ВОЗВРАЩЕНИЕ (Из бумаг покойного Антуана Понтине)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВОЗВРАЩЕНИЕ

(Из бумаг покойного Антуана Понтине)

«...Начинается эта странная история.

Он не был дома почти полгода, никто не знал, что с ним, где он. На молоденькую мадам Тайо было жалко смотреть – она так любила мужа, да и было за что его любить: самый красивый мужчина в Дао-Рао, храбрец, силач, да еще и весельчак, каких мало...

Это была очень тихая и ясная ночь. Все уже спали – все поселение, – только плескалась вода у причалов и хохотали гиены в саванне. Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо: время было тихое, теллаков отогнали в глубь страны, и сторожа на пристани мирно спали, не выпуская изо рта тлеющих сигареток, пока им не обжигало губы. Тогда они просыпались, прислушивались, закуривали новую сигарету, устраивались поудобнее и засыпали вновь.

Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо в Дао-Рао, но когда луна поднялась над саванной, он уже открывал калитку своего дома – тяжелый, усталый, запыленный. Мадам Прискита услыхала только, как хлопнула дверь внизу, как заскрипели старые ступени под грузными шагами, увидела, как задрожали и наклонились огоньки свечей на столе. Она узнала эти шаги и тихое звяканье шпор, но не успела даже подняться, как он вошел в комнату, сгибаясь в низких дверях; вошел и встал у порога, медленно стягивая с большой головы широкополую шляпу с потускневшим золотым шитьем...

Он был очень, очень утомлен – лицо его потемнело от загара и пыли, тонкий полузаживший шрам тянулся, пересекая лоб, исчезал в грязных спутанных волосах. Что-то новое, необычно беспокойное проглядывало в каждом его движении – в бегающих, красных от бессонницы глазах, в странной безразличной улыбке, в том, как он замолкал, прерывая себя на полуслове. Мадам Прискита согрела ему ужин, помогла умыться, дала ему чистое белье – он попросил ее об этом («не надо будить слуг»), да она и сама хотела быть одна со своей радостью. Говорил он немного и неохотно, ел без аппетита, много и жадно пил. Ухаживая за ним, она весело вполголоса болтала, рассказывая все последние события маленького города, и то ласково прижималась щекой к его тяжелому плечу, то тихонько целовала смуглую большую руку – тогда он отрывался от еды и, повернув к ней темное обветренное лицо, утомленно улыбался. Казалось, он все время прислушивается к чему-то очень далекому или чего-то ждет; два раза он вздрогнул так сильно, что зазвенели стаканы на столе, а поужинав, неожиданно встал, перебив ее на полуслове, подошел к широко открытому окну и долго вглядывался в голубую ночь, полную теней и прохладного ветра. Потом крепко запер ставни и обнял жену, которая, чувствуя что-то неладное, подошла и прижалась к нему.

– Что с тобой, Якомино? Ты ждешь плохих вестей? – тихонько спросила она его. В ответ он прижался губами к ее губам, и они долго стояли так во тьме, и дыхания их не было слышно в комнатке, слабо освещенной желтым мерцанием свечей.

Потом он пошел спать, попросив ее разобрать письма, лежащие в его сумке. Они будут нужны ему завтра рано утром, пусть она прочтет их все и ответит на те, на которые сможет. Он очень устал и не в состоянии сейчас сам сделать это. Он приляжет и будет дремать и ждать ее – там не очень много работы, часа на два, не больше. Он очень любил ее и страшно соскучился по ней, и он расскажет, почему от него не было писем так долго и будет просить ее прощения.

– Сегодня пятнадцатое? – спросил он, оборачиваясь, уже по пути в спальню. – Шестнадцатое? Ты уверена?

Она слышала, как он тяжело опустился на постель и уронил на пол башмаки. Писем было действительно немного, и она сделала уже половину дела, когда в спальне послышался шорох, и Якомино окликнул ее:

– Малютка, так ты совершенно уверена, что сегодня шестнадцатое?

Она сказала «да» и, читая очередное письмо, услыхала, как он встал с кровати и прошелся по комнате. Потом послышался щелчок, напомнивший ей те времена, когда, жутко полыхая, горела саванна и красные свирепые теллаки штурмовали маленький городок у реки, – в соседней комнате взвели курок. Она вздрогнула, но Якомино сказал негромко:

– Не бойся, девочка, что-то не спится, и я принялся чистить Старого Тома... Просто от скуки...

В его голосе слышалась улыбка, и мадам Тайо успокоилась и сама улыбнулась, услыхав давно забытую кличку. Старый Том – так звали большой пистолет Якомино, из которого он мог на полном скаку попасть в доллар, подброшенный в воздух...

Свечи почти догорели, и мадам Прискита читала последнее письмо, когда в спальне что-то громко стукнуло, упав на пол. Женщина подняла голову и прислушалась. Было очень тихо, только трещали цикады в саванне, и она торопливо дочитала письмо, сделала пару пометок и на цыпочках прошла в соседнюю комнату. Там было совсем темно – Якомино опустил шторы и закрыл ставни, – догадалась она. Пришлось вернуться за свечами, три уже погасли, одна – только что, дымок еще струился, распространяя запах воска.

Молодая женщина, аккуратно сложив письма, вошла в спальню – и тотчас по сумрачным стенам, по низкому тростниковому потолку забегали широкие тени, слабо блеснуло зеркало в углу на столе.

Якомино спал, полузакрытый тонким одеялом, уткнувшись лицом в подушку; его могучие плечи были неподвижны, одна рука свешивалась, почти доставая до полу – смуглая мускулистая с тонкой – знала мадам Тайо – нежной кожей, которая так сладко ласкает целующие губы. Женщина наклонилась, подняла с пола упавший пистолет, положила его на стол и сама села перед зеркалом, поставив рядом подсвечник. Ей было обидно, немножко обидно, чуть-чуть... Мог бы и подождать ее... Ведь не виделись полгода. Она страшно соскучилась... Нет-нет, какая она гадкая – он так устал, утомлен, чем-то удручен... Пусть, пусть спит, ласковый, любимый... Часы негромко отзвенели полночь...

Ей не спалось. Пробило полчаса после полуночи, потом час... Как тихо спит Якомино... Страшно устал, бедняжка... Ужасная все-таки должность – круглые сутки в седле или за веслами... Кругом степь, пыль, солнце беспощадное... Или болота – топь, кайманы ревут по ночам, как быки... змеи... москиты. Она повернулась тихонько на другой бок, стараясь не побеспокоить мужа. Обидно все-таки немножко – заснул, не подождал... А завтра – опять прочь из дому на месяц, на два... Цикады поют в саванне... Тихая ночь... тихая... Спать... Завтра раньше встать... завтрак Якомино...

Она дремлет и чувствует, как ее обнимают знакомые сильные руки. Дыхание на лице... Ласковые губы... Она отвечает на поцелуй, не в силах шевельнуться, не в силах открыть глаза... Влажные холодные губы скользят по ее лицу, шее, груди... Странно – такая жаркая ночь, а руки так холодны... Ты замерз, любимый мой? Как ласковы прохладные губы на груди... Сладкая, невыносимая истома охватывает мадам Тайо... Она шепчет что-то торопливо и бессвязно... Медленным тающим звоном уплывает сознание... Три негромких удара... Три часа пополуночи... В саванне, залитой лунным сиянием, кричат и кричат неутомимые цикады...

Она проснулась как от толчка, потянулась и разом приподнялась, припомнив все события прошлого вечера и ночи. В комнате было полутемно, сквозь ставни и шторы еле пробивались лучи ослепительного утра. Поселение уже пробудилось от сна – пролетели копыта по улице, кто-то весело захохотал, кажется, брат Долни, а вот неуклюжая Инна загремела ведром по ступенькам. Пора, пора! Она уселась на постели, поправляя волосы. Якомино еще спит... Странно...

Якомино лежал все в той же позе – уткнувшись носом в подушку, свесив тяжелую обнаженную руку. Он казался каким-то странно неподвижным, окаменевшим... неживым... Мадам Прискита тронула его за плечо и с криком отдернула руку – кожа была холодна как лед.

– Якомино! – закричала женщина, вскакивая на ноги и прижимаясь к стене. Пружины стонали под ее ногами, постель колебалась, и на секунду ей показалось, что муж пошевелился, но он не поднял головы, не переменил позы, и, крича от ужаса, мадам Тайо спрыгнула с кровати и, путаясь в рубашке, подбежала к окну и сорвала штору... Яркий солнечный свет, пробившись сквозь щели в ставнях, залил комнату – мадам Тайо увидела, как тело ее мужа медленно сползало с постели, увлекая за собой простыни и подушку, увидела, как оно тяжело и глухо рухнуло на пол, как широко раскинул руки мертвец, опрокидываясь на спину, обнажая широкую волосатую грудь и могучую шею, покрытую черными страшными пятнами... На улице перекликались испуганные голоса, трещала лестница под тяжестью бегущих на помощь, а она стояла, прижавшись спиной к горячему железу ставен и не отрывая взгляда от дико исковерканного лица, от посиневших раздутых губ – кричала, кричала, кричала сквозь судорожно закушенные, не чувствующие боли пальцы...

Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо в Дао-Рао. Никто не знал, где провел последние полгода этот неутомимый следопыт и охотник. Никто не видел его добычи. Письма, которые читала в эту страшную ночь несчастная мадам Тайо, исчезли – были, вероятно, похищены тем же человеком, который задушил хозяина дома в его собственной постели. Кто это был? God knows – говорят англичане. Время было тихое, теллаков прогнали в глубь страны, никто не жег саванну, и сторожа могли спать ночью от одного конца сигареты до другого, но это была Дао-Рао – река, населенная людьми без прошлого, а когда имеешь дело с такими, надо уметь промолчать даже там, где промолчать нельзя...

Мадам Тайо, наверное, сошла бы с ума – первое время она и была настоящей сумасшедшей, – если бы не ее беременность. Это чудесно повлияло на ее рассудок. Доктор Гой, лечивший ее (сам старый неизлечимый пьяница, но человек милейший), просто поражался, как быстро она пошла на поправку: стала узнавать людей, разговаривать, улыбаться и даже петь тихонько за рукоделием. О муже не вспоминала никогда и избегала говорить о нем – вставала тихонько и уходила прочь, и в глазах ее – или я ошибаюсь? – мелькали страх, растерянность, отчаяние... Один только раз она заговорила о нем, один-единственный – как только пришла в себя после трехмесячного бреда. Мы сидели втроем – доктор, я и она. Развлекали ее, болтали обо всем и ни о чем. Она молчала и только слабо и болезненно улыбалась. А потом вдруг спросила:

– Скажите, Понтине (она всегда звала меня просто Понтине, мы были с ней хорошими друзьями), скажите, Понтине, убийца Якомино найден?

Мы были страшно смущены, но она настаивала, и доктору, который вел следствие, пришлось рассказать все, что он знал. Сначала он говорил неохотно, потом разошелся и, забыв обо всем, начал даже полемизировать сам с собой и с мадам Тайо и занимался этим, пока я не наступил ему на ногу под столом. Убийца не найден. Подозрение падает на двух метисов, у которых были, по всеобщему свидетельству и по их собственному признанию, старые счеты с господином Тайо. Но улик нет никаких. Оба метиса яростно отрицают свою виновность. Следов убийца не оставил. Экспертиза установила, что убийство было совершено не позже двенадцати...

– Когда? – переспросила мадам Тайо, и мне почудилось, что она побледнела.

Нельзя сказать точно когда, разглагольствовал доктор, распространяя запах дешевого рома, нельзя сказать точно, но, во всяком случае, не позже полуночи.

– Этого не может быть, – сказала мадам Тайо резко.

Доктор обиделся. Что значит – не может быть? Это определено совершенно научно, и он может повторить при всех и при ком угодно те факты, которые заставляют его сделать такой вывод. Скажем, состояние тетануса... Тут он понес какую-то околесицу по-латыни, и я, видя, что мадам Тайо бледнеет все сильнее и сильнее, наступил ему на ногу и давил до тех пор, пока он не замолчал. Воцарилось неловкое молчание. Доктор извинился и ушел, я хотел последовать за ним, но мадам Прискита удержала меня. Минут пятнадцать мы сидели молча, потом она начала говорить и рассказала мне все, что знала сама. Я несуеверен, но мне стало страшно. Я ничего не смог объяснить ей, помню – бормотал что-то совершенно бессмысленное... Я был просто ошеломлен тогда, а белое худое лицо мадам Тайо было ужасно...

– Чей это ребенок? – спрашивала она, стиснув тонкие руки. Я молчал. Больше она никогда не заговаривала о муже... Никогда, до самой смерти.

Через положенное время она родила мальчика – большого, тяжелого. Он убил свою мать – несчастная умерла, не приходя в сознание, у меня на руках.

– Три часа, три часа... – шептала она в бреду. И еще: – Понтине, дайте ему имя... У него нет отца... У него не было отца...

Никто не понимал ее, кроме меня, конечно. Несчастная женщина.

Я усыновил мальчишку и дал ему имя Хао, что значит «Удивительный» на языке ауров. Если бы я знал, что ждет этого крикуна! Сколько горя он принесет людям, как страшна будет его судьба! Три больших родимых пятна величиною с пятак были на его тоненькой шейке – рука дьявола, говорила старуха нянька, он еще многих сделает мертвыми – этот дьяволенок, убивший ту, которая родила его. Как она была права – старая колдунья!

Чертовски странный был этот мальчик! Помню...»

На этом рукопись прерывается, но архив дядюшки Понтине велик. Я не теряю надежды отыскать продолжение этой любопытной истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.