцион состоялся в назначенный срок, но его результат оказался неожиданным. Неизвестно откуда прибыли представители таинственной компании «Байкалфинансгрупп», зарегистрированной в Тверской области, и не встречая особого сопротивления со стороны остальных претендентов, купили «Юганск» за 9,35 млрд долларов. Единственный конкурент— «Газпромнефть» — отказался торговаться. Правда, «Байкалфинансгрупп» внес лишь задаток в 1,7 млрд долларов, оставшуюся сумму обещали перечислить до 18 января 2005 г. Еще до наступления этой даты «Байкапфинансгрупп» прекратил свое существование.

Продажа «Юганскнефтегаза» поразительным образом напоминала залоговые аукционы середины 1990-х гг. «История развития экономических отношений в России сделала очередной виток по спирали, — писала газета «Ведомости», — змей вонзил зубы в собственный хвост — залоговые аукционы вернулись. Ходорковский потерял свою собственность так же, как и получил, но радоваться этому не стоит»[353].

Тем временем эксперты терялись в догадках, кто стоит за загадочным покупателем «Юганскнефтегаза». Основных версий было две — Газпром и «Сургутнефтегаз».

Ведь интересы «Байкалфинансгрупп» на аукционе представляли два сотрудника «Сургутнефтегаза». В скором времени Владимир Путин, находившийся с визитом в Германии, внес ясность в вопрос о новых хозяевах компании: «Насколько мне известно, акционерами “Байкалфинансгрупп” являются исключительно физические лица, — заявил он. — Но это лица, которые многие годы занимаются бизнесом в сфере энергетики»[354]. Очевидно, президент хорошо знал эту группу лиц и даже был знаком с их планами, поскольку добавил, что новые собственники «Юганска» намерены развивать отношения с другими энергокомпаниями России, в том числе и государственными. Он также упомянул китайскую компанию “CNPC”, которая, возможно, «примет участие в работе этого актива»[355].

Покупатели «Юганска» так и остались неназванными. Было лишь ясно, что речь идет о ком-то из ближайшего окружения президента. Невыясненным остался и вопрос о том, откуда группа частных лиц достала миллиарды долларов, необходимые для сделки. Однако вскоре все это потеряло всякое значение. Не прошло и нескольких дней, как «Байкапфинансгрупп» перепродала акции «Роснефти».

После сложных комбинаций государство все же решилось открыто взять активы ЮКОСа в свои руки. Тем временем Газпром вдруг принялся продавать свой филиал «Газпромнефть», к которому предполагалось присоединить Юганск. За номинальную сумму в 30 млн долларов «Газпромнефть» перешла к неизвестной фирме. Спустя еще недолгое время было объявлено, что и эта фирма отойдет к «Роснефти».

«Наверное, после того как опустится занавес, возникнет мощный нефтяной концерн, — констатировала немецкая “Die Welt”. — Он будет называться государственным. Интересы “частных лиц”, а вернее, интересы команды президента будут защищены. Российская экономика до сих пор функционирует по принципу матрешки. Она непрозрачна, так же как эта игрушка. Но в центре, когда открывается последняя матрешка, всегда стоит частный интерес»[356].

Выдающийся русский историк Михаил Покровский однажды заметил, что самое трудное для деспотического режима — найти такие методы управления, которые позволили бы сочетать полицейский произвол с уважением к закону.

Российский капитализм начала XXI в. столкнулся с той же проблемой, что и в конце XIX в. Чтобы буржуазные порядки успешно функционировали, необходимо определенное уважение к закону, свободная от политического влияния судебная власть и пресса, способная объективно информировать читателя о положении дел. Но чтобы удерживать в подчинении многомиллионный народ, лишенный социальных гарантий и отчужденный от собственности, требуется жесткий авторитарный режим. Многочисленная и бесконтрольная бюрократия становится все более прожорливой и все менее эффективной. В итоге режим начинает плодить себе врагов в той самой среде, интересы которой, вроде бы, призван защищать.

Деловые круги были готовы терпеть издержки авторитаризма до определенного предела. Но власть, подталкиваемая внутренней логикой собственных решений, уже не способна была остановиться. В свою очередь, либеральная оппозиция, следуя логике политической борьбы, становилась более радикальной. Она тоже оказывалась заложником собственных лозунгов. Во имя избавления от режима Путина требовалось дестабилизировать тот самый социальный порядок, который единственно гарантировал реализацию либерально-капиталистической модели в отечественных условиях.

БЕСЛАН

9 мая 2004 г. во время торжественного мероприятия в Грозном был взорван Ахмат Кадыров, только что избранный президентом Чечни. Взрыв был осуществлен технически очень «чисто» (число пострадавших было минимально), в тщательно охраняемой зоне, что напоминало скорее «почерк» армейских спецслужб, нежели боевиков.