3.5. Возвращение Китая в центр мира

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3.5. Возвращение Китая в центр мира

Стремительное и неуклонное возвышение Китая представляется главным, наиболее важным и значимым событием всей международной истории после уничтожения Советского Союза. Развиваясь в разы быстрее остального мира на протяжении небывало длительного времени, он повысил свой удельный вес в мировой экономике с 1,7 % в 1990-м до 13,1 % в 2014 году (по рыночному курсу валют, учитывающему страновые риски и, как правило, несколько занижающему долю незападных стран), в 2007 году обогнав Германию и в 2010-м Японию. По официальным прогнозам, к 2020 году (а в реальности до 2018-го) Китай даже при намеченном весьма существенном замедлении роста опередит по масштабам экономики США и станет глобальным лидером; при оценке же национальной экономики по паритету покупательной способности он уже опередил США.

Уже в течение длительного времени Китай является далеко не просто «мастерской мира». Предъявляя огромный, постоянно растущий и все более разнообразный спрос не только на сырье, но и на инвестиции и на все более сложные технологии и при этом сам являясь для все большего числа стран и целых регионов мира источником критически значимых инвестиций и технологий, он, как Атлант, держит на своих плечах всю современную глобальную экономику, пока не давая ей сорваться в самую разрушительную в истории человечества депрессию.

Пекинский консенсус и национальная цель

Имея за своими плечами 4700 лет почти непрерывной письменной истории, китайский менеджмент по старинке предпочитает решать проблемы, а не по-европейски уживаться с ними, по-американски перекладывать их на других или по-российски превращать их в источник личного обогащения.

Фундаментальные принципы китайской социально-экономической политики были оформлены в рамках окончательно сформировавшегося в конце нулевых так называемого Пекинского консенсуса (в противоположность широко известному Вашингтонскому консенсусу, оформленному в конце 80-х годов). Пекинский консенсус ориентирован на обеспечение государством развития своей страны в интересах собственного народа, а отнюдь не в интересах глобального бизнеса (на что был объективно нацелен Вашингтонский консенсус).

Наиболее существенными элементами Пекинского консенсуса (который в виде окончательной формулы, несмотря на свою самоочевидность и широкое использование этого термина, до сих пор все еще не зафиксирован) в настоящее время представляются следующие:

1) последовательное обеспечение управляемости общественных процессов в интересах общества в целом, приносящее частное в жертву целому, тактические интересы — стратегическим, а сиюминутные — долговременным (как правило, корыстно трактуемое в рамках западной политологической традиции как авторитаризм);

2) постепенность и широкое обсуждение всех предполагаемых преобразований во всех значимых для общества сферах, обеспечивающее психологическую и культурную адаптацию к ним на каждом этапе их подготовки и реализации;

3) гибкие инновации и эксперименты с постоянной интенсивной и последовательно стимулируемой государством обратной связью, позволяющей оперативно выявлять недоработки и неучтенные препятствия и, соответственно, успешно корректировать планируемые преобразования;

4) обязательное всестороннее научное обеспечение управления обществом, максимально широкое привлечение ученых на всех этапах деятельности государственного аппарата;

5) развитие рыночных отношений исключительно в интересах общества под контролем государства и при необходимости с его прямым участием при последовательном ограничении рыночной спекулятивной стихии, не позволяющем ей превратиться в угрозу для общественного развития в целом (в западной политологической традиции «государственный капитализм в противовес социалистическому централизованному планированию и либеральной рыночной экономике»);

6) принятие государством на себя реализации всех необходимых обществу функций, которые общество по тем или иным причинам не в состоянии выполнить самостоятельно; при этом по мере развития общества (в том числе за счет постоянных усилий самого государства) часть этих функций последовательно передается ему;

7) максимально возможный в каждый отдельно взятый момент времени учет мнений и интересов общества («демократия традиционного общества», ориентированная не на институты как некую самостоятельную ценность (при том, что они неминуемо очень быстро начинают преследовать собственные интересы), а на удовлетворение общественной потребности);

8) максимально возможное в каждый отдельно взятый момент времени (в том числе и с точки зрения соображений сохранения управляемости) развитие человеческого потенциала общества во всем его богатстве и разнообразии.

Потрясающие (в том числе и своей длительностью) успехи китайского общества вселяют в него чувство законной гордости и уже сделали подлинной национальной идеей «возвращение величия китайской нации». По сути дела, под этим понимается возвращение Китаем себе в современном мире того центрального, доминирующего и основополагающего положения, которое он занимал на протяжении основной части своей истории в ориентированном на него регионе.

Надо отметить, что, в соответствии с современными даже весьма осторожными оценками специалистов, в конце XVIII века китайская экономика составляла более трети всей мировой. При этом она опережала по своим масштабам лишь немного отстававшую от нее в то время индийскую экономику. Однако единого мирового хозяйства в то время еще попросту не существовало — и в своем регионе по отношению к своим соседям Китай был абсолютным хозяйственным и культурным центром, по праву называвшим себя Срединной империей (более точно переводится «центральной»).

Однако представления о возможности сколь-нибудь существенного приближения к этому положения в настоящее время далеки от реальности в первую очередь в силу вполне очевидных трудностей Китая, которые, по всей вероятности, в полной мере проявят себя уже в 2017–2019 годах.

Некоторые ключевые внутренние проблемы Китая

Вот уже около полутора десятилетий (с самого начала 2000-х годов) сменяющие друг друга руководители Китая бьются над снижением зависимости его экономики от экспорта, всеми силами стремясь нарастить внутренний спрос до такой степени, чтобы в дальнейшем развиваться в основном за его счет.

Это является отнюдь не административно-политической блажью или жаждой суверенитета ради суверенитета, а результатом осознания жгучей, категорической необходимости. В самом деле, неуклонное нарастание глобального кризиса все более сдерживает спрос развитых стран, вынуждает их постепенно усиливать протекционизм и тем самым все более существенно ограничивает возможности дальнейшего наращивания китайского экспорта. Обрушение же мира в новую, неизбежно разрушительную депрессию и распад глобальных рынков (и даже их части) на макрорегионы и вовсе существенно сократят и драматически для Китая дезорганизуют почти всю международную торговлю.

Принципиально важно, что переориентация с экспорта на внутренний рынок болезненна и экономически, и политически, так как объективно весьма существенно снижает рентабельность соответствующего бизнеса. В сочетании с нарастающим торможением экономического роста (неизбежным не только из-за ограниченности внешнего спроса, но и из-за сугубо внутренних ресурсных ограничений вследствие растущей нехватки воды, почвы и энергии) это разрушает надежды китайского общества, на протяжении жизни целого поколения привыкшего практически каждый день жить ощутимо лучше, чем вчера.

Естественно, наиболее болезненным образом переживают связанное с этим крушение своих надежд самые активные социальные группы, выигрыш которых от развития Китая был максимален и остается таковым по сей день. Они жаждут продолжения улучшения своей жизни, по крайней мере, прежними колоссальными темпами (в том числе при необходимости даже за счет социальной деградации основной, более пассивной части населения).

Это стандартный и объективно обусловленный самой природой человеческого общества либеральный подход, и именно для блокирования его (а не только для снижения коррупционных издержек, становящихся непосильными по мере замедления экономического роста) китайское руководство всерьез занимается реальной, а отнюдь не только пропагандистской демократизацией. Интересы широких народных масс представляются единственным действенным фактором, способным сравнительно эффективно сдерживать алчность бизнеса и обслуживающих его разнообразных групп интеллигенции.

Политическое поражение либеральной части современного китайского руководства на XVIII съезде КПК в 2012 году представляется в свете изложенного не только не случайным, но и строго закономерным. Тогда лидер либералов Ху Цзиньтао не смог сохранить, вопреки казавшемуся непоколебимым обычаю, власть над военными структурами после своего ухода с высшего поста в государстве. При этом из всех представителей либералов в высшем органе руководства страной (постоянном комитете ЦК КПК) остался лишь один — премьер Ли Кэцян. И дело не только в его действительно выдающихся способностях и высочайшей административно-политической репутации: в силу самой своей должности он автоматически будет назначен крайним в случае представляющихся весьма вероятными (причем по вполне объективным причинам) проблем в социально-экономическом развитии Китая.

Сокращение имеющихся у общества ресурсов и уменьшение питаемых им надежд при всей своей болезненности объективно требует значительно большего внутреннего равенства и, соответственно, демократии, действенно ограничивающей естественное желание либералов передать ограниченные ресурсы «наиболее эффективным» собственникам и менеджерам.

Ныне уже практически забытые протесты в Гонконге, насколько можно судить, в значительной степени выразили стремление либерального клана китайского руководства взять реванш за политическое поражение, но, как и предпринятая в 1989 году на Тяньаньмэнь схожая по своему духу (хотя и с совершенно иными внешне— и внутриполитическими последствиями) попытка, оказались не в силах не то что изменить, но даже существенно скорректировать направленность развития Китая.

Тем не менее, насколько можно судить в настоящее время, для сдерживания естественно порождаемых в целом успешным социально-экономическим развитием общества либеральных устремлений частичной демократизации совершенно недостаточно. Более того, по вполне объективным причинам жизненно необходимо усиливать общий контроль за обществом. Китай, в отличие от США и Евросоюза, в настоящее время все еще не наладил всеобъемлющую систему косвенного контроля за общественным сознанием. Поэтому ужесточаться неминуемо будет прямой контроль, который, в отличие от косвенного, неизбежно ощущается людьми, особенно творческими и образованными, и всегда воспринимается ими весьма болезненно: как ограничение неотъемлемых свобод личности (пусть даже и сознающей, что ограничение ее свобод осуществляется не по произволу, а в насущных интересах общества).

Помимо естественных социально-политических напряжений, это, как представляется, весьма серьезно затруднит организацию массового свободного творчества, которой китайское руководство со свойственными ему тщательностью и старанием занимается еще с начала 2000-х годов. Разумеется, не в силу каких бы то ни было сентиментальных соображений, а по сугубо прагматическим причинам: именно такое творчество в современных условиях является категорически необходимой предпосылкой реальной борьбы за лидерство в постиндустриальной экономике. Между тем коллективистская культура Китая (как и ряда других стран Азии) по самой своей природе весьма последовательно отторгает творчество и творцов, хоть и благоприятствует изощренному копированию и улучшению уже достигнутых и общественно признанных результатов.

Задача организации в Китае массового созидательного творчества (в первую очередь, разумеется, научно-технологического), возможно, в принципе не поддается решению, так как общество не в силах существенно изменить свою собственную культуру даже при осознаваемой им крайней необходимости. Однако объективная потребность в ужесточении контроля за деятельностью людей для более равномерного распределения имеющихся в каждый момент ресурсов (а социальное неравенство в Китае давно достигло американского уровня) еще более усложняет ее.

Потребность решить крайне трудную задачу, одновременно лишая себя необходимых для этого социальных ресурсов, естественным образом порождает колоссальное внутреннее напряжение, причем в Китае оно усиливается психолого-демографическим фактором, вызванным сочетанием национальной культуры с решительными реформами недалекого прошлого.

Жесткое ограничение рождаемости в крестьянской культуре, воспринимающей рождение девочки как несчастье, привело к огромному перекосу в пользу рождения мальчиков. Уже сейчас как минимум несколько десятков миллионов молодых китайцев физически лишены возможности найти себе какую бы то ни было жену, что объективно весьма существенно повышает уровень внутренней агрессии в обществе. Отмена этого правила приведет к росту рождаемости и усилению нагрузки на окружающую среду.

С другой стороны, в активную жизнь входит поколение «маленьких императоров» — избалованных единственных детей, над которыми как над единственным продолжением рода тряслись многочисленные родственники и которые привыкли совершенно искренне считать себя пупом Вселенной.

И венчается сложная, многомерная и в целом пугающая демографическая ситуация естественной сменой поколений в руководстве страны, на глазах становящейся мировым лидером: критическая значимая часть средних и высших позиций уже занята выпускниками западных по типу воспитания личности вузов. Это отнюдь не патриоты, которых мы привыкли видеть во главе Китая, а всего лишь пресловутые «эффективные менеджеры», которые стремятся к личным достижениям, а отнюдь не к общему благу. Поколения их предшественников по мере своих сил служили Китаю просто потому, что это Китай: новые же поколения руководителей, насколько можно судить, служат Китаю лишь потому, что это выгодно, и, по всей видимости, только до того времени, пока это остается таковым.

Уже преемник Си Цзиньпина будет, если ситуация по каким-то причинам не изменится кардинальным образом, принадлежать к их кругу.

А ведь замена лидеров, сражающихся за будущее своего народа, пусть даже и добросовестными, но всего лишь отличниками, жаждущими не результата для всех, а хороших отметок для себя, не просто снижает эффективность государственного управления. Как весьма убедительно показывает пример многих стран Европы и в особенности Израиля, подобная трансформация руководства по вполне объективным причинам делает его в целом контрпродуктивным и скорее всего служащим интересам не своей страны, а глобального бизнеса или обслуживающей его международной бюрократии.

И в сегодняшнем Китае, несмотря на всю его тысячелетнюю традицию организации государственного управления, эта угроза представляется уже совершенно реальной.

Объективные и в целом неумолимо нарастающие трудности юго-восточного соседа и вероятный крайне болезненный для него провал его глобального проекта исключительно важны для России прежде всего из-за нашей собственной чудовищной слабости. Трудно поверить, но в конце 40-х Маньчжурия была заселена так же редко, как и нынешнее Забайкалье. Дальнейшее принципиальное игнорирование объективных потребностей развития азиатской части России может в стратегической перспективе привести к ее утрате в силу естественных хозяйственных и демографических процессов, даже без сознательного вмешательства китайского государства.

Между тем стихийный китайский патриотизм, порождаемый очевидными успехами национального развития, на глазах укрепляется. В частности, китайское общество все более массово и все более энергично возмущается разворовыванием и разрушением богатейших ресурсов России отечественной бюрократией. Когда китайский патриотизм станет нельзя более кормить массовым ростом уровня и качества жизни в самом Китае, объективная проблема нарастания внутреннего напряжения может быть решена путем сбрасывания излишней агрессии вовне, в том числе и на нас. Принципиально важно, что такое решение проблемы (хоть и временное) может быть реализовано без какой бы то ни было формальной причастности к этому китайского государства.

Избежать этой опасности вожделенным для современного Запада конфликтом или хотя бы охлаждением отношений с Китаем (к требованию которых сводилась, например, уже полностью забытая сейчас из-за своей нелепости и неадекватности пресловутая перезагрузка американо-российских отношений) невозможно. Напротив, Россия должна всеми силами крепить стратегическое партнерство с Китаем, улучшать понимание друг друга и наращивать интеллектуальные контакты, чтобы взаимопомощь в вопросах стратегического прогнозирования и управления постепенно превратила бы наше партнерство в прочные союзнические отношения. При этом надо полностью отдавать себе отчет, что такое развитие событий может быть обеспечено лишь вопреки осознанной и твердой позиции китайского руководства, стремящегося ради независимости избегать любых союзов с кем бы то ни было.

Тесная координация с Китаем нужна еще и потому, что социально-экономическая модернизация России в случае своего успеха объективно ограничит китайский импорт: мы многое вновь станем производить сами, а от многого будем вынуждены отгородиться разнообразными внешнеторговыми барьерами. Это лишит многие китайские корпорации и массы небольших семейных предприятий привычной и ставшей уже необходимой для них прибыли. В целом это станет болезненным ударом по Китаю, который не приведет к опасному ухудшению наших отношений лишь в том случае, если к тому времени они будут по-настоящему близкими и прочными.

В настоящее время, как и на протяжении всего предшествующего периода китайских реформ, успехи китайского общества объективно, вне зависимости от чьих бы то ни было усилий, являются оглушительной пощечиной России. Ведь рыночное развитие Китая началось в условиях, практически по всем параметрам значительно худших, чем наши, и опиралось при этом прежде всего именно на нашу, советскую, модель как экономики, так и управления.

В то же время китайские трудности объективно представляют для нас серьезную, почти смертельную стратегическую угрозу.

Вместе с тем и Китай как сейчас, так и во всем обозримом будущем, без преувеличения, отчаянно нуждается в мощной и стабильной России как в партнере, на которого можно положиться, и как в стратегическом тыле (в историческом противостоянии с Западом). Однако следует со всей определенностью понимать, что, если последовательный и принципиальный отказ российской бюрократии от развития нашей страны и нашего общества не позволит нам выполнить эту функцию, мы превратимся не более чем в простой кусок еды на китайской тарелке.

Сетевой характер китайской цивилизации

Качественным фактором поддержания конкурентоспособности и жизнеспособности современного Китая являются особенности китайской культуры и истории, существенно облегчающие и упрощающие реализацию одного из непопуляризуемых, но при этом непременных условий успешного развития в современном мире — создания неформальной глобальной управляющей сети на основе преимущественно собственных ресурсов.

С одной стороны, даже если полностью игнорировать весьма знаменательный опыт средневековых китайских мореплаваний, «вскрытие» Китая колониальными державами в последней четверти XIX века, создав в нем колоссальные социальные проблемы, привело к массовой эмиграции китайцев. Ее интенсивность была такова, что вынудила, например, США ввести жесточайшие иммиграционные ограничения ради сохранения этнокультурного баланса американского общества (да и просто рабочих мест).

Способствовали эмиграции и длительная война с Японией, и продолжительная гражданская война, тем более что обе сопровождались чудовищными массовыми зверствами (вроде нанкинской резни или блокады Чаньчуня), и итоговая победа коммунистов. При этом с началом экономических реформ эмиграция практически не наказывалась (как из демографических, так и, насколько можно понять, из стратегических соображений): скажем, семья студента, уехавшего учиться за границу и не вернувшегося оттуда, не подвергалась сколь-нибудь значимым репрессиям.

Понятно, что длительный опыт жизни не просто «в рассеянии», но и в постоянной тесной связи с зарубежной диаспорой не просто существенно облегчает формирование транснациональных хозяйственных сетей, но во многом и предопределяет его. В этом отношении китайцы весьма близки евреям и армянам, а скорее всего, значительно превосходят их.

Даже само слово «эмигрант» на китайском языке означает не «отрезанный ломоть», как на нашем, а, напротив, — «мост на Родину». Таким образом, эмиграция изначально воспринимается китайской культурой (в том числе современной политической культурой управления) не как сборище потенциально опасных врагов или несчастных «изменников Родины», но как зарубежное продолжение Китая, как способ непосредственного распространения его влияния далеко за пределы страны.

С другой стороны, во многом благодаря наработанной за столетия культуре эмиграции китайское общество является сетевым по самой своей природе, что в полной мере выражается афоризмом, на наших глазах постепенно превращающимся в формулу государственного управления: «Китай не огражден государственными границами; Китай там, где живут китайцы».

Весьма существенно и то, что одной из исторически присущих Китаю форм самоуправления и самоорганизации являются тайные общества; эмиграция качественно усилила историческую традицию по их созданию и сделала многие из них транснациональными, а затем и глобальными.

Формирование эмигрантами из Китая собственных замкнутых сообществ, живущих по собственным законам и не допускающих внешнего вмешательства в свои дела, прямо предопределяет неформальность управляющих систем. Эта неформальность общественных связей является одной из важнейших черт не только эмигрантской, но и всей китайской культуры, в том числе до сих пор и культуры государственного управления.

Китайская цивилизация накопила колоссальный исторический опыт именно неформальных взаимодействий и не собирается отказываться от него, ибо он является одной из ее ключевых особенностей, одним из ее принципиальных конкурентных преимуществ. Исторические описания даже формально непримиримых противоборств[5] кишат эпизодами не только совместных действий вроде бы принципиально противостоящих друг другу сил, но и, что представляется даже более важным, согласованными действиями этих сил, предпринимаемыми по умолчанию. В этих действиях ненавидящие друг друга и жестоко воюющие друг с другом стороны достигают общей цели без всяких даже теневых контактов, демонстрируя тем самым высочайший уровень взаимопонимания.

Так, по воспоминаниям китайских официальных лиц, приведенных Г. Киссинджером в его книге «О Китае», обстреливая тайваньские острова через день, а не постоянно, власти континентального Китая тем самым передали тайваньским властям сигнал о нежелательности их отступления с островов (которые не были приспособлены для обороны, так как находились у берегов континентального Китая, далеко от Тайваня). Это было необходимо властям КНР для поддержания напряженности и вовлечения в конфликт США в целях сохранения возможности влиять на них и через управление конфликтом манипулировать ими. Руководство Тайваня поняло этот сигнал правильно и пошло навстречу своим коммунистическим врагам, не выведя свои войска с островов, несмотря на потери.

Сетевой и неформальный характер управления, свойственный китайской культуре, не только качественно повышает эффективность китайского государства (так как неформальные сети, включая даже преступные, сравнительно легко превращаются в проводников его политики), но и накладывает на него дополнительные, порою весьма обременительные обязанности.

Так, когда после видимого успеха экономических реформ (на первом этапе заключавшихся, по сути дела, в привлечении денег эмигрантов в континентальный Китай для развития в нем предпринимательской деятельности) китайскому государству удалось обеспечить серьезное влияние на общины эмигрантов, ему, по всей видимости, пришлось длительное время использовать это влияние отнюдь не для достижения каких-либо содержательных целей своей политики. Главной его задачей вполне неожиданно для него оказалось, насколько можно судить, миротворчество: недопущение резни между враждующими общинами выходцев из различных регионов континентального Китая, которые оказались соседями в различных, в том числе и фешенебельных, районах США и некоторых других тихоокеанских странах.

Тем не менее уже в начале 2000-х годов как крупные диаспоры за пределами Китая, так и основные тайные общества, за исключением Фаньлунгун, довольно эффективно и, разумеется, скрытно контролировались китайскими властями.

Наличие разветвленных и в основном неформальных китайских глобальных сетей (как коммерческих, так и технологических и политических) позволяет рассматривать само нынешнее руководство Китая как глобальную финансовую управляющую сеть, потенциально равнозначную пресловутым группам условных «ротшильдов» и «рокфеллеров», а вполне может быть — и им обоим. Практически полная непрозрачность, затрудняющая понимание ее образа действия и мотивацию, цивилизационные отличия, а также молодость в качестве участника организованных Западом международных рынков (исключающая наличие даже исторических исследований ее особенностей) существенно повышают ее эффективность.

Поэтому, несмотря на стратегический союз с «группой Ротшильдов», китайский глобальный капитал вполне может еще до начала кризиса Китая или в его ходе достичь самостоятельности и стать как минимум одной из трех доминирующих сил современного мира.

В то же время китайская глобальная финансовая управляющая сеть, пользуясь терминами Гегеля, является таковой все еще «в себе», но отнюдь не «для себя»: она далеко не полностью осознает как свои возможности, так и ограничения, накладываемые на нее растущей ее мощью.

Это объективно обусловлено невероятной скоростью ее развития и в особенности усиления. Возвышение Китая, его выход на авансцену глобальной политики были и остаются стремительными, далеко опережающими все мыслимые планы. Не стоит забывать, как еще в середине 2000-х годов китайское руководство безуспешно пыталось снизить темпы экономического роста хотя бы до 8 % во избежание «перегрева» экономики. В результате рост влияния Китая далеко опередил возможности его управляющих структур даже не по использованию, а хотя бы по пониманию этого влияния.

Сегодняшнее китайское руководство напоминает актеров, которые, благодаря длительным титаническим усилиям прорвавшись на первый план, чтобы играть главные роли в пьесе, совершенно неожиданно для себя обнаружили, что пьеса-то не написана, и придумывать ее предстоит им самим прямо по ходу стремительно разворачивающегося действа.

Китайские аналитики признают, что сознание современной китайской управляющей системы в целом драматически отстало от расширения сферы ее влияния и увеличения совокупной мощи последнего. В результате она, влияя в ходе решения своих текущих задач на весь мир не осознаваемым ею образом, вызывает столь же не представимые ею заранее и оказывающиеся неожиданными (а часто и болезненными для нее) обратные воздействия.

Этот феномен «внезапной обратной связи» представляется одной из основных проблем современной китайской управляющей системы, совершенно неожиданно для себя оказавшейся ключевым глобальным игроком со все еще региональным сознанием.

Специфика китайской культуры, жестко утилитарной, прагматичной и склонной воспринимать (в том числе неосознанно) некитайскую часть человечества как варваров, способствует упрощению трудного положения китайской элиты путем постановки китайской глобальной мощи исключительно на службу решения текущих собственно китайских проблем. Учет глобальных последствий своих действий (кроме грозящих китайским интересам непосредственно) в этом случае не производится принципиально: основной недостаток просто начинает ощущаться если не как достоинство, то просто как одна из характерных естественных черт, имеющих полное право на существование.

Это существенное упрощение ситуации для китайского управления уже в ближней перспективе угрожает превращением его в потенциально разрушительный фактор для Китая, а значит, и для всего мира.

Ситуация качественно усугубляется тем, что китайское общество воспринимается Западом и базирующейся в его странах преобладающей частью глобального управляющего класса как смертельно опасный противник, подлежащий сдерживанию, изматыванию, но затем непременно уничтожению.

В самом деле, как ключевой участник глобализации Китай быстро и прочно вошел своим бизнесом (в том числе государственным) и довольно значительным числом своих представителей в глобальный управляющий класс. Однако в силу органической близости китайской элиты к своему народу (пугающе меньшей, чем еще полтора десятилетия назад, но увеличивающейся по мере успехов борьбы с коррупцией и в целом неприемлемой по меркам глобального бизнеса) она не предала интересы Китая и осталась его частью. Руководство Китая не стало, в отличие от элит многих других стран, частью глобального класса, управляющей своей страной и своим народом в интересах этого класса.

Насколько можно судить в настоящее время, это было воспринято глобальным управляющим классом как неприемлемый вызов и смертельно опасная угроза, которую просто нельзя терпеть.

Снятие патентной защиты с 3D-печати, ее довольно быстрое совершенствование и, соответственно, все более широкое распространение представляются не просто проявлением и доказательством склонности глобальных монополий к поддержанию технологического прогресса как такового. С сугубо практической точки зрения это признак того, что китайская элита не принята глобальным управляющим классом и приговорена им к уничтожению (по крайней мере в качестве глобально значимой силы). Ведь представляющаяся неизбежной революция 3D-печати перенесет производство относительно простых изделий непосредственно к местам их потребления и откроет эру комплексной и масштабной реиндустриализации США и Запада за счет деиндустриализации нынешних экспортных экономик, в первую очередь Китая.

Кстати, в аналогичном положении неприятия глобальным управляющим классом (и по схожим ценностным причинам), насколько можно судить, совершенно неожиданно для себя оказалось и политическое руководство России во главе с В. В. Путиным, против которых развязана, по сути дела, война без правил, включающая даже вполне официальное распространение самой откровенной клеветы. Ставшее нормой в отношении представителей российской и государственной элиты (после открытой и официальной организации Западом нацистского государственного переворота в Киеве в феврале 2014 года), оно было попросту немыслимо даже в самые напряженные времена холодной войны.

В этом плане представляется весьма существенным то, что США сумели подорвать вялотекущую реинтеграцию постсоветского пространства Россией при помощи организации нацистского переворота на Украине и формирования нацистской (по сути — агрессивно русофобской) государственности. Украина успешно превращена в кровоточащую язву Европы, подобную Косово, но качественно большую по своим размерам и качественно более разрушительную по последствиям своего разложения для будущего Европейского союза.

Руководство России, как это ни прискорбно, не смогло противодействовать США в этом направлении. Более того, во главе Евразийского экономического союза еще до украинской катастрофы был поставлен либерал Христенко. Принадлежность к либеральному клану, насколько можно судить, объективно превращает его в принципиального и последовательного противника реинтеграции постсоветского пространства с каким бы то ни было участием России.

Однако украинская катастрофа создала качественно новую реальность, в которой российский интеграционный проект не только не противоречит китайскому и ни в коей мере не конкурирует с ним, но и гармонично дополняет его и, более того, объективно является его частью. Это было осознано обеими сторонами и зафиксировано на интенсивных российско-китайских переговорах на высшем уровне в 2015 году, что качественно укрепило и расширило возможности долговременного и эффективного объединения российских и китайских усилий в глобальной конкуренции. Хотя это объединение осуществляется на основе исключительно прагматических мотиваций, оно имеет и внятную идеологическую основу — патриотизм, понимаемый как лояльность своему народу в противовес современному либерализму как лояльности исключительно глобальному бизнесу.

Важнейшим направлением российско-китайского стратегического партнерства в настоящее время представляется создание сухопутного торгового пути из Китая — «экономического пояса Великого шелкового пути» — с фактической интеграцией территорий, по которым он проходит.

В частности, следует вернуться к идее создания в Крыму дистрибуционной торговой базы китайских товаров, ориентированных на поставки в Грецию, на Балканы и в Восточную и Центральную Европу в целом (разумеется, с гарантиями сохранения демографического баланса в Крыму).

«Морской шелковый путь», также развиваемый Китаем, как прекрасно понимает его руководство, может быть в любой момент перерезан военной и политической мощью США, однако наличие его сухопутного дублера сделает такие попытки бессмысленными и, соответственно, крайне маловероятными. Кроме того, «экономический пояс Великого шелкового пути» позволит качественно повысить его пропускную способность и, соответственно, не только гарантировать, но и кардинально расширить доступ Китая на идеальные для него рынки беднеющей Европы.

Постоянство соответствующих экономических связей позволит создать тем самым основу для восстановления Евразии как единого хозяйственного организма, эффективно блокировав попытки США не допустить реализации этой концепции (никогда не стоит забывать, что это была, по всей вероятности, главная причина организации государственного переворота на Украине и в целом украинской катастрофы).

Важным направлением российско-китайского сотрудничества представляется и создание единой незападной финансовой инфраструктуры на всех уровнях (от системы межбанковских расчетов — аналога SWIFT — до собственной системы международно признаваемых рейтинговых агентств). При этом участие России в этом проекте, помимо обеспечения необходимой технологической поддержки (в настоящее время доступной Китаю не во всех сферах), станет крайне важной для остальных потенциальных участников этой инфраструктуры гарантией от потенциальной угрозы китайского доминирования в ней и, соответственно, ее использования в эгоистичных китайских целях.

Это позволит не просто надежно защитить незападные экономики от нестабильности глобальной рыночной стихии и гарантированно оградить их от разнообразных финансовых диверсий, мошенничеств и угроз, но и качественно ослабить глобальный управляющий класс, выведя из-под его власти и контроля огромную и неуклонно увеличивающуюся часть мировой экономики. Понятно, что ослабление глобального управляющего класса и защита национальных экономик от спекуляций с его стороны приведут к соответствующему росту влияния участников данной незападной финансовой инфраструктуры, в первую очередь России и Китая.

Интересным проектом, обсуждаемым китайскими специалистами как потенциальная возможность, является превращение юаня в международную резервную валюту на основе введения его золотого обеспечения. Это кардинально повысит международный спрос на него, качественно расширив и углубив при этом влияние Китая, за что (при отсутствии необходимых встречных мер валютного регулирования) придется заплатить укреплением юаня и, соответственно, болезненным снижением конкурентоспособности китайской экономики.

Для решения этой задачи необходимо добиться качественного снижения зависимости Китая от экспорта, по крайней мере, на рынки развитых стран (правда, это снижение уже началось осуществляться с их стороны в принудительном порядке, в рамках ограничений, незначительных лишь на первом этапе, доступа китайских товаров на свои рынки). Принципиально важно, что превращение юаня в международную резервную валюту, равноправную американскому доллару, уничтожит гегемонию США и, соответственно, качественно ослабит их позиции в глобальной конкуренции. В настоящее время такое развитие событий — единственный способ гарантированно избежать третьей мировой войны, усердно разжигаемой заметной частью связанного с США глобального управляющего класса для списания их заведомо безвозвратных долгов.

Цикличность китайской истории и невозможность глобального проекта

На протяжении своей 4700-летней практически непрерывной письменной истории Китай регулярно переживал периоды возвышения и падения.

Строго говоря, принципиальное отличие от других цивилизаций заключается не в самой цикличности развития (диалектику, в конце концов, никто не отменял), а в способности Китая неуклонно, раз за разом выживать в своих падениях — это и позволяет проявиться данной цикличности вполне наглядным и однозначным образом.

Расцвет цивилизации, как правило, сопровождался быстрым накоплением впечатляющих богатств и столь же впечатляющим усложнением социума. Первое вело к росту социальной напряженности, так как бесправные и удерживаемые на грани выживания низы начинали требовать своей доли общественного пирога (при этом разнообразные тайные общества, опирающиеся на беднейших крестьян, но имеющие заметное политическое влияние, исторически являются такой же естественной и неотъемлемой формой самоорганизации китайского общества, что и семья).

Второе способствовало усложнению и разбуханию бюрократии, которая становилась слишком масштабной и потребляла чрезмерную часть общественного продукта, но при этом в силу сложности своей структуры запутывалась в себе самой и утрачивала эффективность.

В результате естественный рост протестов накладывался на столь же естественное падение эффективности управления, его качественное удорожание и рост интриг внутри него, что создавало полноценный болезненный кризис, иногда разрешаемый внешним завоеванием.

При этом качество китайской культуры (включая, разумеется, управление и производство) было настолько высоким, что завоеватели, будь они варварами-маньчжурами (как в случае последней династии), или соседями, или восставшими крестьянами, не заменяли ее своей, но старались максимально использовать, вливая свое вино в китайские имперские мехи и весьма быстро перерабатываясь в соответствии с их стандартами.

Китайская культура, включая механизм управления, таким образом, переваривала все внутренние и внешние разрушающие влияния, сохраняя себя в целости и медленно совершенствуясь, несмотря на действительно чудовищные социальные катаклизмы и колоссальные жертвы.

Как шутят некоторые синологи (но, разумеется, всего лишь только шутят в расчете на не интересующуюся темой аудиторию), первая безупречно мирная передача власти за всю историю случилась в Китае в 2002 году, «возможно, из-за общего эмоционального шока, вызванного терактами 11 сентября».

Накопление значительного количества внешних вызовов и внутренних диспропорций позволяет предположить, что в настоящее время Китай приближается к моменту качественного перелома, традиционной смены тенденции от возвышения к новому провалу и погружению во внутреннюю смуту.

Самые разнообразные показатели — от динамики экономического развития до перерождения правящей элиты из патриотов в менеджеров и смены общественной психологии, а также ряд профессиональных синологов указывают на 2017–2019 годы как на период возможного драматического внутрикитайского катаклизма.

Разумеется, он далеко не предопределен, и Китай теоретически все еще может не только преодолеть, но и попросту не допустить его. Вместе с тем по ряду направлений своего развития — и далеко не только по рассмотренным выше экономическим, экологическим и социально-психологическим параметрам — Китай вплотную приблизился к пределу своих возможностей, кажущемуся объективным.

Прежде всего, бурное, уверенное и, что не менее важно, независимое развитие Китая поневоле превратило его во второе по значимости и влиянию государство мира после США.

Естественное и вполне рациональное стремление обеспечить безопасность своего развития от возможных американских ударов властно диктует ему превращение во вторую сверхдержаву. Приступив к формированию нескольких крупных авианосных соединений («флотов» по американской терминологии), а также созданию надежного транспортного трансъевразийского пути на европейский рынок, Китай встал на этот путь и начал уверенное и быстрое движение по нему.

Возвышение Китая, превращение его во вторую мировую державу и происходящий на наших глазах возврат от однополярного мира тотального американского доминирования к новой биполярной системе (при которой история человечества заключается в основном стратегическом противостоянии сколь угодно тесно связанных друг с другом экономически США и Китая, сдерживаемом акторами второго уровня в виде Евросоюза, Японии, Индии и, если удастся, России) автоматически превращает его (прежде всего на основе Пекинского консенсуса) в альтернативу американскому пути развития и Западу в целом, в некую новую надежду для всего мира.

Парадокс заключается в том, что самому Китаю это категорически не нужно: играть роль примера для всего человечества он не хочет и не может в первую очередь потому, что оно ему глубоко безразлично.

Китайская скромность (до самого последнего времени руководители официально провозглашали Китай бедной страной, ссылаясь на ВВП на душу населения, и получали на этом основании соответствующую помощь со стороны ООН) и категорическое нежелание играть какую бы то ни было глобальную роль вызваны далеко не только завещанным Дэн Сяопином стремлением экономить силы для развития и избегать конфликта с американскими «хозяевами мира» до тех пор, пока в этом конфликте Китаю не будет гарантирована победа.

Значительно более важным является то, что Китаю действительно глубоко безразличен весь остальной мир: китайская культура предельно китаецентрична, и лидерство в мире, населенном варварами, является несчастьем и трагедией и потому в принципе не может быть целью.

Поэтому китайские специалисты маскируются и стремятся накопить силы, не ввязываясь в преждевременные конфликты, когда отрицают претензии Китая на глобальное лидерство и отказываются даже обсуждать конфликты, не затрагивающие непосредственно интересы Китая (правда, по мере развития последнего и расширения его влияния таковых становится все меньше).

Глобальное лидерство действительно не является и просто не может быть целью носителя китайской культуры по той же причине, по которой большинство нормальных взрослых ни при каких обстоятельствах не может прельстить лидерство в группе дошкольников.

Стремление Мао Цзэдуна к превращению Китая в лидера третьего мира и к популяризации своих идей за пределами своей страны было не более чем проявлением давно изжитого современным Китаем постколониального синдрома, стремления доказать (в первую очередь самому себе) свое равноправие с «великими державами». Цель была достигнута (причем мирным путем — успешным социально-экономическим развитием), и о ней благополучно забыли.

Китай по самой своей природе смотрит не вовне, а внутрь себя. Стремительное расширение его влияния, в значительной степени вызванное погоней за истощающимся спросом, а затем и ресурсами, поставило его в глубоко противоестественное, противоречащее всем диктуемым его культурой склонностям положение, чреватое постоянным и весьма болезненным внутренним напряжением.

Хотите смутить китайца — выразите ему свой восторг уверенным продвижением Китая к глобальному лидерству. Когда это сделал президент В. В. Путин, китайские комментаторы буквально разрывались между желанием не обидеть его (что они понимали как свою тяжкую политическую ошибку) и необходимостью исправить допущенную им ошибку содержательную: Китай думает о себе, а отнюдь не об отношении к себе окружающего мира, по-прежнему глубоко безразличного ему.

Вместе с тем Китай не может и игнорировать окружающий мир. Одним из парадоксов его стремительного возвышения является качественное усиление внешних влияний на него, — и китайское руководство с середины нулевых годов прекрасно отдает себе отчет в том, что не может не то что контролировать, но даже просто прогнозировать реакцию остального мира на свои успехи.

Развиваясь в соответствии со своими внутренними потребностями, Китай осуществляет мощную и разнообразную экспансию, изменяя окружающий мир. Однако в силу культурно обусловленной замкнутости на себе и своих интересах он глух к нему и просто не может в полной мере оценивать последствия своих действий для мира и, соответственно, его ответную (в том числе и стихийную) реакцию на собственные действия.

Сначала китайские специалисты полагали это «болезнью роста», результатом слишком быстрого увеличения масштабов деятельности Китая, которая временно опередила его аналитические возможности. Однако сохранение данной ситуации на протяжении вот уже почти целого десятилетия порождает подозрения в том, что не универсалистская, а этнически ориентированная культура Китая сдерживает (по крайней мере пока) его возможность понимать представителей остальных культур и прогнозировать их массовое поведение, в том числе и в значимых для Китая направлениях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.