Время «Ч»: от 4 декабря 2011-го к 4 марта 2012-го

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Время «Ч»: от 4 декабря 2011-го к 4 марта 2012-го

Накануне парламентской кампании 2011 года власти недооценивали риски «обратной замены» Медведева Путиным на посту президента страны, ориентируясь на инерционный сценарий – сохранение политического статус-кво «по умолчанию» в отсутствие каких бы то ни было реалистических альтернатив. В самом деле, в преддверии «обратной замены» политический фон как будто не таил в себе ничего неблагоприятного для Кремля. Все допущенные к думской кампании «системные» партии сохраняли лояльность и готовы были согласиться практически с любым ее исходом. Хотя уровень массовой политической поддержки режима, судя по данным опросов, плавно снижался, этот процесс никак нельзя было назвать критическим спадом, а отдельные «тревожные звонки», свидетельствующие о недовольстве имеющимся положением дел, не воспринимались всерьез. Наконец, экономика страны, если не демонстрировала впечатляющего роста, то, во всяком случае, до некоторой степени оправилась от кризиса 2008–2009 годов. Неудивительно, что в этих условиях власти делали ставку на: (1) административный ресурс во всех его проявлениях (от принуждения к голосованию до «рисования» фиктивных результатов); (2) поддержку статус-кво периферийной частью электората (пенсионеры-бюджетники-жители индустриальных центров, малых городов и сел); (3) апатию и пассивность «продвинутых» избирателей (образованные-молодые-успешные-жители крупных городов) [198] . Но из этих трех факторов в полной мере сработал лишь второй, в то время как третий обернулся своей противоположностью, а первый дал лишь частичные эффекты.

Исходя из таких ожиданий, кампания разворачивалась довольно вяло, и манипулятивная «драматургия» [199] в ее ходе была сведена к минимуму. Пожалуй, единственным заметным (и весьма важным) событием в кампании стала неудачная попытка Кремля реанимировать находившуюся в состоянии глубокого упадка партию «Правое дело». Ей была отведена роль лояльной «нишевой» партии, призванной собрать голоса части «продвинутых» избирателей. Но когда предложенный в качестве нового лидера партии миллиардер Михаил Прохоров предпринял несколько не согласованных с властями шагов, Кремль предпочел избежать рисков нелояльности со стороны своей же креатуры и перед самым предвыборным съездом партии избавился от непредсказуемого Прохорова.

Прозвучавшее 24 сентября 2011 года на съезде «Единой России» объявление об «обратной замене» (Путин – будущий президент, Медведев – будущий премьер-министр и лидер думского списка ЕР) создало у властей и части их попутчиков ощущение свершившегося факта. Если накануне кампании в политическом классе страны ощущалась нервозность из-за неясности кадровых «раскладов» и скрытой конкуренции клик в правящей группе, то разрешение этой неясности успокоило почти что всех представителей элит [200] . Если до объявления о «рокировке» они активно занимались дележом будущей «добычи» по итогам электорального цикла (проявлением чего, в частности, стало формирование параллельно «Единой России» аморфной структуры Общероссийского народного фронта), то, как только новая конфигурация стала известна, они погрузились в инертность и апатию – как выяснилось, в самый неподходящий момент. Такое развитие событий внезапно открыло для оппозиции новое, пусть и узкое, окно политических возможностей.

Накануне кампании разрозненные ряды оппозиции не могли прийти к согласию по поводу тактики своих действий. Самые ортодоксальные противники режима призывали к бойкоту думского голосования, заявляя о его нелегитимности. Часть умеренных оппозиционеров склонялась к поддержке «системных» партий (от КПРФ до «Яблока»), рассматривая их как наименьшее зло по сравнению с ЕР. Другие политики предлагали портить бюллетени на участках для голосования (так называемая тактика «НаХ-НаХ»), хотя ранее, в ходе электорального цикла 2007–2008 годов, аналогичное электоральное поведение оказалось явно неэффективным.

В результате наиболее популярной и, в конце концов, самой успешной оказалась стратегия, активно продвигавшаяся Алексеем Навальным, – голосовать за любую партию, кроме ЕР. Ее эффективность была обусловлена сочетанием двух факторов. Во-первых, она идеально позволяла выстроить «негативный консенсус» против сохранения статус-кво, который объединил самые разные идейные течения, – не только среди самих оппозиционеров, но и в различных группах и средах избирателей, не оставляя режиму шансов для ответных шагов по принципу «разделяй и властвуй». Во-вторых, выбор ЕР в качестве единственной «мишени» протестного голосования оказался как нельзя более удачным – партия, которая играла роль инструмента для оформления решений, принятых правящей группой, не представляла никакой идеологии, кроме поддержки статус-кво, а в глазах избирателей ассоциировалась исключительно с коррумпированным чиновничеством, – была очевидно непривлекательна для «продвинутых» избирателей сама по себе. Ситуацию усугубило и появление во главе списка ЕР Медведева, чья политическая беспомощность в процессе «обратной замены» стала особенно явной. Глава государства, еще вчера пытавшийся заручиться поддержкой «продвинутых» избирателей, привлекая их пустыми обещаниями либерализации и правового государства, вмиг превратился в объект многочисленных злых насмешек. Резкая критика уходящего президента, в которой рефреном звучал тезис о том, что Медведев смог доказать, что Россией может управлять даже полное ничтожество, звучала в этой связи как хотя и жестокий, но вполне оправданный политический приговор [201] .

Другим важным ресурсом, который смогла успешно мобилизовать оппозиция, стал Интернет. Вопреки распространенному мнению ряда специалистов о преобладающей роли социальных сетей в ходе массового протеста по итогам нечестных выборов, российский случай демонстрировал куда более высокую значимость Интернета на стадии, предшествовавшей протестам, – как средства информирования и вовлечения в политику прежде пассивных избирателей в ходе кампании. Ключевым ресурсом здесь выступил Youtube, ранее привлекавший аудиторию Интернета в качестве источника развлечений. Благодаря творческому освоению этого и многих других сайтов, позволявших пользователям самостоятельно размещать материалы в Сети, негативная кампания против ЕР получила невиданный доселе размах. Видеозапись дискуссии между Навальным и депутатом Думы от ЕР Евгением Федоровым, в которой впервые прозвучало определение «партии власти» как «партии жуликов и воров», к марту 2011 года набрала в Интернете свыше 600 тысяч просмотров [202] , а столь уничижительная характеристика ЕР вскоре превратилась в своего рода «бренд». Вслед за этим Сеть наводнили ролики, которые разоблачали, а чаще всего высмеивали манипуляции чиновников, стремившихся в ходе кампании любой ценой обеспечить высокий результат думского голосования за ЕР – количество таких роликов быстро достигло уровня «критической массы». Объявленный Навальным конкурс на лучший агитационный материал против «партии жуликов и воров», спровоцировал взрыв творческой энергии. Мультфильмы и музыкальные клипы работали на подрыв статус-кво, пробуждая интерес к голосованию против ЕР среди тех граждан, кто прежде был далек от политики.

На фоне унылой официозной риторики в духе брежневского «застоя» оппозиционный креатив привлекал «продвинутых» избирателей, менее всего склонных поддержать статус-кво, – тех, кому к тому же явно не хватало своей «нишевой» партии. Фон кампании начал стремительно меняться, и вслед за «несистемной» оппозицией вскоре активизировались и «системные» партии, получившие прямую выгоду от стратегии «голосуй за любую партию, кроме ЕР». Ряд представителей «Справедливой России», КПРФ и, особенно, «Яблока» все смелее и громче поднимали голоса против «обратной замены» и режима в целом. В ряде случаев в день голосования эти партии предоставляли свою «крышу» для оппозиционно настроенных наблюдателей, численность которых, особенно в крупных городах, существенно возросла по сравнению с 2007–2008 годами.

Нельзя сказать, что режим не предпринимал усилий для противодействия оппозиции, но его шаги оказывались явно запоздалыми и лишь провоцировали нарастание протестных настроений. Многочисленные «накачки» в поддержку ЕР, проводимые нижними этажами «вертикали власти», сопровождались обещаниями раздачи «пряников» и слабыми угрозами применить «кнут», но ни в посулы, ни в угрозы, похоже, не верили даже сами местные чиновники. Информационная атака против ассоциации «Голос», которая вела мониторинг нарушений законодательства в ходе кампании и в день голосования, была предпринята властями лишь на последней неделе перед 4 декабря [203] , и уже не смогла нанести ей ущерб, а лишь вызвала ненужный Кремлю скандал. Казалось, что власти стремятся не столько к максимизации результата голосования за ЕР, сколько к минимизации своих усилий по его достижению.

Планка ожиданий думского голосования у представителей режима по ходу кампании снижалась быстрее, чем плавно опускавшиеся рейтинги массовой поддержки «тандема» и ЕР. Если в сентябре-октябре чиновники заявляли, что ЕР получит 65 % голосов [204] , то уже в конце ноября речь шла о 55 процентах [205] . Кроме того, «вертикаль власти», которая прежде рутинно и вполне себе успешно использовала административный ресурс, на сей раз испытывала невероятное перенапряжение. Причиной тому отчасти стала массовая замена глав исполнительной власти в период президентства Медведева. Многие локальные «политические машины», призванные обеспечивать требуемые результаты голосований, выстраивались в течение долгого времени губернаторами и мэрами на основе персональных связей с так или иначе зависимыми от них местными заинтересованными группами, а новые назначенцы в целом ряде случаев оказались не способны управлять этими механизмами столь же успешно, как их предшественники. Еще одной причиной стало совмещение думской кампании с субнациональными выборами в ряде регионов, изначально призванное повысить долю голосов и мест ЕР в региональных и местных законодательных собраниях. В результате этого совмещения региональный и муниципальный чиновный люд стремился минимизировать усилия по обеспечению итогов думского голосования – ведь их собственное благополучие куда больше зависело от локальных «раскладов», нежели от итогов общероссийской кампании, победители которой заранее были назначены Кремлем. Наконец, высказывалось и предположение – не такое уж неправдоподобное – что организаторы кампании ЕР в ряде регионов попросту расхищали все деньги, предназначавшиеся на подкуп избирателей [206] .

Все эти тенденции в день голосования 4 декабря 2011 года слились воедино, придав первому этапу «обратной замены» характер, близкий к «опрокидывающим выборам». Помимо многочисленных и разнообразных злоупотреблений в день голосования, часть из которых оперативно фиксировалась и размещалась в Интернете наблюдателями и активизировавшимися избирателями, стоит отметить следующее: (1) повышенную явку на избирательные участки как раз тех «продвинутых» избирателей, на апатию которых рассчитывал режим; и (2) громадный разрыв между официальными итогами голосования и данными экзит-поллов (опросов избирателей на выходе с участков), опубликованными в день голосования лояльным Кремлю ФОМом (по Москве он достигал 20 % голосов) [207] . Хотя, согласно официальным данным Центризбиркома, ЕР получила 49,3 % голосов избирателей и 238 из 450 думских мандатов, на деле издержки формальной победы «партии власти» для режима намного превышали ее выгоды.

Напротив, оппозиция неожиданно для себя добилась максимально возможного успеха: (1) ЕР, при всех злоупотреблениях в ее пользу, не смогла заручиться поддержкой более половины избирателей; (2) режим глубоко дискредитировал себя в глазах «продвинутых» избирателей; (3) «негативный консенсус», стихийно сложившийся в ходе кампании, оказался упрочен по итогам выборов. Этот успех следовало развивать, и неудивительно, что сразу же после голосования в Москве и других городах страны прошли заметные акции протеста (хотя изначально и не слишком массовые, но намного превышавшие по числу участников протестные акции прежних лет). Демонстративный эффект «раскрутки» публичного неприятия результатов голосования оказал влияние и на общественное мнение, стремительно меняя прежде скрываемые массовые предпочтения и вовлекая в протест все новые группы граждан [208] . Страх и обман, которые вкупе с экономическим ростом обеспечивали лояльность граждан авторитарному режиму [209] , уже не могли служить столь же эффективным инструментом для поддержания статус-кво.

Власти, похоже, были не готовы к такому развитию событий. «Контрреволюционеры» из числа прокремлевских молодежных движений оказались не слишком полезны при защите статус-кво от перешедших на сторону оппозиции граждан, а вскоре и вовсе ушли в тень, а то и попросту дезертировали с политической арены. Прибегнуть к массовому насилию в отношении протестующих на фоне упадка массовой политической поддержки режима казалось неоправданно рискованным шагом. Прежняя стратегия «виртуальной политики» (например, публикация прослушанных телефонных переговоров оппозиционеров) себя исчерпала и имела лишь эффект, обратный задуманному, еще более сплотив «негативный консенсус».

Власти же восприняли свой провал не как системный и неустранимый вызов, а как досадный «ляп», недоразумение, вызванное технологическими и управленческими ошибками. Казалось бы, после относительной неудачи ЕР у Путина открывались новые шансы для кооптации части оппозиции в качестве «попутчиков» режима с последующей сменой политического курса. Теоретически, Путин мог, например, предложить посты в новом кабинете министров представителям не только «системных» партий, но и «внесистемным» противникам режима, включить в состав своей новой команды те или иные знаковые или просто новые фигуры. В конце концов, можно было бы даже убрать с политической сцены окончательно утратившего остатки репутации Медведева и призвать на пост премьер-министра бывшего министра финансов Алексея Кудрина, отправленного в отставку в сентябре 2011 года после его публичного несогласия с некоторыми шагами Медведева. Но такой подход мог быть воспринят частью правящей группы как проявление слабости лидера и повлечь за собой риски дальнейших размежеваний внутри элит. Поэтому, в конечном итоге, почти все кадровые перестановки свелись лишь к перетасовке прежней управленческой команды. Вместе с тем, резкие публичные выпады Путина в адрес оппозиционеров лишь усугубляли неприятие статус-кво и негативное отношение теперь уже лично к «национальному лидеру». От стадии «За честные выборы!» протест довольно быстро перерос в стадию «Долой Путина!».

Пассивность властей, как будто окончательно отказавшихся от «кнута», но упорно не желавших делиться с оппозицией «пряниками», в немалой мере способствовало диффузии протеста как «вширь», за пределы столицы, так и «вглубь» – численность участников акций оппозиции возрастала с каждым следующим митингом, а репертуар коллективных действий все более расширялся [210] . Наконец, после протестных акций в конце декабря 2011 года Медведев внес в Думу законопроекты, направленные на либерализацию правил регистрации политических партий и заявил о предстоящем возвращении к всеобщим выборам глав исполнительной власти регионов. Эти шаги были вынужденной реакцией режима на давление оппозиции, которая требовала отмены итогов думского голосования. Но подобная реакция властей уже не могла удовлетворить требования протестующих – запоздалые, половинчатые и/или растянутые во времени меры к тому же не были результатом диалога властей с общественностью, а выглядели как своего рода «подачки». Предложенные законодательные новации, касавшиеся и сохранения разрешительного порядка регистрации партий, и «муниципального фильтра» (барьера на пути кандидатов, выдвигаемых на выборах глав исполнительной власти регионов), выдавали явное стремление блокировать участие в выборах нелояльных Кремлю фигур, а реформа избирательной системы, по сути, сводилась лишь к косметическим правкам. Но главное – все эти шаги, в лучшем случае, могли бы что-то изменить, будь то конфигурация политического устройства регионов или партийной системы на уровне страны в целом, – не ранее следующих думских выборов.

Отдельные политики и общественные деятели (прежде всего, Кудрин) предпринимали попытки «навести мосты» между режимом и оппозицией, призывая обе стороны конфликта к переговорам. Однако эти шаги, направленные на достижение «соглашения элит» о поэтапном мирном пересмотре «правил игры» в российской политике и последующем постепенном демонтаже режима, не имели успеха, и отнюдь не только в силу робкого и закулисного характера несостоявшихся переговоров. В самом деле, успешные «соглашения элит» (или «пакты») в тех или иных странах (например, «круглый стол» 1989 года в Польше или «пакт Монклоа» 1977 года в Испании) обычно становились следствием длительного острого и масштабного противостояния различных сегментов элит и общества в целом. Они достигались тогда, когда издержки продолжения конфликтов становились для участников слишком велики, а прежний опыт их разрешения по принципу «игры с нулевой суммой» (как в 1981 году в Польше или в 1939 году в Испании) рассматривался обеими сторонами конфликта как явно неприемлемый [211] .

В России зимы 2011–2012 годов режим рассчитывал добиться легитимного возвращения Путина на пост президента по итогам голосования в марте 2012 года посредством минимального латания трещин в стене прежнего статус-кво. Между тем оппозиция еще не успела создать устойчивую массовую базу, не говоря уже об организационной консолидации (для сравнения: в 1981 году польская «Солидарность» насчитывала свыше 9 миллионов участников). Поэтому, не без оснований опасаясь обмана со стороны правящей группы, оппозиция настаивала на максимально скором и публичном пересмотре не только итогов думского голосования, но и «правил игры» в политике в целом. В таких условиях стимулы к поиску согласованных решений для каждой из сторон конфликта оказались явно недостаточными, и в итоге переговоры попросту не состоялись. Возможно, для них еще не пришло время, но нельзя исключить, что этот механизм (который не так часто приводил к успешной демократизации авторитарных режимов) вообще не будет востребован в нашей стране. Так или иначе, но режим и оппозиция двинулись к новому раунду голосования параллельными курсами.

Неудачные результаты ЕР в ходе думского голосования 2011 года свидетельствовали об исчерпанности стратегии «виртуальной политики» как основного средства поддержания статус-кво. Неудивительно поэтому, что главный идеолог и политтехнолог российского режима, заместитель руководителя президентской администрации Владислав Сурков, который в течение десяти с лишним лет систематически выстраивал конструкцию электорального авторитаризма, был вскоре смещен со своего поста. Его место занял куда менее склонный к изощренным манипуляциям Вячеслав Володин. Проблема для режима состояла в том, что выбор альтернативных стратегий поддержания своей политической монополии оказался довольно сильно ограничен. Силовое подавление протестов было исключено – масштабы протестной мобилизации переросли технические возможности разгона митингов, а массовое применение силы могло оказаться самоубийственным для теряющего популярность режима [212] .

Опережающая и более полноценная политическая либерализация грозила Кремлю потерей власти в не слишком отдаленном будущем – Путин, на глазах которого на рубеже 1980–1990-х годов произошел крах коммунистического режима в ходе его демократизации, был явно не готов открыть «ящик Пандоры» и перейти к открытой политической конкуренции. По-видимому, по сходным причинам для него оказалось неприемлемым и честное проведение президентских выборов с двумя турами голосования. Дело не только в тяжелых воспоминаниях о поражении патрона Путина Анатолия Собчака во втором туре выборов губернатора Санкт-Петербурга в июне 1996 года – необходимость второго тура демонстрировала бы очевидную слабость «национального лидера», создавала бы риски усиления «негативного консенсуса» и, как следствие, повышала вероятность проигрыша любому конкуренту.

«По умолчанию» доминирующей (то есть не зависящей от шагов противника) стратегией режима стало обеспечение любой ценой 50 % голосов за Путина в первом туре. Выбор средств для достижения этой цели также не отличался избыточной изобретательностью. По большей части были использованы прежние приемы, которые не принесли режиму успеха в декабре. Но на сей раз масштаб и интенсивность их применения резко возросли, а прежняя расслабленность Кремля и его обслуги вскоре уступила место агрессивному напору. Следствием этого стала массированная информационная кампания в поддержку режима и против оппозиции, запугивание избирателей «оранжевой угрозой», исходящей от «раскачивающих лодку» агентов «тлетворного влияния Запада», а также гораздо более целенаправленное и систематическое применение административного ресурса. Частным проявлением последнего стала масштабная замена нижних звеньев «вертикали власти», не способных обеспечить требуемый исход голосования (от губернаторов до председателей и членов участковых избирательных комиссий). В ответ на уличные акции оппозиции к этим шагам добавили также массовые мероприятия в поддержку Путина, проведенные в разных городах страны по принципу «лобового противостояния», превзошедшие по численности все акции оппозиции и отличавшиеся невиданной агрессией режима по отношению к противникам. Продолжая параллели с футболом, эту стратегию можно было сравнить с агрессивной и грубой игрой на удержание победного счета в ожидании истечения времени матча.

В свою очередь, оппозиции удалось поддерживать «негативный консенсус» с помощью прежней стратегии мобилизации под лозунгом «Ни одного голоса Путину!» и призывов к избирателям голосовать за кого угодно, кроме «национального лидера». Однако основные вызовы для противников статус-кво крылись в отсутствии у оппозиционеров единой позитивной альтернативы. По понятным причинам, трудно было ожидать, что либералы, левые и националисты, которые плохо переносили друг друга и имели весьма различные политические и экономические воззрения, сумели бы выработать сколько-нибудь сходные программы. Наглядным проявлением пределов и ограничений «негативного консенсуса» стало заявление Навального о том, что вся его экономическая программа сводилась лишь к борьбе с коррупцией. Однако жесткий отказ властей от диалога с оппозицией и использование тактики «лобового противостояния» сделал почти невозможное – хотя с программной точки зрения для каждого отдельного сегмента оппозиции гипотетический приход к власти идейных противников являлся неприемлемым и тем самым сохранение статус-кво как будто должно было стать наименьшим злом, к февралю 2012 года среди оппозиции в целом и ее сторонников возобладала точка зрения, что нынешний режим представлял собой зло, безусловно большее. Разногласия с режимом, похоже, оказались сильнее, чем программные расхождения, не только для оппозиции, но и для ее социальной базы – «продвинутой» части электората. Опыт падения самых разных электоральных авторитарных режимов (от PRI в Мексике [213] до Милошевича в Сербии [214] ) говорит о том, что «негативный консенсус» оппозиционеров служит необходимым, хотя очевидно и далеко не достаточным, условием для успешной демократизации.

Однако в преддверии голосования 4 марта 2012 года все острее давали о себе знать как организационная, так и стратегическая слабость оппозиции. Прежде всего, противники режима опирались не на политические или неполитические оппозиционные организации (сколько-нибудь влиятельных организаций такого рода в России попросту не было), а на «слабые связи» сетевой мобилизации через Интернет [215] . Такие связи оказалось легко активизировать на эмоциональном подъеме, подобном наблюдавшемуся после думского голосования в декабре 2011 года, но полагаться только на них, как на основной инструмент мобилизации, было явно недостаточно. Слабость оппозиции проявилась в том, что по-настоящему крупномасштабные протестные акции так и не вышли за пределы Москвы и отчасти Санкт-Петербурга и охватили лишь сегмент «продвинутых» избирателей.

В то же время немалая часть «периферийного» электората могла вполне рационально расценивать сохранение статус-кво как менее неприемлемый вариант по сравнению с возможным падением режима, которое сулило им немалые издержки при любом развитии событий. Кроме того, все партии «системной оппозиции» сохранили прежнюю лояльность режиму и, по большей части, не рисковали перейти на сторону протестующих, справедливо полагая, что в случае полного поражения правящих групп их шансы на политическое выживание резко снизились бы [216] . Вдобавок, хотя корпус новых наблюдателей за ходом голосования 4 марта, рекрутированных оппозицией из числа своих сторонников, составлял несколько тысяч человек, этого не хватало для избирательных участков даже в крупных городах страны. Стратегия оппозиционеров ограничивалась лишь подготовкой очередных протестных акций – они оказались не способны заглядывать хотя бы на шаг вперед, в то время как их противники уже перешли в контратаку. Наконец, отсутствие на президентских выборах кандидатов, приемлемых для большинства даже «продвинутых» избирателей (не говоря уже о многочисленном «периферийном» электорате), резко снижала привлекательность призыва «Голосуй за кого угодно, кроме Путина!» и вносила разлад в ряды оппозиционеров. Творческая оригинальность оппозиционных лозунгов, еще вчера так привлекавшая новых союзников, к марту 2012 года уже не могла подменить собой ни организационный потенциал, ни стратегическое планирование.

Возможно, если между парламентскими и президентскими выборами прошло бы не три месяца, а значительно большее время, оппозиция могла успеть хотя бы частично преодолеть эти слабости. Но стремительность развития событий оказалась на руку режиму, который сумел не просто испугаться протестов, но перехватить инициативу и эффективно ответить на вызов оппозиции с помощью всех доступных ему ресурсов и средств. В конце концов, 4 марта 2012 года властям удалось: (1) с помощью комбинации угроз и посулов мобилизовать сторонников статус-кво не только из числа периферийного электората; (2) в полном объеме задействовать локальные «политические машины», 4 декабря кое-где крутившиеся на «холостом ходу»; (3) максимально эффективно и успешно использовать весь арсенал злоупотреблений в ходе голосования и при подсчете голосов [217] . Хотя оппозиции, главным образом усилиями наблюдателей, удалось добиться относительно невысокого показателя голосования за Путина по Москве (официально 47 % голосов против 63,6 % по стране в целом) [218] , силы были все же слишком неравны. Режим смог отпраздновать свою убедительную победу и даже не слишком огорчаться тому, что протестное голосование за единственного зарегистрированного независимого кандидата – Михаила Прохорова – составило свыше 20 % избирателей в Москве и свыше 15 % в Санкт-Петербурге (при почти 8 % по стране в целом) – в конце концов, ни один из включенных в бюллетень кандидатов не мог создать для режима риска потери власти. «Системная» оппозиция и большинство ее сторонников по доброй воле или вынужденно смирились с возвращением Путина.

Для «несистемной» оппозиции 4 марта 2012 года стало днем унижения и деморализации, с одной стороны, и прощания с иллюзиями скорого успеха – с другой. Часть оппозиционеров потратили немало сил на попытки убедить общественность и самих себя в том, что Путин при честном подведении итогов голосования набрал бы менее 50 % голосов избирателей (хотя, говоря спортивным языком, куда важнее то, употреблял ли спортсмен допинг вообще, а не то, какие результаты он показал бы без применения допинга). Другая часть оппозиционеров совершила отчаянную попытку мобилизовать своих сторонников на запрещенные акции, которые были жестко пресечены в Москве и Санкт-Петербурге. Неудивительно, что вскоре после 4 марта 2012 года численность участников протестных акций пошла на спад (хотя последующие протестные выступления в Москве в мае-июне 2012 года вновь стали заметным явлением), а действия самой оппозиции подверглись критике со стороны ряда ее сторонников и активистов [219] .

В известной мере, российская оппозиция оказалась в весьма уязвимой ситуации, типологически сходной с судьбой белорусских оппозиционеров после победы Александра Лукашенко на президентских выборах 2010 года и последующего силового подавления послевыборного протеста правящей группой [220] . В случае Беларуси, унизительное поражение и без того слабой и раздробленной оппозиции привело к ее дальнейшему упадку и маргинализации [221] , рискам такого рода ничуть не в меньшей мере оказались подвержены и многие российские оппозиционеры. Часть активных участников протестных митингов вскоре ушли с политической сцены, другие вернулись к прежним не слишком успешным формам оппозиционной деятельности, и лишь немногие готовы были продолжать борьбу на новых аренах.

В свою очередь, режим по итогам голосования 4 марта 2012 года достиг поставленных целей при не столь уж больших издержках, что было для Кремля особенно значимо после относительного поражения ЕР в декабре 2011 года. Режиму удалось не допустить явного раскола элит и удержать в орбите своего влияния почти всех лояльных попутчиков. Более того, на фоне упадка протеста после президентских выборов Кремль смог частично отыграть назад уступки, изначально обещанные по итогам декабрьских митингов (в частности, ужесточив правила будущих выборов глав исполнительной власти регионов и максимально растянув по времени их сроки в ряде регионов). Избранная Кремлем стратегия отказа от компромиссов и агрессивной игры на «удержание счета» принесла свои плоды. Однако возвращение Путина на пост главы государства все же принесло как минимум два тревожных для режима побочных эффекта. Во-первых, сделав ставку прежде всего на «периферийный» электорат, режим утратил (возможно, что и навсегда) шанс вернуть поддержку статус-кво со стороны ряда «продвинутых» избирателей. Во-вторых, победа, достигнутая такими средствами, ставила под сомнение легитимность режима. Проще говоря, представление, что возвращение Путина на пост президента было нечестным, в глазах части избирателей имело куда большее значение, чем фактический масштаб злоупотреблений при голосовании [222] . Таким образом, победа режима по итогам электорального цикла 2011–2012 годов вполне может оказаться пирровой – независимо как от реальных, так и от официальных итогов голосований, трещины в стене статус-кво становится замазать все сложнее, и с течением времени риски потери власти для правящей группы, скорее всего, будут возрастать. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.