ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ ИНОСТРАННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА[90]

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

ИНОСТРАННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА[90]

30 октября 1976 г.

— Улучшилось ли ваше положение, после того как вы получили Нобелевскую премию Мира?

Прошлогоднее решение Нобелевского Комитета, как я говорил и писал год назад и глубоко убежден и сейчас, имеет большое значение долговременного характера. Оно явилось большой радостью, честью и поддержкой для меня и моих друзей, в том числе для находящихся в заключении и для тех, кто только в душе сочувствует нам, не решаясь проявить это явно. Это решение подкрепляет важнейший, с моей точки зрения, тезис о неразрывной связи гражданских свобод, прав человека с международной безопасностью и прогрессом.

К сожалению, я не могу сказать ничего отрадного об изменении позиции властей в отношении меня лично, моих друзей и близких, моей общественной деятельности и условий, в которых она протекает.

Меня, как и моих друзей, все так же не пускают в залы заседаний политических судебных процессов. Не проявляют власти и большего уважения к моим обращениям и письмам, попросту не отвечая на них. Мои телефонные и почтовые связи с Западом все так же полностью блокированы (телефонные разговоры прерываются с первых слов, что свидетельствует о постоянном подслушивании органами КГБ, почта не только вскрывается теми же органами, но часто просто перехватывается). Во всем этом я вижу проявление неуважения советских властей к авторитетным международным организациям — Нобелевскому комитету и Международной лиге прав человека, недавно избравшей меня своим почетным вице-президентом.

Новой формой давления за истекший год явились нападки на мою жену, начавшиеся еще во время ее пребывания за рубежом и продолжающиеся до сих пор.

Условия, в которых я и мои близкие вынуждены жить и работать, остаются совершенно неудовлетворительными. Мой зять Ефрем Янкелевич с первого января 1976 года — безработный, и нет надежд на выход из этого положения. Моссовет отказывается утвердить предоставление мне какой-либо жилой площади, даже самой маленькой. Без его санкции я не могу также купить не только квартиру, но даже комнату. Вот уже девять месяцев у меня нет прописки, что в советских условиях делает меня во многих отношениях бесправным.

— Что произошло в движении за права человека за последний год, какие внутренние события вас особенно беспокоят?

Каждое проявление нонконформизма требует в наших условиях незаурядной смелости, готовности к лишениям и жертвам и вместе именно поэтому очень важно. Восхищение вызывают ненасильственный нонконформизм верующих, защищающих свободу совести; ненасильственное сопротивление людей, защищающих свою национальную культуру; многообразное по методам движение за свободу эмиграции. В последнее время внимание привлекли выступления неортодоксальных художников, организация неофициальных научных семинаров, музыкальных вечеров и т.п. Но особенно важно, как я убежден, то движение, которое можно назвать «общедемократическим» или, еще точней — «движением за права человека». Полней всего дух этого движения отразился, по-моему, в жестоко преследуемом КГБ самиздатском журнале «Хроника текущих событий». Это — самоотверженное, основанное на глубоком внутреннем убеждении стремление к гласности и объективности, к ненасильственной защите прав человека во всех серьезных конкретных случаях нарушения. В тоталитарном, закрытом обществе, проникнутом страхом перед государством и зависимостью от него, проникнутом произволом и эгоизмом, появление такого движения при всей его малочисленности и материальной слабости — явление исторического значения. Движение за права человека в СССР важно для всего мира, потому что тоталитаризм и закрытость общества — это и есть наибольшая угроза для будущего человечества.

Именно по этому направлению были нанесены в последнее время сильные удары. Арест и осуждение Ковалева и Твердохлебова, фабрикация дела и почти равносильное смертному приговору осуждение Джемилева, усиление внутрилагерных репрессий — пытки голодом, холодом, непосильным трудом — все это звенья одной цепи.

Я пользуюсь этим интервью, чтобы привлечь внимание мировой общественности к борьбе за изменение варварского режима Владимирской тюрьмы и специальных (тюремных) психиатрических больниц, к борьбе за перевод тяжелобольного Ковалева в Ленинградскую тюремную больницу для сложной операции, за немедленное освобождение из ссылки тяжелобольного Марченко, за освобождение политзаключенных женщин и всех больных.

Все сильней (темные, непроверенные, но не опровергаемые) слухи, что в отдельных случаях КГБ прибегает к политическим убийствам и бандитским нападениям для запугивания тех или иных категорий лиц (например, верующих, не признающих вмешательства властей в дела их церкви, или нонконформистских деятелей культуры). Мне известно несколько трагических случаев, происшедших в последний год и требующих тщательного беспристрастного расследования в этом смысле (гибель баптиста Библенко, литовского католика инженера Тамониса, литовской католички, работницы детского сада Лукшайте, поэта-переводчика Богатырева, избиение молодого диссидента Крючкова, избиение академика Лихачева). Год назад погиб безработный юрист Евгений Брунов, через несколько часов после того, как он посетил меня и просил помочь ему встретиться с иностранными корреспондентами. Есть свидетельства, что Брунов был сброшен на ходу с ночной электрички. На мои неоднократные запросы в органы МВД об обстоятельствах его гибели я не получил никакого ответа.

И я, и многие другие диссиденты постоянно встречаются с угрозами физического насилия, в особенности в отношении их близких. Вот типичные примеры. Беременной жене грузинского диссидента   З. Гамсахурдиа неоднократно звонили по телефону с угрозой: «Готовь два гроба, для себя и для ребенка». Восьмидесятилетней матери ненавидимого КГБ поэта Александра Галича (он два года назад выехал на Запад) к новому 1976 году прислали по почте машинописную записку со словами: «Принято решение убить вашего сына Александра». Есть много аналогичных примеров. Сама форма многих из этих угроз и способ сообщения адресату практически исключают непричастность к ним органов власти (например, кто еще может изъять посланное мне из-за границы письмо и вложить в тот же конверт новое письмо с угрозами моей жене?).

В последние месяцы вновь имело место усиление давления властей на крымских татар, стремящихся вернуться в Крым, откуда они были депортированы в 1944 году. Участились судебные преследования за вынужденное нарушение правил прописки, высылки, избиения, ночные нападения, выбрасывание из домов вместе с маленькими детьми, снос домов бульдозерами и уничтожение имущества, пищевых продуктов, огородов и садов.

К числу положительных событий истекшего года я хотел бы отнести определенные успехи, достигнутые в отношении привлечения внимания общественного мнения на Западе к положению религии.

Крупным положительным событием истекшего года была также организация Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений. Несмотря на некоторые шероховатости, допущенные в организационный период, в особенности при формировании состава группы, ее информационная деятельность обещает быть исключительно полезной и разносторонней. Я призываю все международные организации, имеющие отношение к гуманитарным аспектам Хельсинкских соглашений, тесно сотрудничать с группой. Особенно важно сотрудничество прессы и других средств массовой информации.

— Какие международные события истекшего года вызывают у вас особое беспокойство?

Странам Запада за этот год все еще не удалось сделать решающего шага в направлении выработки единой долгосрочной стратегии отношений с социалистическим миром и миром развивающихся стран. В частности, европейские страны, как мне кажется, все еще страдают предрассудком антиамериканизма, который является одним из препятствий на этом пути.

Опасная медлительность переговоров о разоружении — прямое последствие отсутствия такой стратегии. Ведь СССР использует в целях создания односторонних преимуществ любое разногласие, любую неопределенность позиций другой стороны.

В мире царят война и насилие. Трагедия Ливана — наглядный пример того, как легко еще недавно такая благополучная и процветающая страна оказывается втянутой в кровавый кошмар насилия, убийств и разрушений, как заразительна эта болезнь.

Осуждая политический авантюризм, антисемитизм и международные преступления палестинских экстремистов, мы все в то же время не имеем права допустить геноцида палестинского народа, кто бы его ни осуществлял. Несколько недель назад моя жена и я выступили с открытым обращением в защиту женщин, детей и раненых в осажденном палестинском лагере Тель-Заатар, и эта наша тревога распространяется на всех страдающих от военных действий. В Анголе — партизанская борьба населения против победителей в гражданской войне, мародерство голодных кубинских солдат, разгул карателей. Чревата ужасной трагедией ситуация во всей Южной Африке. Советский Союз здесь опять, как на Ближнем Востоке и во многих других горячих точках, против компромисса, против реальных вариантов мирного урегулирования. Неужели мир опять не сумеет найти в себе силы противостоять хаосу?

Через полтора года после окончания войны во Вьетнаме нельзя забывать о миллионах людей, оказавшихся за железным занавесом. Больше миллиона людей, как предполагают, погибло в Камбодже. Никто толком не знает, что происходит в бывшем Южном Вьетнаме, — ясно лишь, что там не все благополучно; не случайно ежемесячно сотни беженцев идут на смертельный риск, чтобы вырваться из этой страны. Западная общественность, активно добивавшаяся прекращения войны во Вьетнаме, сейчас должна проявить беспокойство за судьбу людей в этом районе мира.

Все большее число стран ощущает на себе расширение международного терроризма, самым опасным образом нарушающего международную стабильность и основные законы человеческой морали. Я не могу не вспомнить тут о том восхищении, которое вызвала фантастическая спасательная операция израильских командос в угандийском аэропорту Энтебе.

Но говоря о терроризме, я не могу умолчать также о своем осуждении действий тех еврейских экстремистов, которые со­вершали террористические акты против советских организаций в США и других странах (хотя я вполне разделяю их возмуще­ние некоторыми аспектами советской политики). Становясь на путь террора, эти люди на самом деле наносят большой ущерб и советским евреям, и всей борьбе за права человека, которая последовательно и принципиально сосредотачивается в рамках ненасильственных методов.

Другой вопрос, который я хочу затронуть, — это поступающие сообщения о кампании в Израиле против помощи тем людям, которые намереваются эмигрировать из СССР не в Израиль. Учитывая обстановку с эмиграцией из СССР, историю борьбы за право на эмиграцию, положение проблемы эмиграции в общем комплексе проблем прав человека, я отношусь к этой кампании с опасениями.

— Советская власть говорит, что инакомыслящие Сергей Ковалев и Андрей Твердохлебов осуждены потому, что они нарушили советский закон. Можете ли вы сказать о советской законности?

Юридической культуры, беспристрастности и независимости судей, стремления к справедливости не хватает всей советской юридической системе, и не только в отношении инакомысля­щих. Я получаю сотни отчаянных писем от осужденных по обычным уголовным (не политическим) делам, от их родственников. Вполне учитывая заинтересованность и пристрастность моих корреспондентов, я все же не могу не приходить в ужас от открывающейся картины судебного произвола и коррупции, жестокости и отсутствия желания власть имущих исправлять допущенные ошибки и несправедливости. Не утруждая себя сбором доказательств, следователи нередко (сами или с помощью заключенных) избивают подследственных, добиваясь нужных им показаний, — об этом я читаю почти во всех письмах. Так погиб в Казахстане 19-летний мальчик Игорь Брусникин. В политических делах, к счастью, об этом сейчас не слышно. Даже такие серьезные дела, где предусмотрена смертная казнь, например, умышленное убийство, рассматриваются некоторыми судами необычайно поверхностно, с полным игнорированием противоречий в деле и требований защиты. Дело расстрелянного в январе 1976 года после почти двухлетнего пребывания в камере смертников рабочего татарина Рафката Шаймухамедова — страшный пример того, как безжалостно и несправедливо работает иногда наша судебная машина (прокурор и, по-видимому, «автор» дела — Бекбоев).

И вот в такой суд попадает политическое дело, по которому желаемый приговор заранее определен высокими чинами КГБ, и участники процесса точно знают, что любая «вольность» повредит их карьере. Переодетые агенты той же организации бдительно охраняют зал от проникновения любых нежелательных слушателей судебного спектакля. Можно ли ждать в этих условиях обоснованного приговора?

Ковалев и Твердохлебов, как и многие до них, осуждены по статьям 70 и 190¹ Уголовного кодекса РСФСР. Содержащиеся в этих статьях понятия — антисоветская агитация и пропаганда, клеветнические измышления, наличие цели подрыва или ослабления советского государственного и общественного строя — ни­как не определены юридически. Ложность тех заявлений и пуб­ликаций, которые инкриминировались обвиняемым, не могла быть доказана судами просто потому, что речь в них идет о тех самых нарушениях прав человека, которых так много у нас. По­этому чистая демагогия — утверждение появившихся в советской печати статей, согласно которым Ковалев и Твердохлебов осуждены не за убеждения, а за «конкретные преступные клеветнические действия». Столь же нелепо обвинение в наличии цели подрыва советского строя. Цели ненасильственной борьбы за права человека, за гласность и справедливость, за открытость со­ветского общества являются не подрывными, а конструктивными, не политическими, а гуманными и социальными. В осуществлении этих целей заинтересовано все человечество.

— Советский Союз не раз говорил, что он будет исполнять все обязательства Хельсинкского заключительного акта. Считаете ли вы, что он исполняет все гуманитарные обязательства?

Требования свободы информационного обмена, свободы передвижения людей (зарубежных поездок, эмиграции) составля­ют неотъемлемую часть Хельсинкского акта. Именно то, что в акте подчеркнута неразрывная связь этих требований с между­народной безопасностью, делает его важным историческим до­кументом. До сих пор советская сторона почти ничего не изменила в своей практике в отношении свободного обмена информацией и передвижения людей. Отдельные уступки, большей частью в отношении эмиграции или поездок, тоже важны, но они пока не в состоянии кардинально изменить общую картину.

По-прежнему советскому гражданину недоступна большая часть той информации по политическим, историческим, социальным, экономическим, религиозным и культурным вопросам, которая существует на Западе. По-прежнему вопросы зарубежных поездок и эмиграции решаются трудно, с огромным произволом и безо всякого права обжалования, по-прежнему десятки тысяч людей переживают глубочайшую трагедию.

Даже такое простое и естественное, на западный взгляд, дело, как свидание матери с дочерью, не разрешается иногда на протяжении многих лет. Я напоминаю здесь о деле доктора Веры Ливчак, о котором я уже писал и говорил неоднократно.

— Не можете ли вы объяснить, почему у вас нет почти никакой поддержки от ваших коллег по советской науке?

Я не считаю себя вправе упрекать моих коллег в СССР за недостаточную поддержку. Жизнь каждого, кто решается на свободное выступление по общественным вопросам, немедленно становится неимоверно трудной, причем не только для самого диссидента, но и для его близких. Совершенно естественно, что на это решаются только единицы. Более того, для человека, имеющего призвание к науке, неизбежно очень существенны и вполне реальны опасения быть отстраненным от нее.

Я очень ценю поддержку, оказанную мне такими известными учеными, как Турчин, Орлов, Мельчук, но я не могу одновременно забыть, что все они после этого лишились работы. С 1971 года без работы Татьяна Ходорович, без работы математик Юрий Гастев и другие. Возвращаясь к моим академическим коллегам, все же я хочу сказать, что не ощущаю себя среди них одиноким и постоянно чувствую безмолвную поддержку и симпатию некоторых из них.

— Как вы считаете, имеет ли общественное мнение на Западе сейчас больше влияния на Советский Союз, чем раньше?

Увеличение контактов с Западом — экономических, технических, научных, культурных — приводит к большим потенциальным возможностям. Однако на практике мы видим, что, несмотря на то что тысячи людей просили об освобождении Буковского, Винса, Мороза, Глузмана, Сергиенко, Кузнецова, Штерна и других политзаключенных, разрешения на эмиграцию Слепаку, Лернеру, Левичу, — советские власти продолжают упорствовать в своих отказах. По-видимому, недостаточная координация в проведении таких кампаний снижает их эффективность, но самое главное — недостаточное вовлечение в них тех людей и организаций, которые непосредственно осуществляют контакты с СССР, особенности правительственных и законодательных органов, организаций бизнеса, научных, технических и культурных организаций. Я уверен, что объединение всех этих сил совершенно необходимо и принесет конкретные результаты.

— Какие планы у вас сейчас? Предугадываете ли вы обстоятельства, при которых вы будете вынуждены просить о поездке за границу или даже об эмиграции?

До сих пор мое положение, так же как и положение моих близких, прогрессивно ухудшается с каждым годом. Возможно, что оно будет продолжать ухудшаться и в дальнейшем. Я надеюсь, что международная общественность найдет эффективные методы давления и предупредит такое развитие событий. Я не рассчитываю, как на возможный выход для себя лично, на эмиграцию и на временную поездку за границу.