Музей на Гудзоне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Музей на Гудзоне

Однажды мне пришлось совершить путешествие от Нью-Йорка до Вашингтона по весьма своеобразному маршруту. Он представлял собою зигзагообразную линию, узловыми пунктами которой являлись Буффало – Филадельфия – Атлантик-сити. Эта линия проходила через пять центрально-атлантических штатов: Нью-Йорк, Пенсильвания, Нью-Джерси, Делавар, Мэриленд.

Ранним воскресным утром нашему зигзагообразному пробегу был дан старт. Водитель вывел семиместный «кадиллак» на автостраду, ведущую через Бронкс за пределы Нью-Йорка. Мы выехали так рано, что город еще только просыпался. Утренняя тишина и пустынность улиц казались неестественными в перенаселенном, вечно забитом тысячами машин городе.

Миновав окраины Бронкса, «кадиллак» покатил прямо на север по шоссе, тянувшемся вдоль Гудзона. Дорога шла через графство Вестчестер, мимо загородных имений нью-йоркских богачей. Роскошные поместья раскинулись по обоим берегам живописной реки и уходили далеко в стороны. Одно за другим проехали мы небольшие пригородные местечки, одинокие усадьбы фермеров. Изредка попадались и поселки, дымящие заводскими трубами, но они быстро терялись среди лесов, полей и парков. Типично сельская местность начинала, по мере удаления от Нью-Йорка, обрастать отлогими холмами. Постепенно они становились все выше и выше, поднимаясь над рекою и как бы сжимая ее своими плечами. Тем не менее полноводный Гудзон все так же спокойно катил свои воды к океану. Когда дорога подходила близко к берегу, мы могли различить пароходы и буксиры, сновавшие вверх и вниз по течению.

От Доббз-Ферри река расширилась до нескольких километров, напоминая собою вытянутое в длину озеро. Суживаться снова она начала возле Пикскилла. Когда мы проезжали через этот полусонный городишко, едва насчитывавший двадцать тысяч жителей, его название нам ничего не говорило. Но с 1949 года Пикскилл зошел в историю прогрессивного движения США как место, где был дан энергичный отпор фашистским погромщикам, пытавшимся разогнать митинг с участием Поля Робсона.

Наша первая остановка намечена в Гайд-парке – имении покойного президента Франклина Рузвельта, ставшем после его смерти государственным историческим музеем.

Ровно в десять часов, к открытию музея, наш «кадиллак» остановился у ворот Гайд-парка. Оставив машину на стоянке, отправляемся к главному зданию. Это большой двухэтажный дом, покрытый темной штукатуркой, с балюстрадой перед, небольшим портиком из четырех колонн. Стены во многих местах густо обросли каким-то вьющимся растением. Это придает дому уютный гид. Дом расположен на поосторной лужайке над крутым спуском к реке.

Вместе с другими посетителями мы образуем группу, которую тотчас берет под свое покровительство служитель музея. Он рассказывает нам, что в этом доме Рузвельт родился и вырос. Здесь же покойный президент прожил и большую часть жизни, не переставая наезжать в Гайд-парк даже тогда, когда дела требовали его присутствия в другом месте. С 1921 года, когда он заболел детским параличом, он стал особенно частым гостем в Гайд-парке. Не поддаваясь тяжелой болезни, мешавшей ему работать и стеснявшей его передвижения, Рузвельт не покидал политической арены. В 1928 году он был избран губернатором штата Нью-Йорк, а с 1933 года бессменно находился на посту президента США вплоть до своей смерти. Он похоронен тут же, на территории имения.

Гид ведет нас по внутренним покоям, объясняя назначение каждой комнаты. Вся обстановка н утварь дома оставлены в том виде, в каком они были при жизни Рузвельта.

Из усадьбы мы проходим в библиотеку, в помещениях которой под наблюдением архивных работников хранятся книги и бумаги Рузвельта, исторические документы и акты, обязанные ему своим происхождением, документы конференций, в которых он участвовал.

Из библиотеки направляемся к могиле Рузвельта.

Место для могилы было выбрано самим президентом. Она находится посреди лужайки, окруженной высокой живой изгородью из подстриженного кустарника. Традиционного могильного холмика нет, и о местонахождении могилы можно узнать только по грядке цветов. Рядом на низком мраморном постаменте стоит скромный надгробный монумент – полированный кусок белого мрамора всего восемь футов в длину, четыре в ширину и три в высоту. Крайняя простота и скромность монумента предусмотрены самим Рузвельтом.

Открывая в ознаменование первой годовщины со дня смерти Рузвельта музей, посвященный его памяти, преемник президента Гарри Трумэн произнес выспреннюю речь, в которой дал торжественное обещание итти по стопам своего предшественника.

– Прогрессивные и гуманные принципы его политики олицетворяли великую надежду, которую президент Рузвельт принес американскому народу в час ужасного кризиса… Они были признанием той основной истины, что наше правительство существует не для привилегированного меньшинства, а для благосостояния всего народа… Пусть всемогущий бог дарует нам мудрость продолжать дело Франклина Делано Рузвельта…

Так говорил Трумэн. Но то ли всемогущий бог не даровал ему просимой мудрости, то ли эта речь была лишь очередным предвыборным посулом. Так или иначе, Трумэн своего слова не сдержал и по пути Рузвельта не пошел.

Мы покидаем Гайд-парк, невольно сопоставляя слова и дела человека, родившегося в этой уютной усадьбе, со словами и делами того, кто сменил его в Белом Доме.

От Гайд-парка недалеко до Олбэни, административного центра штата Нью-Йорк. Никто из нас гам ни разу не был, но никто и не изъявил желания туда попасть. Как город, Олбэни не представляет ничего интересного. Он примечателен разве лишь тем, что является резиденцией ставленника злейшей реакции губернатора Томаса Дьюи с его кликой из республиканской партии.

Переправившись по мосту на другую сторону реки Гудзон, мы берем направление на запад. В справочнике я обнаруживаю, что мост носит имя Рип-Ван-Винкля. Как гласит народное предание, беллетризованное затем писателем Вашингтоном Ирвингом, голландец Рип-Ван-Винкль жил некогда в деревушке, приютившейся у подножия Катскильских гор. Охотясь в горах, он однажды наткнулся на людей, носивших одежду старомодного покроя. Вожак странных людей напоил Рип-Ван-Винкля таким крепким вином, что он проспал целых двадцать лет и, вернувшись в свою деревню, не нашел там уже ни родных, ни знакомых. Только потом он узнал, что загадочные люди, встреченные им в горах, были членами экипажа судна «Полумесяц», на котором первый исследователь этих краев Генри Гудзон, английский мореплаватель, находившийся на службе голландской Ост-индской компании, совершил свое путешествие по реке, впоследствии названной его именем. По преданию, милостивое небо даровало Генри Гудзону и его команде возможность раз в двадцать лет снова появляться в тех местах, которые они когда-то открыли и исследовали.

– Интересно, продолжает ли он до сих пор свои вылазки из потустороннего мира в нашу земную юдоль? – спрашивает один из моих спутников.

– А вот мы сами сейчас это проверим, – в тон ему отвечает другой. – Мы поедем по двадцать восьмой дороге, а она ведет как раз через Катскильские горы, где имеет привычку разгуливать Гудзон…

Горы начинались от самой реки. Через несколько минут мы въехали на территорию государственного Катскильского заповедника, учрежденного для того, чтобы сохранить в неприкосновенности природную красоту Катскильских гор, их флору и фауну. Эта предосторожность бы»а вполне уместной, если принять во внимание, что Нью-Йорк является наиболее густо населенным из всех штатов и что хищническое хозяйничанье частного капитала, связанное с вырубкой леса и уничтожением животного мира, быстро меняет его ландшафт.

Катскильские горы не высоки, самая большая из их вершин не превышает тысячи пятисот метров. Густой лес, подымающийся вверх по склонам, придает им очень живописный вид. Местами склоны переходят в крутые обрывы, и тогда кажется, что скалы вот-вот обрушатся на дорогу.

Дорога через горы оказалась далеко не первоклассной. Плохой покров, требующий серьезного ремонта, и частые повороты замедляли наше движение. За пределами заповедника рельеф местности принял более спокойный характер, но дорога попрежнему оставляла желать лучшего. От Гайд-парка мы ехали по маршруту, который не считался магистральным и потому не поддерживался в хорошем состоянии. На его трассе не лежало ни одного крупного города. Кругом были только фермерские усадьбы и небольшие местечки, живущие за счет окрестного сельского хозяйства. В одном из них, носившем экзотическое название Дели, мы сделали остановку.

Возле крохотной харчевни, в которой мы завтракали, стояли две допотопные легковые машины, настолько изношенные, что, кажется, уже ничто не могло заставить их передвигаться. Однако, судя по всему, они еще продолжали вести трудовое существование. Их хозяев мы нашли в харчевне. Это были пожилые фермеры. Они сидели за соседним столиком и молча уничтожали свой «ланч».

Я решил поговорить с фермерами. Это оказалось не так-то просто. На приветствие «хелло» они ответили каким-то нечленораздельным звуком, а на дальнейшие попытки реагировали неопределенными репликами и взглядами, которые как бы говорили: «Что вам, праздным горожанам, от нас нужно? Оставили бы вы нас в покое».

Однако я знал, чем их можно расшевелить. Посетовав на дороговизну жизни в Нью-Йорке, я как бы мимоходом выразил предположение, что пригородные фермерские хозяйства при такой благоприятной конъюнктуре должны жить припеваючи. При этом мне пришлось покривить душой, так как я знал, что в действительности дело обстояло совсем иначе: бешеный рост цен на продовольственные товары явился результатом спекулятивной деятельности крупных монополий, выгодной, разумеется, только им самим. Непосредственные производители продуктов питания – американские фермеры – не получали от вздутых цен никакой выгоды, так как они большей частью уже давно не были самостоятельными хозяевами и в полной мере зависели от своих кредиторов – агентов монополий. Но мой тактический ход оказался верным.

– Вы, я вижу, шутник, – хриплым голосом сказал один из фермеров.

Я с трудом разбирал непривычную для моего слуха речь жителя сельской местности. Мой собеседник решительно игнорировал законы английской грамматики.

– Ты слышишь, Джад? Они говорят о высоких ценах на наши продукты в Нью-Йорке… Хотел бы я продавать свое зерно и овощи по таким ценам. Но ведь продаем-то мы все это не в Нью-Йорке, а здесь, в Дели, в Стамфорде, в Кольерсвилле, а больше всего у себя на ферме. Известно ли вам это, господа горожане?

Мы промолчали.

– И я, и Джад, и наши соседи – все мы продаем свои товары здесь. За ними к самому амбару приезжает грузовик от «Юниверсал агрикалчарал ассосиэйшн». Они очень предупредительны, эти господа, они обо всем заранее подумают. Нам ни о чем не надо беспокоиться. Но цены… О, они совсем не те, что в Нью-Йорке, мистер! А вот за городские товары мы платим не меньше вашего. Вы видели наши «лимузины»? – фермер кивнул в сторону окна. – Когда-то я мог купить подержанную, но еще сносную машину. А теперь для того, чтобы приобрести вместо этой развалины мало-мальски приличный подержанный автомобиль, я должен остаться без единого цента, да еще залезть в долги. Моя ферма приносит в год всего четыреста пятьдесят долларов дохода, да из них я еще должен уплатить налоги. Значит, на все расходы у меня остается доллар в день. Где уж там говорить о машинах! Скоро вообще ничего покупать не будем…

Теперь мои собеседники наперебой рассказывают о махинациях местной агентуры монополий, о тяготах сельской жизни, о непрерывно ухудшающемся экономическом положении фермеров.

Монополистические организации по скупке сельскохозяйственных продуктов положительно не дают фермеру дышать. Они отрезают ему все пути для самостоятельного выхода на рынки, скупая товары на месте, иногда даже на корню. Продукт его труда на пути от фермы до городского потребителя проходит через руки многих жадных дельцов. В каждой из этих рук непременно остается какая-то часть цены, уплачиваемой городским потребителем. Деньги, вырученные за продажу своих продуктов по низким ценам фермеру приходится тратить на сельскохозяйственные машины, удобрения, предметы обихода, которые он по вздутым ценам покупает у тех же грабительских монополий. При таких условиях у фермера систематически не хватает средств от урожая до урожая, и он вынужден обращаться за кредитом к тем же компаниям или банкам. Те и другие взимают за ссуды буквально ростовщический процент.. Иногда он доходит до 30-40%. Из этой долговой кабалы фермер, как правило, уже не может выкарабкаться.

Именно в таком катастрофическом положении находится здесь один из наших собеседников, именуемый Джадом. Его ферма, давно заложенная и перезаложенная, в ближайшее время, повидимому, будет продана с молотка, так как Джад не в состоянии вносить даже проценты по закладной. Тогда хозяином фермы скорее всего станет «Юниверсал агрикалчарал ассосиэйшн», которая продаст ее или станет сдавать в аренду. Если «мэнэджер» (управляющий) местного филиала ассоциации окажется снисходительным, то, может быть, он сдаст ферму в аренду самому Джаду.

Джад и его друг вспоминают, что в свое время существовали организации фермеров, препятствовавшие продаже с молотка фермерских имений за долги. Видимо, они глубоко сожалеют о том, что эти организации прекратили свое существование, и мечтают о создании новых.

– А не тяжело вам будет выступать в – роли арендатора собственной фермы? – спрашиваю я.

– Конечно, тяжело, – хмуро отвечает Джад. – Но, откровенно говоря, мое положение тогда вряд ли намного будет отличаться от нынешнего. Моя семья и сейчас тоже живет впроголодь.

– Ну, а если ферму вам не сдадут?

– Тогда наймусь рабочим на чужую ферму или пойду в город.

По невеселому тону Джада можно понять, что эту перспективу он считает наиболее вероятной.

– У вас большая семья?

– Жена и двое детей…

Дальше я уже не расспрашиваю. Остальное ясно. Таких, как Джад, в Америке множество. Вчерашний фермер-собственник, а ныне батрак, кочующий с места на место в поисках работы, – это фигура, вполне типичная для американского сельского хозяйства.

Я пожимаю руки Джаду и его товарищу, после чего наш «кадиллак» снова трогается в путь.

За Дели двадцать восьмая дорога перешла в двадцать третью, затем в восьмидесятую, затем в тринадцатую, но все они были одинаково посредственны.

Только тогда, когда мы выбрались на федеральную двадцатую дорогу, ведущую от Олбэни в Буффало, «кадиллак» смог снова развить большую скорость. Но это оказалось очень рискованным предприятием, ибо впереди, позади нас, а также навстречу нам мчалось огромное количество автомобилей. Многие водители нарушали правила движения и допускали обгон без необходимых сигналов. В сплошном потоке машин я различал немало таких, которые по своему внешнему виду и техническому состоянию, как две капли воды, были похожи на «лимузины» Джада и его товарища. Мало-мальски требовательная инспекция не разрешила бы эксплоатацию этих развалин, представляющих прямую опасность для жизни пассажиров. Но в Америке с этим мало считаются. Американская статистика автотранспорта выглядит столь внушительной, между прочим, именно потому, что она относит к числу действующих автомашин любое отжившее свой век старье, лишь бы оно имело регистрационный номер.

Особенную опасность представляли громадные автобусы дальнего следования и многотонные грузовики-фургоны. Оба вида транспорта конкурировали с железными дорогами. Для того чтобы эта конкуренция была успешной, шоферы машин не останавливались перед систематическим нарушением правил движения. Стоило бешено мчавшейся громадине хотя бы краешком задеть наш «кадиллак», как от него осталась бы только груда железного лома. Имея в виду это обстоятельство, мы решили вести себя вполне благонравно и снизили скорость до нормы. Каждый раз, как на горизонте появлялся автобус или «ван» (грузовик-фургон), мы старались держаться как можно ближе к обочине дороги.

Между тем день начал склоняться к вечеру. Мы стали подумывать об остановке на ночь. Наш водитель изрядно устал, несмотря на то, что время от времени его сменял один из пассажиров. Да и пассажиры утомились. Поэтому было решено заночевать в ближайшем городе, которым оказалась Женева, расположенная на северном конце длинного и узкого озера Сенека. Оттуда до Ниагары, ближайшей цели нашего путешествия, по моим расчетам, оставалось около двухсот пятидесяти километров. Утром мы могли преодолеть их за три-четыре часа.

К Женеве мы подъехали уже в полной темноте. Выбравшись из мрака на освещенные улицы города, мы без особого труда разыскали небольшой отель. Однако найти в нем место оказалось гораздо труднее. В конце концов нам дали комнату, в которой мы и устроились на ночлег.