3. Кто потерял Пакистан?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Кто потерял Пакистан?

Президент Асиф Али Зардари – весьма загадочная фигура. Он унаследовал руководство крупнейшей политической партией Пакистана от своей жены Беназир Бхутто, убитой во время ужасного взрыва бомбы, вина за который возлагается на собственно пакистанскую ветвь Талибана. Пакистанцы не очень-то любят Зардари. Они считают его темной личностью, в коллективной памяти страны навечно врезалась зарубка о его коррупции в 1990-е годы, когда его жена была премьер-министром. Но его не следует так просто сбрасывать со счетов. Он человек, способный выживать и устраиваться в жизни. Генерал Первез Мушарраф, военный правитель Пакистана с 1999 по 2008 год, посадил Зардари в тюрьму по обвинению в коррупции, а его жену отправил в ссылку за границу. Оба вернулись в 2007 году с началом распада власти Мушаррафа. Годы, проведенные в тюрьме, стали годами испытания для Зардари и превратили его в опасного политика, коварного и честолюбивого, готового на все, чтобы проложить себе путь к руководству страной.

В июне 2008 года, вскоре после моего включения в команду Холбрука, мы посетили Зардари в президентском дворце в Исламабаде. Холбрука в поездке сопровождали журналисты: их надлежало на месте убедить в важности Пакистана в афганской войне. Зардари с удовольствием отработал свою часть. Он, будто прочитав мысли Холбрука, не теряя времени даром, стал убалтывать долгими и ничего не значащими россказнями корреспондентов, тщательно записывавших его бессвязные высказывания, щедро приправленные одной мыслью, которая сводилась к следующему: «Пакистан заслуживает больше денег от дядюшки Сэма, гораздо больше!»

«Пакистан напоминает АМГ[8], – говорил он, втолковывая свою точку зрения. – Слишком велик, чтобы упасть». Он имел в виду, что его страна слишком стратегически важна, слишком опасна или, как подающая надежды кандидат на пост президента от Республиканской партии Мишель Бахман высказалась позже, «слишком ядерная», чтобы потерпеть поражение. «Вы дали АМГ сто миллиардов долларов; столько же вы должны дать и Пакистану», – сказал он. Потом он расчувствовался и поведал обо всех опасностях, с которыми сталкивается Пакистан и которые он представляет для Запада в случае своего падения. Как он подчеркнул, «все это, несомненно, вполне очевидно для Вашингтона».

Холбрук улыбался на протяжении всего этого разговора. Он согласился с тем, что Пакистан слишком важен и, конечно, его нельзя игнорировать и что, нравится нам это или нет, у Соединенных Штатов есть постоянный интерес в том, чтобы в нем сохранялась стабильность. Однако он полагал, что подход Зардари продемонстрировал неприятную зависимость от Америки и, хуже того, некое ощущение обязательности, несмотря на провал. Холбруку не нравился образ Пакистана, который держит пистолет у своего виска и одновременно вымогает деньги у Америки себе на помощь. Нам надо помочь Пакистану, но и он сам должен прилагать усилия, чтобы привести в порядок свой политический дом и уделить внимание развитию.

Сказав это, Холбрук согласился с Зардари в том, что Пакистан гораздо важнее, чем Вашингтон, судя по всему, себе это представляет на данный момент. И не только в долгосрочной перспективе, потому что это страна – обладатель ядерного оружия с населением 180 миллионов человек, кишащая экстремистами и раскачивающаяся на грани краха. Важность страны видна и сегодня, поскольку она оказывает непосредственное воздействие на итоги войны в Афганистане. Мы не могли себе позволить, чтобы Пакистан обманул наши ожидания. А это означало, что мы не можем бросить Пакистан на произвол судьбы. Нам необходимо улучшить отношения с Пакистаном – каким бы трудным делом это ни оказалось.

В течение следующих двух лет Холбрук отстаивал стратегию вовлечения Пакистана. Он считал, что, втягивая его в мирный процесс, можно получить по максимуму не только от самого Зардари, но и от генералов, которые обладали реальной властью в стране, а также помочь продвижению там стабильности. Это тоже имело значение (или, во всяком случае, должно было иметь) для Америки. Белый дом в течение определенного времени терпел такой подход со стороны Холбрука, но в конечном счете решил, что можно будет быстрее добиться своих целей в Пакистане при помощи политики понуждения и конфронтации. Этот подход потерпел провал. Чем больше Америка и Пакистан отдалялись друг от друга, тем меньше Америка получала от Пакистана и тем меньше влияния у нас оставалось для формирования будущего опасной и беспокойной страны, которая становилась таковой все больше и больше45.

Когда речь заходит о Пакистане, стране, в которой «морские котики» нашли и уничтожили Усаму Бен Ладена в мае 2011 года, Америку охватывает мрачное настроение. Что высокопоставленные лица, что рядовые американцы одинаково с понятным подозрением относятся к этому месту. Но все еще более важным, возможно, остается тот факт, что они устали от попыток исправить ошибки, которые там совершаются. Политолог Стивен Краснер хорошо усвоил этот настрой. В журнале «Форин афферс» за январь – февраль 2012 года он написал, что после десятков лет попыток купить сотрудничество с Пакистаном путем оказания Соединенными Штатами щедрой помощи, высказывания множества хвалебных отзывов со стороны общественности и безмерного количества времени, отведенного на охрану ее руководителей, эта страна по-прежнему поддерживает экстремистские организации. Эти группировки, как рассказал на встрече 22 сентября 2011 года в комиссии сената США по делам вооруженных сил председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Майк Маллен, «действуя в качестве представителей правительства Пакистана, нападают на афганские войска и гражданское население, а также на американских солдат». Маллен назвал сеть Хаккани – особенно зверскую и жестокую организацию, являющуюся автономной частью Талибана, – «во многих отношениях стратегической рукой Межведомственного разведывательного управления Пакистана». Когда адмирал Маллен впервые занял свой пост, он назвал Пакистан «преданным и давним союзником»46. Сейчас он высказывает совсем иное мнение: журнал «Атлантика» отразил его в главной статье номера под заголовком «Союзник из ада»47.

Такого рода наблюдения, по утверждению Краснера, должны привести нас к трактовке Пакистана, наподобие Ирана и Северной Кореи, как враждебной силы. Вместо того чтобы оказывать содействие, похваливать и лелеять Пакистан, нам следует думать над тем, как его сдерживать48. Высказывается такой довод: мы можем бороться с терроризмом без пакистанской помощи, поскольку с увеличением количества нападений беспилотников будет сделана вся работа. И действительно, растет понимание того, что мы становимся на путь конфронтации с Пакистаном.

Вместе с тем критики не говорят о следующих обстоятельствах: как эти беспилотники могут проделать свою работу, если мы утратим доступ к своевременным разведданным, получаемым сухопутной разведкой, которая на сегодня обеспечивает беспилотники координатами их целей, и что случится, если Пакистан решит сбивать эти низко и медленно летающие беспилотные самолеты. Беспилотники весьма трудоемкие механизмы. Им не нужны пилоты, это так, но они не могут обходиться без малых армий экспертов и шпионов, включая местных, кто готов и способен прикрепить микропроцессоры самонаведения на людей, средства доставки и здания, которые, как предполагается, беспилотники должны поразить. На каждого человека на земле, необходимого для осуществления полета реактивного истребителя, приходится десять для обслуживания одного беспилотника. Пакистанские власти, возможно, не в состоянии прекратить облеты американскими беспилотниками своей территории (хотя они могут их сбивать), однако они могут перерезать цепочку сбора разведывательной информации, анализа и внедрения микропроцессорных чипов, благодаря чему достигается эффективность беспилотников. Они могут сделать их слепыми и, таким образом, бесполезными.

Десятилетиями Америка покупала сотрудничество Пакистана, оказывая ему помощь, подслащенную публичными демонстрациями дружбы и выручки. За прошедшие после теракта 11 сентября десять лет Америка влила в эту дружбу 20 миллиардов долларов по военной и гражданской линии. За первые два года пребывания на своем посту администрация Обамы увеличила поток помощи и еще выше подняла авторитет Пакистана как жизненно важного союзника. В ответ мы получили сотрудничество в сфере разведки – больше агентов, точек прослушки и даже виз для работающих под прикрытием оперативников ЦРУ, которые обнаружили Бен Ладена. Мы улучшили отношения между Кабулом и Исламабадом, которые стали не такими теплыми, как нам бы хотелось, но достаточно теплыми, чтобы содействовать нашим усилиям в борьбе с повстанчеством. Нам удалось развести на большую дистанцию Пакистан и Иран. И мы убедили в конечном счете Исламабад начать борьбу (какой бы малоактивной она ни была) против Талибана на своей территории. Если бы пакистанские военные не включились в войну с силами Талибана, борьба в Афганистане, несомненно, шла бы гораздо хуже. Мера успеха на поле брани, полученного военнослужащими США на Афганском театре военных действий, – успеха, который позволил Обаме отдать приказ войскам вернуться домой, – может как минимум быть обязана сотрудничеству с Пакистаном.

Однако в поведении Пакистана есть масса такого, что вызывает недовольство Америки. Многие наблюдатели полагают, что региональные интересы Пакистана пока еще далеки от интересов Соединенных Штатов, и никакой уровень поддержки, и дружбы не может навести мосты между ними, что, так или иначе, делает неизбежным разрыв двусторонних отношений. Американский посол в Пакистане Анна Паттерсон подметила в своей телеграмме от 23 сентября 2009 года такие настроения: «Одни только деньги не решат проблему с действиями Аль-Каиды или Талибана на территории Пакистана. Большой сделки, обещающей развитие или военную помощь в обмен на прекращение связей с ними, недостаточно, чтобы отлучить Пакистан от тех элементов политики, которые отражают его глубоко укоренившиеся страхи. Власть имущие в Пакистане, как мы увидели это в 1998 году, когда речь шла о ядерном испытании, не рассматривают помощь – даже внушительную поддержку каждой отдельной особи – в качестве компромисса по вопросу национальной безопасности»49.

И действительно, Пакистан долгое время оставался «заклятым другом». Но, имея дело с другом-врагом, всегда стоишь перед вопросом: целесообразнее – с точки зрения собственных интересов и обстоятельств – обращать внимание на дружественную или враждебную сторону? Следует также быть готовым задаться вопросом относительно возможности каких-либо движений в отношениях с другом-врагом – как бы медленно это ни происходило – в сторону разряда «друга».

Критическим моментом в отношениях Америки с Пакистаном стал 2011 annus horriblis («ужасный год»). То был год, в котором серия печальных событий, причиной которых стали неправильные действия обеих сторон, привела взаимоотношения в состояние глубокой заморозки. Это был также период, когда Америка решила провести эксперимент с применением совершенно новых способов работы с Пакистаном, сделав акцент на его статус как врага, а не как друга, и выбрав давление вместо его активного подключения.

Запутанный курс «года ужасов» начался с перестрелки со смертельным исходом на оживленной и забитой транспортом улице Лахора. 27 января 2011 года предполагаемый тайный агент ЦРУ по имени Реймонд Аллен Дэвис застрелил ехавших на мопеде двух пакистанцев, которые, по его мнению, собирались ограбить или, еще хуже, похитить его. Пакистан посадил его в тюрьму, где держал до тех пор, пока Соединенные Штаты не заплатили 2,4 миллиона долларов в качестве компенсации семьям этих мужчин, а ЦРУ не согласилось пересмотреть правила своих действий в Пакистане50. Ко времени освобождения Дэвиса, 16 марта, отношения между Исламабадом и Вашингтоном оказались сильно натянутыми; отнюдь не содействовал их улучшению и случившийся на следующий день массированный налет беспилотников на сходку членов одного племени в форте Датта-хель в Северном Вазиристане. Были ликвидированы полевые командиры и бойцы Талибана, но также были убиты и десятки человек из числа гражданского населения. Затем, в начале мая, военнослужащие подразделений спецопераций вылетели на вертолетах с секретной операцией из Афганистана в Пакистан и выполняли свою миссию без предварительного уведомления Пакистана для того, чтобы схватить или ликвидировать Бен Ладена. Они обнаружили его на участке в городе Абботтабаде, расположенном поразительно близко от пакистанской военной академии и домов многих отставных офицеров. Завершающий удар случился в ноябре, когда американские военнослужащие, преследовавшие талибов, убили 24 пакистанских пограничника в бездумной перестрелке. Отношения между двумя странами оказались сильно замороженными, и впервые со времени создания Пакистана в 1947 году их действительный разрыв стал вполне возможен.

Недоверие также усугубилось, когда адмирал Маллен выступил в сенате в сентябре, прямо обвинив Пакистан в участии в нападениях на американские объекты в Афганистане.

С момента образования Пакистана из частей Британской Индии в 1947 году отношения Америки с этой страной шли извилистым и неровным путем. Были периоды большой дружбы, за которыми следовали приступы игнорирования и даже отчуждения51. С годами обе стороны выработали нездоровое недоверие друг к другу. Американцы боятся и обижаются на Пакистан. Пакистанцы считают, что американская дружба непостоянна и кратковременна. Американцы утверждают, что Пакистан обещал не создавать атомное оружие, а потом продолжил работу и создал его. Далее, он обещал прекратить испытания своих боеголовок и вновь не выполнил обещание. Тот факт, что Пакистан сознательно взращивает исламский экстремизм как основу своей региональной политики, мало помог снятию вопросов по поводу его ядерного арсенала. Сейчас совершенно очевидно, что Америка больше благоволит к соседу Пакистана и его заклятому врагу – Индии. Временами кажется, что Пакистан реагирует на этот неприятный факт и воплощает в своих действиях весь антиамериканский гнев и страх, охвативший исламский мир за последние несколько десятилетий.

Отношения вошли в новую критическую фазу после 11 сентября. Эксперты хорошо знали, что Пакистан является участником создания Талибана и не обращает внимания на поддержку талибами Аль-Каиды. Однако администрация Буша решила, что конфликт с Пакистаном будет не лучшим вариантом и вернее всего купить его сотрудничество. Военный правитель Пакистана быстро ухватился за эту мысль и встроил свою страну – по крайней мере, для внутреннего потребления – под крыло Соединенных Штатов.

Удобные отношения вскоре приняли свои формы. Бушу нравился генерал Мушарраф, который позиционировал себя как «умеренный мусульманин», и он часто хвалил его как твердого союзника в битве против террора, а также как реформатора, который принес в Пакистан «просвещенный и либеральный ислам». Свидетельства применения двойных стандартов со стороны Пакистана игнорировались, поскольку упор делался на позитивном: периодические аресты террористов (например, Халид Шейх Мохаммед, вдохновитель теракта 11 сентября, был схвачен при содействии Пакистана в Карачи в марте 2003 года), жесткая антитеррористическая риторика Мушаррафа и его обещания превратить Пакистан в прогрессивную демократию. Выступления в качестве героя борьбы с терроризмом требовали некоторой степени наглости, граничащей даже с артистизмом, и Мушарраф показал, что хорошо владеет этим мастерством.

В какой-то момент, к моему удивлению, стало ясно, что администрация Буша верит в это представление. Однажды в 2006 году я выступал на тему последних событий в Пакистане перед группой аналитических экспертов правительства США, чья работа состоит в том, чтобы быть в курсе и понимать происходящее в том или ином месте – для информирования вышестоящих лиц и выработки вариантов возможных действий. Когда мероприятие закончилось, молодой пакистанский исследователь спросил меня, что я думаю об «исламе Джинны». Генерал Мушарраф пустил в обращение фразу – ссылку на отца-основателя Пакистана шиита-безбожника Мухаммада Али Джинна (1876–1948) – как способ рекламы своего обещания реформировать ислам в Пакистане и наполнить его либеральными ценностями. Отобрать у экстремистов право толковать ислам и превратить его в нечто похожее на то, что понравилось бы либералу – основателю страны, человеку с полученным в Лондоне юридическим образованием, казалось привлекательной идеей для страны, зажатой в тисках экстремизма.

Ответ был очень простым. Я сказал, что считаю все эти вещи очевидными циничными манипуляциями бесстыжего автократа. Эксперт, едва сумевший спрятать улыбку на лице, сказал: «Ну, наши потребители (на профессиональном жаргоне в правительстве это члены конгресса и представители администрации из числа руководящего состава) интересуются, чем мы готовы поддержать это». Я сказал: «Вы, разумеется, шутите». Как вообще мы можем связываться с любой идеей глотающего виски генерала, выдающего себя за исламского Мартина Лютера? «Пакистанцы уже ненавидят нас, потому что считают нас злодеями, – продолжил я, – а теперь они будут думать, что мы еще и дураки». Аналитик засмеялся и сказал: «Вы даже представить себе не можете, как много тех (наших потребителей), кто принимает все это за чистую монету. Нам надо писать докладную».

Нет, Мушарраф не был тем союзником, которого из него хотели сделать Буш и его помощники52. Отношения походили на манипуляции фокусника. В основе лежало заблуждение, причиной которого было то, что все выглядело вполне правдоподобным. Генерал притворялся другом администрации Буша, а экстремисты в это время все глубже укоренялись на пакистанской земле. Усама Бен Ладен, в частности (он мог помахивать рукой генералу Мушаррафу, когда тот при посещении Абботтабада делал пробежку прямо около его дома), удобно устроился в своем новом укрытии в городе, в котором располагался армейский гарнизон и который защищали пять военных блокпостов. Также при Мушаррафе талибы начали перекраивать свои силы в Пакистане, готовясь к тотальной войне против американских войск и афганского правительства.

Мушарраф помогал Вашингтону делать вид – и даже верить, – что происходящее в Пакистане на самом деле не происходит. Страну, которую мы расхваливали как ценного попутчика на сверкающем пути к спокойствию и демократии, все глубже затягивало в болото экстремизма, и она прилагала усилия для того, чтобы сломать все, что мы создавали в Афганистане. Циники называли двуликую стратегию двойной игрой Пакистана. Однако заблуждение по поводу того, что Талибан можно сломить при помощи их ушлого партнера Пакистана, сыграло свою роль, дав возможность администрации Буша отвратить свой взор от Афганистана и Пакистана и направить внимание на Ирак.

Генерал Мушарраф позже объяснит свою мотивировку подхалимажа Соединенным Штатам тем, что после 11 сентября Америка пригрозила отправить Пакистан обратно в каменный век, если он не сменит курс53. Несколько американских политиков предположительно довели эту точку зрения до главы разведки генерала Ахмада Махмуда, который по стечению обстоятельств оказался 11 сентября в Вашингтоне. Когда Махмуд, крестный отец Талибана и вдохновитель переворота 1999 года, приведшего Мушаррафа к власти, докладывал о ситуации своему шефу, он не жалел слов и не деликатничал. Далее Мушарраф вызвал девять командиров армейских корпусов – а по сути, весь свой кабинет министров – и сообщил им, что у Пакистана возникли проблемы. Пакистан – это не Сирия, а часть большого арабского мира, который станет защищать себя от американского гнева. Пакистан одинок перед лицом враждебной, как всегда, Индии, а сейчас еще и вызвал на себя гнев международного сообщества. Для защиты таких своих стратегических завоеваний, как программа создания ядерного оружия и влияние на Кашмир и Афганистан, Пакистану придется идти своим путем до конца – или, по крайней мере, он вынужден будет действовать так, как будто идет до конца – в соответствии с американскими требованиями. Он станет осуществлять временный тактический отход от своих принципов, идя на оказание поддержки Америке в Афганистане, на деэскалацию джихада против Индии в Кашмире и на согласие бороться с Аль-Каидой. Вознаграждением за это будут не просто миллиарды долларов в виде международной помощи, но также и американская поддержка военному правлению и конец международной изоляции (которая была вызвана переворотом Мушаррафа). И, разумеется, Америка в конце концов уйдет из Афганистана, после чего будет достаточно времени и возможности перестроить то, от чего временно пришлось отказаться. Были отступники, но, в общем и целом, генералитет принял план действий Мушаррафа.

Рядовые пакистанцы остались равнодушными к любовному роману «Буш-Муш». У этих отношений не было никаких корней в обеих странах, от них не было никакой пользы для тех же рядовых пакистанцев, напротив, они еще и страдали от того, что были вынуждены терпеть военную диктатуру и спонсировать наемников джихада.

Положительный облик Пакистана при Мушаррафе (борется с экстремистами, процветает в культурном отношении, растет в экономическом плане) был, по сути, всего лишь мираж. Мушарраф не был не только реформатором, но и убежденным борцом с терроризмом. Экономический бум, случившийся на волне американской помощи, и бегство мусульманского капитала из стран Запада после событий 11 сентября – все это пошло на спад к моменту окончания его правления. И, напротив, экстремизм, который он с такой показной рьяностью выкорчевывал, стал процветать в самых опасных районах Пакистана и расцвел пышным цветом ко времени падения его власти.

В администрации Буша на все это не обращали внимания почти до самого конца ее существования. Большую часть времени пребывания Буша на посту президента, с 2002 по 2008 год, Афганистан сохранял стабильность, а американские войска на его территории считали своей миссией поддержание порядка и очищение страны от остатков повстанчества по мере обретения новым афганским государством своих форм. Естественно, Вашингтон был озабочен тем, чем занималась Аль-Каида в Пакистане, но он не рассматривал Талибан через призму Пакистана, отсюда, и не считал Исламабад неотъемлемой частью процесса урегулирования в Афганистане. Сомнительно, что большую часть времени своего пребывания у власти администрация Буша даже не задумывалась над тем, что ей следует разработать решение вопроса по Афганистану. Миссия была выполнена. Талибы были изгнаны из Кабула и также из страны, а афганский Джордж Вашингтон, то есть Хамид Карзай, строил город на холме[9]. Любые доводы о том, что Пакистан не находится в одной упряжке с Америкой в ее планах по Афганистану, Вашингтон либо отвергал как исходящие от афганцев, ищущих удобный повод для оправдания своих неудач54, либо сваливал на так называемых мошенников из пакистанского межведомственного разведывательного управления, которое Мушарраф с нашей помощью в конечном счете подчинил себе. В то время, в июле 2008 года, за подрывом террористом-смертником начиненного взрывчаткой автомобиля у входа в индийское посольство в Кабуле просматривалась рука МРУ. Это, а также неоспоримое подтверждение подъема активности Талибана в Южном Афганистане выглядело большой нестыковкой в пакистанской иллюзии Вашингтона.

Администрация Буша так и не смогла понять, что Мушарраф гораздо охотнее помогал бороться с Аль-Каидой, чем поднимал руку против Талибана (и, чтобы быть честным, надо сказать, что Вашингтон на самом деле даже и не просил его нацеливаться на борьбу с талибами). Пакистан при Мушаррафе предпринял чисто тактический уход из Афганистана и ждал только подходящего момента, чтобы снова туда вернуться. Афганистан просто очень и очень важен для понимания Пакистаном своей собственной безопасности и удовлетворения своих стратегических амбиций, чтобы он мог окончательно прекратить вмешиваться в дела соседа по приказу Америки.

К 2009 году причастность пакистанцев к возрождению Талибана была неоспоримой. Отныне именно Пакистаном объясняли президенту Обаме причину того, почему насилие в Афганистане было все еще на подъеме, а американские войска сталкивались с получившим подпитку повстанческим движением. Многие правые в конгрессе и средствах массовой информации по-прежнему думали, что все это происходит от того, что в 2008 году свалили Мушаррафа. Вот как изложил свое видение этой ситуации один высокопоставленный представитель администрации Буша: «Единственная проблема Пакистана состоит в том, что там больше нет Мушаррафа». По факту Мушарраф был архитектором возрождения Талибана. Взлет движения в 2008 и 2009 годах никогда не случился бы, если бы талибы в Пакистане или же с помощью Пакистана не вели подготовительной работы, не осуществляли набор людей, их обучение и не проводили деятельность по усилению своей боеспособности. И так было в течение нескольких лет – все это время Мушарраф был у власти.

Проблема не в полной мере зависела непосредственно от самого Мушаррафа – она носила структурный характер. Очевидно, что у Пакистана имелись стратегические цели в Афганистане и он преследовал их, когда мы находились там, несмотря на его расширявшееся партнерство с нами.

Когда война в Ираке подошла к концу после резкого наращивания там наших войск, беспилотники и спецназ были перемещены на восток, а американская разведка обратила свое внимание на Афганистан и Пакистан. И чем пристальнее мы вглядывались, тем меньше нам нравилось то, что мы видели. ЦРУ получило хороший способ проверки утечки по линии партнерства с пакистанским МРУ, наблюдая воочию, с какой скоростью объекты, на которые нацеливалось ЦРУ, приспосабливаются к методам слежения, применявшимся управлением. Самым вероятным тому объяснением было то, что агенты МРУ, работавшие бок о бок с оперативниками ЦРУ и охотившиеся за террористами и повстанцами, обучали параллельно этих противников тому, как не быть убитыми и избежать захвата в плен. Однажды, вскоре после того как ЦРУ поделилось информацией с МРУ относительно предприятия повстанцев по производству взрывчатки, снимки со спутников показали грузовики, направлявшиеся к заводу для того, чтобы переправить его содержимое в какое-то иное место.

Имели место и свидетельства того, что Пакистан оказывал значительную поддержку талибам, причем и, что еще хуже, их самой жестокой и смертоносной ветви, «сети Хаккани» (которую Соединенные Штаты официально причислили к иностранным террористическим организациям в сентябре 2012 года)55. Корреспондент «Нью-Йорк таймс» Дэвид Роде, которого террористы клана Хаккани похитили и держали заложником в течение нескольких месяцев в период с 2008 по 2009 год, вскоре после его освобождения из плена сообщил команде Холбрука в государственном департаменте, что эта сеть действует в открытую на глазах пакистанской армии в пограничном городе Мирамшахе. В одном случае член клана Хаккани привез Роде в какое-то место для видеосъемки. Когда они проезжали по пути через расположение пакистанских войск, водитель просто опускал свой платок, прикрывая им лицо, и их пропускали без проблем. Большую часть времени в плену Роде провел на расстоянии пешего хода от пакистанского военного гарнизона56. Для того чтобы подчеркнуть двойственный характер происходящего в Пакистане, надо сказать, что действительно пакистанская армия сыграла решающую роль в освобождении Роде: после его бегства вместе со своим спутником с территории, на которой их держали, им удалось найти военного разведчика, который взял их на базу погранвойск, откуда их отправили по воздуху на свободу.

Еще одним свидетельством недобрых намерений Пакистана стало шокирующе возросшее количество заложенных фугасов на дорогах в Афганистане – 14 66157. Используемая для создания этих приспособлений селитра привозилась с пакистанских заводов по производству удобрений. Америка старалась заставить Пакистан ограничить продажу селитры, но без малейшей надежды на успех. Она пришла к выводу, что в Пакистане было много чего двурушнического58. Но проблема заключалась не в том, чтобы доказать, на что способен Пакистан, – это было легко сделать, а в том, как заставить Пакистан изменить свой подход.

В Пакистане есть одна постоянная величина: страх и зависть по отношению к Индии. Соперничество со своим более крупным соседом так поглотило Пакистан, что страна ассоциирует себя с мусульманской анти-Индией. Отсюда неудивительно, что Пакистан рассматривает Афганистан только через призму индийского вызова.

За исключением десятка лет после советского ухода и 11 сентября 2001 года, весь период времени, когда Талибан господствовал в Кабуле, у Пакистана были нестабильные отношения с Афганистаном59. Афганцы никогда не признавали границу с Пакистаном – известную «линию Дюрана». Настоящая граница, как думают руководящие афганцы, да и обычные граждане тоже, должна проходить по реке Инд, намного южнее и восточнее начертанной сэром Мортимером Дюраном линии, разделяющей Пуштунистан на северо-западе и плодородные долины Пенджаба. Пуштунские националисты всегда заявляли претензии в пользу Афганистана на северо-западную приграничную провинцию (СЗПП или, как она сейчас официально называется, Хибер Пахтунхва) и ФУГП, печально знаменитые «районы племен» вдоль «линии Дюрана», где Аль-Каида «открыла лавочку» после 11 сентября. Около 40 % афганцев и 15 % пакистанцев являются пуштунами. Учитывая, что население в Пакистане больше, чем в Афганистане, это означает, что в Пакистане проживает больше пуштунов, чем в Афганистане. Пакистан живет в постоянном страхе из-за настроенного на выход из его состава при поддержке Индии «Пуштундеша» (по аналогии с Республикой Бангладеш, которая в 1971 году с помощью Индии отделилась от Пакистана и унизила Пакистан в военном плане во время этой сделки). Агрессивный пуштунский национализм на севере страны представляет угрозу для Пакистана, особенно если Дели оказывает сепаратистам свою поддержку.

Для Пакистана, несомненно, лучше, когда пуштуны размышляют об исламе и борются с таджиками и узбеками в Афганистане и Средней Азии, а не мечтают о националистических идеях и не поглядывают при этом на юг и восток, видя в качестве цели перед собой создание страны с совсем не маленьким куском территории Пакистана. Именно поэтому Пакистан и развивал глубокие связи с Талибаном – впервые появившись в Афганистане в 1994 году, эти «студенты»[10] доказали свою эффективность в деле радикализации молодых людей и установления своей власти на местном уровне. С пакистанской помощью они вскоре взяли под свой контроль голые степи Афганистана. Официальная версия гласила, что установленный ими мир в Афганистане, охваченном гражданской войной после ухода советских войск, поможет обеспечить строительство дорог, газо– и нефтепроводов, необходимых Пакистану для того, чтобы стать ключевым перевалочным звеном в торговле между Средней Азией и бассейном Индийского океана. Но жестокая реальность заключалась в том, что Талибан помогал Пакистану осадить Индию в соперничестве за Афганистан.

Пакистан не беспокоило то, что Талибан разрушал Афганистан, уничтожая его бесценные гигантские статуи Будды в Бамианской долине, закрывая школы, жестоко наказывая людей за то, что у них есть телевизоры, или за то, что у них недостаточно длинные бороды, поощряя производство наркотиков и укрывая Аль-Каиду. Эти «исламские студенты» служили более высокой цели, отвлекая пуштунов на другие дела и выдворяя из страны Индию. На пике власти талибов пакистанские генералы в откровенных беседах говорили о «стратегической глубине», которую дал Пакистану в его великой игре против Индии контроль со стороны их подопечных над Афганистаном.

Нечего удивляться поэтому, что у генералов, судя по всему, было мало энтузиазма для того, чтобы покончить с Талибаном. Ни для кого не является тайной и то, почему Исламабад остается таким подозрительным по отношению к независимому афганскому государству, за которое ратовала Америка после свержения Талибана в конце 2001-го и начале 2002 года. В получившем образование в Индии и настроенном в пользу Дели президенте Хамиде Карзае, выходце из пуштунского клана Южного Дуррани, пакистанцы видят воплощение пуштунского национализма.

Страны могут совершать опасные вещи, стремясь реализовать свои национальные интересы. В случае с Пакистаном никому не подконтрольным генералам было разрешено решать, в чем заключались национальные интересы страны. К моменту событий 11 сентября Пакистан был глубоко связан с Талибаном и боевиками-джихадистами, как раз тогда, когда они и их союзники из Аль-Каиды были готовы пасть под гневом, исходящим от Америки. И, хуже того, поддержка талибов в Афганистане неизбежно влекла за собой более терпеливое отношение к экстремизму у себя дома60. Пакистан мог выдержать свой джихад в Афганистане, только заботливо занимаясь созданием всего необходимого для рекрутирования, внушения религиозных догм, обучения и управления боевиками-джихадистами61. Это означало распространение радикально настроенных медресе и экстремистских партий, создание финансовых сетей и тренировочных лагерей, выделение большого количества мест для сбора и сосредоточения боевиков на границах страны, а также поддержание тесных связей среди джихадистов и их кураторов из МРУ. Спустя много лет после событий 11 сентября вся инфраструктура остается в целости и сохранности и является главной причиной постоянной угрозы со стороны экстремизма в Пакистане.

Действительно, Пакистан был первым из соседей Афганистана, пострадавшим рикошетом от пожаров, которые сам же разжег в Афганистане. К 2008 году пакистанские аналоги Талибана сосредоточивались вокруг боевиков Байтуллы Мехсуда, группировки «Техрик Талибан-и-Пакистан» (ТТП), и создавали эмираты террора в узких межгорных долинах Северо-Западного Пакистана. В 2009 году ТТП возглавил конфедерацию наподобие Талибана, нацелившись на захват территории самого Пакистана, и установил драконовский контроль в высокогорье Сватской долины62. Усилия правительства, направленные на то, чтобы выбить боевиков с этого высокогорья, вызвали жестокую террористическую кампанию против правительства и населения Пакистана, в результате которой погибло 3318 пакистанцев (в 2003 году число погибших составило 164 человека). К десятой годовщине теракта 11 сентября общее число убитых террористами и погибших во время взрывов террористов-смертников составляло уже 35 тысяч человек63.

Не настала ли пора для Пакистана отказаться от легковесного отношения к экстремизму, понять цену, которую платит страна, играя с огнем, и раз и навсегда отвергнуть экстремизм как средство проведения внешней политики? Сейчас мы могли бы возразить Исламабаду: вы столкнулись с последствиями своих ошибок; что посеешь, то и пожнешь; наши проблемы в Афганистане – экстремизм, Талибан, террористы-смертники и нестабильность – стали отныне и вашими проблемами. На деле, однако, взрыв волны экстремистского насилия хотя и сделал руководителей Пакистана более уязвимыми, также сделал их менее зависимыми от давления. По странным подсчетам Пакистана, чем больше военным угрожает монстр Франкенштейна, который они сами помогли создать, тем меньше рычагов, судя по всему, мы имеем, чтобы добиться серьезных перемен, – особенно с того времени, как пакистанский народ оказался полным решимости винить Америку, нежели собственное правительство в насилии и нестабильности.

Пакистанцы не возлагают вину за ужасные трудности, в которых они оказались, на свое собственное бездумное упование на экстремизм, – они видят причину бед в американских усилиях по борьбе с терроризмом, из-за которых были потревожены шмелиные гнезда террористов в их собственном дворе64. Мушарраф хотел покончить со всем этим. Но чем больше пакистанцы обвиняли Америку за террор на улицах их страны, тем меньше их впечатляли вознаграждения, которые Мушарраф выторговывал на переговорах о порядке компенсации за их сотрудничество. За десятилетие после 11 сентября Пакистан получил 20,7 миллиарда долларов в виде помощи от Соединенных Штатов. Пакистанцы подсчитали и пришли к выводу, что Америка терпит убытки. Сравнение Зардари Пакистана с АМГ отражало испытываемое пакистанцами глубокое чувство несправедливости в связи с тем, что они рассматривали как несоразмерные жертвы в войне с терроризмом. В то же время конгресс США и американские СМИ жаловались по поводу «легких» денег, доставшихся пакистанцам, которые мало что сделали в ответ. Вместе взятые, эти трактовки раскрывают пропасть непонимания, разделяющую две страны.

Администрация Обамы пришла к власти «с широко открытыми глазами», т. е. хорошо видя все опасности на своем пути[11]. В конце концов Америка полностью поняла, что контроль над Афганистаном являлся основополагающей стратегической целью пакистанцев и что Талибан – любимое орудие Пакистана, предназначенное для достижения этой цели. Для решения афганской головоломки Америке следовало прежде всего решить проблему Пакистана. Но вопрос: как это сделать?

Администрация Буша относилась к Афганистану и Пакистану так, будто они находились на разных континентах. В Белом доме вопросами Афганистана и Ирака занимались в одном кабинете, а Пакистан шел в связке с Индией и остальной частью Южной Азии. Администрация Обамы изменила этот подход. Афганистан стали рассматривать вместе с Пакистаном: они фактически оказались в зоне одной политики (под общим названием «Аф-Пак»), которой сперва занимался СПАП в государственном департаменте, а после смерти Холбрука – генерал Льют из Белого дома.

Пакистанцы и афганцы не восприняли их объединение, потому что они не любят друг друга. Но рассмотрение Афганистана и Пакистана через объектив одной и той же политики имело смысл. Ричард Холбрук выбрал термин «Аф-Пак» еще до своего назначения руководителем этого политического направления. И это было не просто стремлением придумать звучное название. Здесь просматривалась идея внедрить в сознание понимание реалий того, что существует один-единственный театр неправильно определенной границы, чреватый развязыванием войны65.

Холбрук еще больше убедился в том, что так оно и есть, после начала работы над этой проблемой. Проблема Афганистана заключалась в Пакистане. И без урегулирования в Афганистане проблема Пакистана может вылиться в даже еще бо?льшую проблему, чем Аль-Каида и Талибан, вместе взятые. Если пакистанское государство будет поставлено на колени – это очень сильно беспокоило Вашингтон в 2009 году, особенно после начала продвижения экстремистов ТТП из Сватской долины в направлении Исламабада, – тогда уже с Афганистаном нельзя будет ничего сделать. А если рухнет Афганистан, если там наступит хаос и будут господствовать экстремисты, тогда угроза нависнет и над Пакистаном. Америке придется в десятки раз увеличить вливание ресурсов для защиты этой гораздо большей по размерам – к тому же и ядерной – страны. Именно так Холбрук объяснял аббревиатуру «Аф-Пак» любому, кто этим интересовался.

Мудрость этого аргумента была очевидна, но война шла в Афганистане; именно там наши войска рисковали жизнью и здоровьем, именно там было сосредоточено наше внимание и именно там тратились наши деньги. Мы продолжали стремиться к победе на поле боя. Вскоре после прихода к власти Обама утверждал, что именно там мы ее и добьемся, послав дополнительно еще 17 тысяч войск.

Однако он ставил телегу впереди лошади. Ключом к завершению войны были перемены в Пакистане. Пакистан был прибежищем для повстанцев из Талибана, используемым ими в качестве стартовой площадки для нападений и укрытия от американского возмездия. К тому времени мы уже знали, что Пакистан разрешал им так поступать, и знали причину этого. То был стратегический расчет, который нам и следовало изменить, не изменяя число наших войск в Афганистане.

В этом заключался аргумент Холбрука. Наращивание войск в Афганистане было бы полезным, если бы мы могли оказать давление на Пакистан, направив сигнал Исламабаду о том, что мы настроены решительно и что он напрасно упорствует в своей поддержке повстанчества, стараясь обеспечить контроль над Афганистаном. Напротив, Холбрук считал, что неразумно направлять больше солдат просто для того, чтобы они вели борьбу лицом к лицу с талибами. Однако, чтобы убедить Пакистан в том, что мы говорим серьезно, нам в первую очередь надо было доказать, что мы собираемся оставаться в Афганистане. Пакистанцы никогда не считали, что американское вмешательство было чем-то большим, чем просто препятствием на пути, и что им придется долго ждать подтверждения своей правоты. Холбрук думал, что мы попытаемся изменить стратегический расчет Пакистана или, по крайней мере, постараемся убедить его в том, что ему не нужен Талибан для реализации своих стратегических целей. Он мог бы работать и с нами, и с кабульским правительством. То было рискованное дело, и его следовало бы начинать с приложения гораздо больших усилий с целью налаживания наших отношений с Пакистаном. Даже если бы нам не удалось убедить Пакистан в здравом смысле перемен, то его занятость обсуждением данного вопроса могла бы дать преимущество во времени и пространстве, чтобы мы успели переломить ситуацию в Афганистане. К сожалению, пакистанцы столкнулись с тем, что никто не захотел занять их дискуссией, на что они рассчитывали.

Двойственность в действиях Пакистана частично была симптомом имеющейся у него обиды за то, что его обошли стороной, а потом, после того как предыдущая афганская война против Советов была выиграна и Советы были изгнаны в 1989 году, отнеслись к нему как к стране-изгою. Пакистан также чувствовал себя очень уязвимым в связи с молниеносным взлетом Индии, стратегическая ценность которой для Запада значительно возросла. Пакистанцы сильно блефовали и скрытничали. Мы же хотели, чтобы они раскрыли все свои карты. Удалось бы нам убедить их в том, что наши планы на Афганистан будут совпадать с их стратегическими интересами? Если бы удалось, возможно, со временем они смогли бы пересмотреть свои стратегические интересы так, чтобы они в какой-то мере стали ближе к нашим.

Холбрук заявлял, что у нас были важные интересы в Афганистане, но жизненно важные – в Пакистане, и что у нас было больше возможностей осуществить наши стратегические цели в Пакистане, чем в Афганистане. Если бы нам это удалось, это пошло бы на пользу и нам, и всему миру. Как он и предупреждал, мы всегда будем сожалеть о том, что вовремя не побеспокоились по этому поводу и что впоследствии утратили возможность это исправить. «Если нам не удастся направить Пакистан на иной курс, – говорил он, – через 20 лет это место превратится в огромный сектор Газа с населением в 300 миллионов человек: без электричества, без воды, переполненный радикально настроенными людьми и до зубов вооруженный ядерным оружием». Это напомнило мне слова, однажды сказанные в беседе одним офицером ЦРУ: «Пакистан будет оставаться нашей головной болью еще в течение долгого времени, мои внуки еще будут просыпаться среди ночи из-за Пакистана». Легко было убедить людей в Вашингтоне в том, что Пакистан является предвестником катастрофы. Гораздо сложнее убедить их в необходимости что-то предпринять.

Холбрук понимал, что Белый дом, Пентагон и ЦРУ хотели, чтобы Пакистан разорвал связи с талибами и сделал больше для борьбы с терроризмом. Но этого никогда не случилось бы без хотя бы некоего подобия нормальных отношений между двумя странами. Холбрук здесь предпочитал сравнение с айсбергом: «В отношениях есть надводная часть, – говорил он, – но есть и подводная». Подводная часть включает сотрудничество в области разведки и безопасности, к чему мы очень сильно стремимся, в то время как надводная часть представляет собой помощь и поддержку, которую мы оказываем Пакистану. Вот тут сравнение с айсбергом не работало. Некоторые страны, в отличие от глыб льда, делают большей надводную часть, что помогает стабилизировать общую ситуацию – по крайней мере, так заявлял Холбрук. А в 2011 году, после его смерти, айсберг просто затонул.

Уже в 2009 году половина дипломатического состава американского посольства в Пакистане работала больше на разведку и на борьбу с терроризмом, чем на дипломатию и развитие. Наше консульство в Пешаваре скрывало за кирпичными стенами разные антенны. И это того стоило. ЦРУ собирало важную разведывательную информацию по Пакистану, которая давала возможность американским беспилотным летательным аппаратам (БПЛА) наносить удары по целям Аль-Каиды и несколько раз позволяла предотвратить террористические удары на Западе. Администрация Обамы начала проводить удары БПЛА в Пакистане в массовом масштабе, ликвидируя структуру контроля и управления Аль-Каиды и выводя из строя всю организацию66. Даже при всей двойственности действий Пакистана и чинимых им проволочках между ЦРУ и МРУ по-прежнему имело место сотрудничество по Аль-Каиде, и все, что заявляла администрация по поводу успехов в борьбе с Аль-Каидой, зависело от этого сотрудничества67.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.