ГОЛГОФА ЯКОВА ДЖУГАШВИЛИ
ГОЛГОФА ЯКОВА ДЖУГАШВИЛИ
Когда говорят о жертвах тоталитарного режима, то почему-то забывают, что Сталин был убийственно последователен: он уничтожал не только ни в чем неповинных совершенно незнакомых ему людей, но и членов своей семьи. То ли застрелилась, то ли была убита его жена Надежда Аллилуева, затем были репрессированы все ее родственники. Покончив с Аллилуевыми, Сталин взялся за родственников по линии своей первой жены Екатерины Сванидзе — они тоже были уничтожены.
Но одну из самых больших подлостей Сталин учинил по отношению к своему старшему сыну Якову. Всем известно, что старший лейтенант Джугашвили в июле 1941-го попал в плен, вел себя там достойно, а когда немцы предложили обменять его на фельдмаршала Паулюса, Сталин произнес облетевшие весь мир слова: «Солдата на фельдмаршала не меняю!», чем приговорил сына к смерти — в апреле 1943-го он погиб в печально известном Заксенхаузене.
О смерти Якова Джугашвили написано и рассказано немало, но в основном это были предположения, вымыслы и домыслы, и лишь недавно достоянием гласности стали папки Главного Управления Контрразведки, больше известного под названием «Смерш», в которых хранится «Дело со справками, письмами, протоколами и другими документами о пребывании в немецком плену и гибели Якова Иосифовича Джугашвили». Кроме этих материалов, мне удалось ознакомиться с документами из личного архива Сталина, публикациями в западных газетах, воспоминаниями людей, которые находились в одном лагере с Яковом, протоколами допросов охранников лагеря и другими сведениями, почерпнутыми из самых разных источников.
Итак, 16 июля 1941 года Яков Джугашвили попал в плен. В суматохе отступления из-под Витебска, где в окружение попали 16-я, 19-я и 20-я армии, командира 6-й батареи, старшего лейтенанта Джугашвили хватились не сразу. А когда оказалось, что среди вырвавшихся из окружения Джугашвили нет, генералы не на шутку испугались. В тот же день из Ставки пришла шифровка:
«Жуков приказал немедленно выяснить и донести в штаб фронта, где находится командир батареи 14-го гаубичного полка, 14-й танковой дивизии старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович».
Поиски, организованные специально созданной группой, ничего не дали. Нашли, правда, бойца, вместе с которым Джугашвили выходил из окружения. Красноармеец Лопуридзе сообщил, что еще 15 июля они переоделись в крестьянскую одежду и закопали свои документы. Потом Лопуридзе двинулся дальше, а Джугашвили присел отдохнуть. Немцев поблизости не было и Лопуридзе не сомневался, что Джугашвили вышел к своим. Сообщение Лопуридзе вселило надежду, что Яков среди своих, и в Москву полетели успокаивающие телеграммы.
Но Москва уже знала, что искать Джугашвили надо не среди своих, а среди пленных, оказавшихся у немцев. 20 июля немецкое радио сообщило потрясшую кремлевские кабинеты новость: сын Сталина — пленник фельдмаршала фон Клюге. В тот же день эту новость продублировала нацистская газета «Фелькишер беобахтер»:
«Из штаба фельдмаршала фон Клюге поступило сообщение, что 16 июля под Лиозно, что юго-западнее Витебска, солдатами моторизованного корпуса генерала Шмидта захвачен в плен сын кремлевского диктатора Сталина старший лейтенант Яков Джугашвили, командир артиллерийской батареи из седьмого стрелкового корпуса генерала Виноградова. Будучи опознанным, Яков Джугашвили вечером 18 июля доставлен самолетом в штаб фельдмаршала фон Клюге. Сейчас ведется допрос важного пленника».
Допрашивали Якова майор Гольтерс и капитан Ройшле. Они задали сто пятьдесят вопросов — так что допрос продолжался не один час. Надо сказать, что немцы вели себя вполне корректно, на пленного не давили, а порой откровенно жалели и даже пытались, если так можно выразиться, хоть немного его просветить: как оказалось, Джугашвили почти ничего не знал об обстановке на фронтах. Но прежде всего надо было убедиться, тот ли это человека за которого выдает себя пленный. Именно поэтому первым документом, который улетел в Берлин, было краткое донесение, подписанное Гольтерсом, Ройшле и… Джугашвили.
«Так как у военнопленного никаких документов обнаружено не было, а Джугашвили выдает себя за старшего сына Председателя Совнаркома СССР Иосифа Сталина-Джугашвили, то ему было предложено подписать прилагаемое при этом заявление в двух экземплярах. На предъявленной Д. фотокарточке он сразу же опознал своего отца в молодые годы. Д. владеет английским, немецким и французским языками и производит впечатление вполне интеллигентного человека…
Д. закончил в Москве Высшее техническое училище. Затем он решил стать офицером, учился в артиллерийской академии, которую закончил за 2,5 года вместо пяти. Войну начал 24 июня 1941 года старшим лейтенантом и командиром батареи».
Здесь же — приложение к донесению, подписанное Яковом Джугашвили.
«Я, нижеподписавшийся Яков Иосифович Джугашвили, родился 18 марта 1908 года в гор. Баку, грузин, являюсь старшим сыном Председателя Совнаркома СССР от первого брака с Екатериной Сванидзе, старший лейтенант 14 гаубично-артиллерийского полка (14 танковая дивизия). 16 июля 1941 года около Лиозно попал в немецкий плен и перед пленением уничтожил свои документы.
Мой отец Иосиф Джугашвили носит также фамилию Сталин. Я заявляю настоящим, что указанные выше данные являются правдивыми».
Протокол допроса, который все эти годы хранился в личном архиве Сталина, настолько красноречив, что нельзя не привести хотя бы некоторые отрывки.
— Разрешите узнать Ваше имя?
— Яков.
— А фамилия?
— Джугашвили.
— Вы являетесь родственником председателя Совета Народных Комиссаров?
— Я его старший сын.
— Как Вы попали к нам?
— Я, то есть, собственно, не я, а остатки дивизии, мы были разбиты и окружены.
— Вы добровольно пришли к нам или были захвачены в бою?
— Не добровольно. Я был вынужден.
— Как обращали с Вами наши солдаты?
— Ну, только сапоги с меня сняли. В общем, я бы сказал, неплохо.
Затем был довольно длинный разговор об отношении к немецким парашютистам, попавшим в советский плен, о том, что красноармейцы так боятся плена, что зачастую стреляются, что он сам только потому переоделся в гражданскую одежду, что рассчитывал пробраться, к своим. А потом у Якова спросили, в каком бою он впервые участвовал.
— Я забываю это место, у меня не было с собой карты. У нас вообще не было карт.
— У офицеров нет карт?!
— Все у нас делалось так безалаберно, так беспорядочно. И наши марши, и организация — все безалаберно.
— Как это следует понимать?
— Понимать это надо так: дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне.
— А в чем причина плохой боеспособности армии?
— Благодаря немецким пикирующим бомбардировщикам, благодаря неумным действиям нашего командования, глупым действиям, можно сказать, идиотским. Потому что части ставили под огонь, прямо под огонь.
— После того, что Вы теперь узнали о немецких солдатах, Вы все еще думаете, что у вас имеются какие-либо шансы оказать силами Красной Армии такое сопротивление, которое изменило бы ход войны?
— Видите ли, у меня нет таких данных, так что я не могу сказать, имеются ли какие-либо предпосылки. И все же лично я думаю, что борьба еще будет.
— Известно ли Вам, что Финляндия, Румыния, Венгрия и Словакия также объявили войну Советскому Союзу?
— Все это ерунда (смеясь). Главное — это Германия. Что за значение может иметь Венгрия, Финляндия и т. д.? Что это вообще за государства? Все это чепуха. Главное — это Германия.
— Известна ли Вам позиция национал-социалистской Германии по отношению к еврейству? Знаете ли Вы, что тепершнее красное правительство, главным образом, состоит из евреев? Выскажется ли когда-нибудь русский народ против евреев?
— Все это ерунда. Болтовня. Они не имеют никакого влияния. Напротив, я лично, если хотите, я сам могу Вам сказать, что русский народ всегда питал ненависть к еврееям.
— А почему ненавидят комиссаров и евреев в тех городах и селах, через которые мы прошли? Люди постоянно говорят: евреи — наше несчастье в красной России.
— Что я должен Вам ответить? О комиссарах скажу позднее. О евреях же могу только сказать, что они не умеют работать, что евреи и цыгане одинаковы — они не хотят работать. Главное, с их точки зрения, это торговля. Некоторые евреи, живущие у нас, говорят, что в Германии им было бы лучше, потому что там разрешают торговать. Пусть и бьют, но зато разрешают торговать. Быть рабочим или крестьянином еврей у нас не хочет, поэтому их и не уважают… Слышали ли Вы, что в Советском Союзе имеется еврейская автономная область со столицей в Биробиджане? Так вот там не осталось ни одного еврея, и живут в еврейской автономной области одни русские.
— Известно ли Вам, что вторая жена Вашего отца тоже еврейка? Ведь Кагановичи евреи?
— Ничего подобного. Да, Каганович еврей. Но вторая жена моего отца была русской. Его первая жена грузинка, вторая — русская. Все!
— Разве фамилия его второй жены не Каганович?
— Нет, нет! Все это слухи. Чепуха.
— Каково Ваше мнение по вопросу о том, что гражданское население и прежде всего красных комиссаров призывают сжигать все те места, которые они оставляют, ожигать все запасы? Это же вызовет голод, это же ужасное бедствие, которое постигнет все советско-русское население.
— Когда Наполеон вошел в Россию, делалось то же самое. Скажу откровенно, я считаю это правильным. Почему именно? Потому что мы враги. Надо бороться, а в борьбе все средства хороши.
— Сделает ли правительство с Москвой то, что было сделано во времена Наполеона?
— В борьбе все средства хороши! Но почему вы так убеждены, что непременно возьмете Москву? Надо же, как вы уверены!
— Известно ли Вам о речи, произнесенной по радио Вашим отцом?
— Впервые слышу.
— Что сказал отец напоследок, прощаясь с Вами 22 июня?
— Иди, воюй!
— Женаты Вы или еще холостяк?
— Да, я женат.
— Есть ли у Вас дети?
— Одна дочь. Ей три года. (На самом деле у него был пятилетний сын Евгений, рожденный, правда, в так называемом гражданском браке. — Б. С.)
— Не хотите ли Вы, чтобы мы известили жену, что Вы попали в плен?
— Не нужно… А впрочем, если хотите, то сообщайте. Мне все равно.
— Не думаете ли Вы, что семья из-за этого пострадает? Разве это позор для солдата попасть в плен?
— Мне стыдно! Мне стыдно перед отцом, что я остался жив.
— Но ведь не только перед отцом, но и перед женой!
— Жена — это безразлично.
— Неужели в России семейная жизнь настолько безразличная вещь? Неужели жена не беспокоится о Вас?
— Конечно, беспокоится… Я ее очень уважаю. Я ее очень люблю! Но то, что я в плену и что жив — это позор.
— Убежит ли Ваша жена из Москвы вместе с красным правительством? Возьмет ли ее Ваш отец вместе с собой?
— Может быть, да. А может быть, нет.
Жуткий ответ… И что самое главное, абсолютно правдивый. Чтобы в этом убедиться, достаточно обратиться к хорошо известным воспоминаниям Светланы Аллилуевой. Вот что она, в частности, пишет.
«Яша жил в Тбилиси довольно долго. Его воспитывала тетка, сестра его матери, Александра Семеновна. Потом юношей, по настоянию своего дяди Алеши Сванидзе, он приехал в Москву, чтобы учиться. Отец встретил его неприветливо, а мама старалась его опекать… Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком, но не возле моей мамы, которую он очень любил.
Первый брак принес ему трагедию. Отец не желал слышать о браке, не хотел ему помогать, и вообще, вел себя, как самодур. Яша стрелялся у нас на кухне, рядом со своей маленькой комнаткой, ночью. Пуля прошла навылет, но он долго болел. Отец стал относиться к нему из-за этого еще хуже.
После этого Яша уехал в Ленинград и жил там в квартире у дедушки Сергея Яковлевича Аллилуева. Родилась девочка, но она вскоре умерла, а его брак распался…
В 1935 году Яша приехал в Москву и поступил в Военную артиллерийскую академию. Примерно через год он женился на очень хорошенькой женщине, оставленной ее мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца. Правда, в те годы он еще не высказывал свою ненависть к евреям так явно — это началось у него позже, после войны, но в душе он никогда не питал к ним симпатии.
Но Яша был тверд… Он любил Юлю, любил дочь Галочку, родившуюся в 1938 году, был хорошим семьянином и не обращал внимания на недовольство отца…
Яша ушел на фронт на следующий же день после начала войны, и мы с ним простились по телефону. Их часть направили туда, где царила полнейшая неразбериха — на запад Белоруссии, под Барановичи. Вскоре перестали поступать какие бы то ни было известия.
Юля с Галочкой оставались у нас. Неведомо почему, всех нас отослали в Сочи. В конце августа я говорила с отцом по телефону. Юля стояла рядом, не сводя глаз с моего лица. Я спросила его, почему нет известий от Яши, и он медленно и ясно произнес: «Яша попал в плен». И, прежде чем я успела открыть рот, добавил: «Не говори ничего его жене пока что…»
Но отцом руководили совсем не гуманные соображения по отношению в Юле: у него зародилась мысль, что этот плен неспроста, что Яшу кто-то умышленно «выдал» и «подвел», и не причастна ли к этому Юля…
Когда мы вернулись к сентябрю в Москву, он мне сказал: «Яшина девочка пусть останется пока у тебя… А жена его, по-видимому, нечестный человек, надо будет в этом разобраться».
Юля была арестована в Москве осенью 1941 года и пробыла в тюрьме до весны 1943 года, когда «выяснилось», что она не имела никакого отношения к этому несчастью, и когда поведение самого Яши в плену, наконец-то, убедило отца, что он не собирался сам сдаваться в плен…
Зимой 1943–1944 года, уже после Сталинграда, отец вдруг сказал мне в одну из редких наших встреч: «Немцы предлагали обменять Яшу на кого-нибудь из своих. Стану я с ними торговаться! Нет, на войне — как на войне…»
А недавно я видела во французском журнале статью шотландского офицера, якобы очевидца гибели Яши. К статьям подобного рода надо относиться осторожно — на Западе слишком много всяких фальшивок о «частной жизни» моего отца и членов его семьи. Но в этой статье похожи на правду две вещи: фото Яши, худого, изможденного, в солдатской шинели, безусловно, не подделка; и тот, приведенный автором факт, что отец тогда ответил отрицательно на официальный запрос корреспондентов о том, находится ли в плену его сын.
Это значит, что он сделал вид, что не знает этого — и тем самым бросил Яшу на произвол судьбы. Это весьма похоже на отца — отказываться от своих, забывать их, как будто их не было…»
Очень важное и очень точное наблюдение о психологии своего отца огласила Светлана Аллилуева: Сталин делал вид, что не знает о том или ином факте. Бывало и так, что он вроде бы спохватывался, наказывал тех, кто его своевременно не информировал, и исправлял положение. Но чаще всего в своей кажущейся слепоте и глухоте, как я уже говорил, он был убийственно последователен — причем, в самом прямом смысле этого слова. Применительно к Якову это проявилось наиболее ярко. Можно было не верить немецким листовкам с портретами старшего лейтенанта Джугашвили, можно было объявить фальшивками сообщения в газетах, но ведь в конце июля в руки Сталина попала подлинная записка, написанная рукой Якова. Самое удивительное, она сохранилась и до сегодняшнего дня лежала в личном архиве Сталина. Вот ее аутентичный текст:
«19.7.41.
Дорогой отец!
Я в плену. Здоров. Скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей в Германию. Обращение хорошее. Желаю здоровья. Привет всем.
Яша».
Крестный путь личного пленника Гиммлера
Изучив протоколы допросов, фашистское руководство потребовало доставить необычного пленника в Берлин. Сперва его поместили в Просткенский лагерь для военнопленных, где он находился под бдительным оком немецких спецслужб. Многочисленные допросы и «беседы по душам» ничего не давали: Джугашвили замкнулся, стал угрюмым и молчаливым. Причины у него, конечно, были: в очередной раз Якова подвела его доверчивость. Он достаточно откровенно отвечал на вопросы Ройшле, а тот, оказывается, спрятал под скатертью микрофон, записал всю их беседу, а потом так хитро смонтировал запись, что Яков предстал неистовым обличителем сталинского режима.
Эту пленку крутили на передовой и его голос слышали советские солдаты, а прямо на их головы немецкие самолеты сбрасывали листовки с призывом сдаваться в плен, тем самым следуя совету сына Сталина, «потому что всякое сопротивление германской армии бесполезно». Чтобы не было сомнений, что в их руках действительно сын Сталина, немцы сделали серию фотографий Джугашвили в окружении германских офицеров — и тоже сбросили на передовой. Само собой разумеется, что их опубликовали в газетах и журналах. Пропагандистская акция была в разгаре, а Джугашвили молчал. Немцев это не устраивало и они подослали ему «земляка» — грузинского эмигранта, члена, нацистской партии Тогонидзе. В папках «Смерша» есть донесение советского агента «Шмидта», который информировал органы госбезопасности о посещении этим грузинским нацистом Якова Джугашвили.
«Лагерь был окружен колючей проволокой. Охрана усилена. Наконец дежурный офицер провел меня к одному из бараков. Я вошел. Голые стены, никаких нар. На полу сено, сильно примятое от лежания. На сене сидело и лежало несколько военнопленных.
Разговор поначалу не клеился, потому что Яков знал об извращении своего заявления и решил ни с кем не разговаривать. Говоря на грузинском языке, Тогонидзе смог убедить своего собеседника, что их беседа не будет опубликована.
— На что вы надеетесь? — спросил я.
— На победу, — твердо ответил он. — На победу, которая неизбежно будет. Жаль только, что судьба лишила меня возможности быть ее участником.
Я не решился его разубеждать».
Судя по всему, эти слова настолько не понравились геббельсовским пропагандистам, что Якова передали гестаповцам, которые немедленно перевезли его в свою Центральную тюрьму. И снова допросы, расспросы, выпытывания семейных и военных тайн… Есть сведения, что Якова не только допрашивали, но и пытали. В материалах дела есть неподтвержденная информация, что Яков дважды пытался вскрыть себе вены.
Наконец, видимо поняв, что сломать Якова не удастся, гестаповцы переводят его в Хаммельсбургский лагерь для военнопленных. Вот что сообщил сотрудникам «Смерша» после окончания войны чудом выживший капитан Ужинский, который в это время был близким другом Якова:
«Когда был привезен в лагерь т. Джугашвили, выглядел он плохо. В нормальных условиях я бы сказал, что этот человек перенес тяжелую, длительную болезнь. Щеки впалые, цвет лица серый. На нем было советское, но солдатское обмундирование. Яловые сапоги, синие солдатские брюки, пилотка и большая для его роста серая шинель. Питался он наравне со всеми — одна буханка хлеба на 5–6 человек в день, чуть заправленная жиром баланда из брюквы, чай. Иногда на ужин давали картошку в «мундире». Мучаясь из-за отсутствия табака, Яков нередко менял свою дневную пайку на щепоть махорки.
Несколько раз в месяц его тщательно обыскивали, а в комнату поселили соглядатая… Лагерное начальство разрешило Джугашвили работать в небольшой мастерской, расположенной в нижнем этаже офицерского барака. Здесь человек 6-10 военнопленных делали из кости, дерева и соломы мундштуки, игрушки, шкатулки, шахматы. Вываривая полученные из столовой кости, заключенные готовили себе «доппаек».
Яков оказался неплохим мастером и за полтора месяца сделал костяные шахматы, которые обменял на картошку унтер-офицеру Кауцману. Позднее эти шахматы за 800 марок купил какой-то немецкий майор».
В конце апреля 1942 года сравнительно сносное существование Якова было прервано неожиданным приказом снова бросить его в Центральную тюрьму гестапо. А в феврале 1943-го по личному указанию Гиммлера Якова отправляют в печально известный концлагерь Заксенхаузен. Первое время он находился в лагерной тюрьме, затем был переведен в режимный барак Зондерлагеря «А». Эта особая зона была отделена от основного лагеря высокой кирпичной стеной и опоясана колючей проволокой, по которой проходил ток высокого напряжения. Охрану несли эсэсовцы из дивизии «Мертвая голова».
В папках «Смерша» сохранились показания арестованного после войны коменданта лагеря штандартенфюрера СС Кайндля. Вот что он, в частности, рассказал:
«В концлагерь Яков Джугашвили был доставлен из V отдела имперской безопасности Германии доктором Шульце. Часто из Берлина приезжал навещать военнопленного другой гестаповец — криминальный комиссар имперской безопасности Штрук.
О том, что судьбой Джугашвили был заинтересован лично Гиммлер, было известно многим. Видимо, он хотел использовать сына Сталина в случае сепаратных переговоров с СССР или для обмена захваченных в русский плен видных нацистов».
Не исключено, что с этой же целью в соседней с Яковом комнате содержался племянник Молотова Василий Кокорин (как выяснилось позже, этот самозванец лишь выдавал себя за племянника Молотова. — Б. С.), а в других комнатах жили племянник Черчилля Томас Кучинн, сын премьер-министра Франции капитан Блюм и другие знатные пленники. И, вы знаете, что задумали эсэсовцы? Чтобы спровоцировать конфликт между русскими и англичанами, администрация лагеря вменила в обязанность англичанам ежедневно мыть комнаты и чистить туалеты русских. Идея была такова: англичане возмутятся, затеют драку, во время которой убьют Кокорина и Джугашвили. Геббельсовские газеты поднимут шумиху, обвиняя во всем племянника Черчилля. Сталин и Молотов, само собой, возмутятся и разорвут отношения между СССР и Англией.
Как ни нелепо выглядит эта затея, но перед угрозой открытия второго фронта, немцы были готовы на все. Подтверждает это в своих показаниях и Кокорин, уверяя, что Яков принял решение ценой собственной жизни не допустить конфликта между союзниками и склонял к этому «племянника Молотова».
И вот наступило 14 апреля 1943 года. Незадолго до этого между англичанами и русскими произошла ссора из-за подарочных сигарет, но ожидаемого немцами эффекта не было. Сломали Якова не немцы, и даже не англичане, а… собственный отец. Вот что написал об этом много лет спустя Томас Кучинн:
«Имевшая место ссора из-за подарочных сигарет произошла не в день гибели Джугашвили, а днем раньше. Случай, побудивший сына Сталина искать смерти, имел совсем другую причину.
Однажды я увидел Джугашвили очень бледным, пристально уставившим свой взгляд в стену, на которой висел громкоговоритель. Я поздоровался с Яковом, но он не отреагировал на мое приветствие. В тот день Джугашвили не брился и не умывался как обычно и его жестяная миска с супом перед дверью комнаты оставалась нетронутой.
Кокорин пытался на жалком немецком языке объяснить мне причину столь удрученного состояния Якова. Насколько я понял, речь шла об очередной пропагандистской передаче берлинского радио, в которой говерилось о русских военнопленных в Германии и, в частности, о заявлении Сталина, что «У Гитлера нет русских военнопленных, а есть лишь русские изменники, с которыми расправятся, как только окончится война». Далее Сталин опроверг утверждение немцев о том, что его сын Яков попал в немецкий плен. «У меня нет никакого сына Якова», — заявил он.
После этой передачи сын Сталина стал каким-то подавленным, чувствовал себя отверженным, похожим на человека, ощущающего на себе какую-то вину. Ему казалось, что его также следует причислить к категории изменников. На мой взгляд, именно в этот день Джугашвили принял твердое решение покончить счеты с жизнью.
Я находился в бараке, когда вдруг раздался выстрел. Я выбежал и увидел Джугашвили, висящим на проволоке мертвым. Его кожа во многих местах была обгорелой и черной. Я не думаю, что сын Сталина был застрелен часовым. Скорее всего, он погиб от соприкосновения с проволокой, которая была под высоким напряжением».
О чрезвычайном происшествии комендант лагеря тут же сообщил в Берлин. Немедленно была создана Особая следственная комиссия, командировавшая в Заксенхаузен судмедэкспертов. В своем докладе на имя Гиммлера они констатировали, что смерть Джугашвили наступила не от пулевого ранения, а от поражения током высокого напряжения. Выстрел часового прозвучал уже после того, как Джугашвили схватился за проволоку. Вывод: Яков Джугашвили покончил жизнь самоубийством.
Пока эксперты занимались своим делом, Шульце допрашивал Конрада Харфига, того самого часового, который произвел роковой выстрел. Вот что он, в частности, показал.
«14 апреля 1943 года, около 20.00 я заступил на пост. Все пленные, кроме Якова Джугашвили, были уже в бараке, лишь один он продолжал лежать у барака и бить веткой по земле. Я обратил внимание на то, что он был очень взволнован. Когда в 20.00 начальник караула пришел с ключами, чтобы запереть пленных в бараках, а я отправился запереть дверь в проволочном заборе, отделяющем бараки, Яков Джугашвили все еще продолжал лежать у барака. Я потребовал, чтобы он поднялся и вошел в барак, на что он мне ответил: «Нет, делайте со мной что хотите, но я в барак не пойду. Я хочу поговорить с комендантом».
Начальник караула унтершарфюрер Юнглинг направился к сторожевой башне, чтобы поговорить по телефону с комендантом лагеря, но едва он ушел, как Яков Джугашвили, пройдя мимо меня, внезапно стремительно бросился к наземной проволочной сети «спотыкачу», преодолел его и крикнул мне: «Часовой, стреляй!» На это я ему ответил: «Вы не в своем уме, выйдите из-за проволоки, идите в барак, идите спать, завтра все уладится!» На это он мне ответил: «Немецкий часовой — трус. Русский часовой тотчас бы выстрелил!»
Я подумал про себя: дам ему возможность одуматься, прийти в себя. Я прошел метров сорок и, обернувшись назад, увидел, что он обеими руками ухватился за проволоку, находившуюся под высоким напряжением. После этого мне пришлось, согласно Уставу, применить оружие. С расстояния примерно 6–7 метров я прицелился ему в голову и нажал на спусковой крючок. Я попал в него. Сразу после выстрела он разжал руки, откинулся всем телом назад и остался висеть на проволоке головой вниз».
Унтершарфюрер Юнглинг был более краток, но и более категоричен. «Это была не попытка к бегству, а акт отчаяния человека, готового на все, находившегося вне себя», — заявил он много лет спустя.
А тогда, в апреле 1943-го труп Якова Джугашвили был кремирован, а урну с прахом увезли в Берлин, в Главное управление имперской безопасности. Куда она делась дальше, никто не знает…
Но на этом история с гибелью Якова Джугашвили не закончилась. В личном архиве Сталина хранился доклад заместителя министра внутренних дел СССР Серова, датированный сентябрем 1946 года. Оказывается, еще в 1945-м американцы арестовали пятнадцать работников Заксенхаузена, в том числе и коменданта лагеря Кайндля. Наше командование попросило передать их советской стороне, что американцы и сделали.
Само собой разумеется, начали с допроса Кайндля. Рассказывая о гибели Джугашвили, он несколько иначе интерпретировал события того трагического дня: Кайндль заявил, что «за проволоку Джугашвили схватился одновременно с выстрелом часового, хотя эксперты считали, что убит он был ударом электрического тока, а выстрел в голову последовал после этого».
Не трудно догадаться, что такого рода объяснение Серов посчитал вымыслом «в целях смягчения его ответственности за расстрел Джугашвили». И еще одна немаловажная деталь: Серов сетует на то, что американцы просили пригласить их на суд, поэтому «применить меры физического воздействия к арестованным Кайндлю и начальнику охраны Вегнеру в полной мере не представилось возможным».
Что ж, версия о том, что сын Сталина не покончил жизнь самоубийством, а был убит эсэсовским охранником, звучит, конечно, благороднее, но она не соответствует действительности. Правда же в том, что от него отрекся отец, и не только отрекся, но фактически назвал изменником, с которым расправятся, как только кончится война. О том, что это не пустые слова, Яков хорошо знал — ведь все его родственники были уничтожены кровожадным отцом. Вот он и решил: лучше смерть от немецкого тока, чем от русской пули, которую в него выпустят по приказу отца.
И еще. Щедрый на награды для других, Сталин так и не решился хотя бы посмертно наградить своего сына, совершившего, без всяких натяжек, героический поступок. Слава Богу, эта ошибка была исправлена в 1977 году, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР Яков Иосифович Джугашвили был награжден орденом Отечественной войны I степени (посмертно).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.