2. Сэр Джон в отчаянии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Сэр Джон в отчаянии

Осенью 1914 года у Ллойда Джорджа, британского министра финансов, состоялся разговор с командующим 2-й армией Кастельно. Обсуждая встающие перед союзниками трудности, валлиец вспомнил о величайшем военном Франции: «Ах, Наполеон, Наполеон! Будь он сейчас с нами, предпочел бы оказаться “где-нибудь еще”»{604}. Но потом на вопрос, сможет ли Франция прогнать немцев со своей земли, Кастельно уверенно ответил: «Должна!» Своей уверенностью в том, что обсуждать здесь нечего и выбить врага – это единственный возможный исход, он обозначил стратегическую проблему, вставшую перед французами на долгих четыре года. Проблема состояла в том, что немцы оккупировали крупные участки французских и бельгийских земель, в результате чего союзникам приходилось постоянно проводить наступательные операции, чтобы отвоевать у кайзеровских войск их трофеи.

Но каким образом? Поклонники Галлиени доказывали впоследствии, что в том великом переломе, которого добилась французская армия в сентябре 1914 года, есть и его заслуга – не в последнюю очередь из-за падения веры в Жоффра. В первые недели войны главнокомандующий в стремлении исполнить «План XVII» устроил череду кровопролитных сражений, унесших жизни более 100 000 человек. Не разобравшись в намерениях и дислокации немцев, он обрек свои войска на катастрофу. Скончайся Жоффр 1 сентября, история запомнила бы его только как мясника и головотяпа. Однако он успеет совершить и другие просчеты, обходящиеся стране еще дороже, прежде чем в декабре 1916 года его наконец снимут с должности.

И все же в те несколько недель на рубеже августа – сентября 1914 года, когда генерал еще не метил в самые выдающиеся полководцы всех времен, он получил свой «момент славы». Первым существенным достижением Жоффра было то, что череда разгромов в Пограничном сражении не обернулась для него нервным срывом. Это поколение европейских генералов было готово к серьезным потерям в любой крупной битве; большинство офицеров высшего командного состава списки потерь не пугали, напротив, героическое сопротивление врагу считалось признаком доблести. Тем не менее это не спасло нескольких командиров с обеих сторон от приступов депрессии осенью 1914 года.

Жоффр же устоял. Пусть с опозданием, но этот медлительный, степенный, жесткий человек разгадал намерения противника. И он сохранил самообладание, когда его теряли все вокруг – французы, британцы и немцы; его олимпийское спокойствие и железная воля помогли отобрать победу у кайзеровских армий. Переход Жоффра от роли наблюдателя за кровавой расправой в Пограничном сражении к роли спасителя союзников состоялся 25 августа, когда он начал масштабную переброску сил из Эльзаса-Лотарингии на север. Рассчитывая, что сооруженные до войны грозные укрепления сдержат немецкие массы, он передислоцировал 20 пехотных и три кавалерийские дивизии в центр и на левый фланг союзного фронта. Передислокация требовала составления нового железнодорожного расписания, поэтому завершиться могла не раньше 1 сентября. Тем временем продолжалось отступление на левом союзном фланге, однако по центру фронта французские армии успели провести несколько важных и успешных контратак – в частности, 25 августа против немецких войск, движущихся на Нанси. Кастельно, командующий этим сектором, проявил мастерство, обороняясь от наступающих со стороны Моранжа войск кронпринца Рупрехта.

Несмотря на грузную комплекцию, Жоффр в эти дни действовал с небывалой энергией. Телефон как средство командной связи он ненавидел и, в отличие от Мольтке, который до 11 сентября не покидал своего штаба, изъездил, встречаясь с генералами, не одну сотню километров по пыльным дорогам, забитым войсками и беженцами. За рулем летящего с головокружительной скоростью автомобиля сидел бывший гонщик Жорж Буйо, получивший эту должность за свои победы на Французском гран-при в 1912 и 1913 годах. Мелькающий тут и там кортеж главнокомандующего стал привычным зрелищем в тыловых частях.

Британцы продолжали отступать почти в ногу с тремя отходящими по правому флангу от них французскими армиями, которые вели гораздо более ожесточенные и кровопролитные арьергардные бои, чем сражения при Монсе и Ле-Като. Ланрезак пребывал в уверенности, что 2-й британский корпус 26 августа был разбит наголову, и эта уверенность лишь укрепляла презрение подчиненных генерала к своим британским союзникам. Жоффру пришлось смириться с продолжающимся отступлением, поскольку новая, 6-я армия, которую он начал формировать на левом фланге, могла вступить в бой не ранее чем через неделю. Было ясно, что изначальный план, очерченный в Общем приказе № 2 от 25 августа, уже не имел смысла, поскольку намеченные для удара позиции постепенно занимали немцы. Значило ли это, что утратила жизнеспособность сама концепция мощного наступления на севере? Британского главнокомандующего и его офицеров занимало только спасение своей маленькой армии от непоправимой, как им казалось, катастрофы, постигшей французов. К 28 августа союзники отступили к югу от Соммы. Три дня спустя они начали переправляться через Эну и двинулись через Шампань, оставив Реймс.

Разного рода недоразумения только обостряли взаимную неприязнь союзников. 30 августа штаб Ланрезака отправил депешу в ставку британского командования с просьбой взорвать стратегический мост через Уазу под Байи. Лишь через несколько потерянных часов к мосту был направлен отряд саперов. Они въехали на мост в темноте, не заметив, что позиции уже заняты немцами; все саперы погибли, переправа осталась цела. На следующий день, 31 августа, 5-я армия продолжила отступать под палящим солнцем. Французам отчаянно требовалась помощь кавалерии Алленби, которая прикрыла бы их левый фланг. Луис Спирс, проявив творческий подход, принялся обзванивать начальниц почтовых отделений в возможных местах дислокации британских войск. На одном из звонков он наконец добился успеха: начальница нашла жандарма, а тот, в свою очередь, позвал к телефону английского гусара, с которым Спирс когда-то служил. Офицер обещал передать сообщение дальше и попытаться организовать переброску кавалерии в разрыв между двумя армиями. Однако ничего сделано не было.

Тем временем британская ставка практически не выходила на связь, перебираясь все дальше на юг и погрузившись в мрачное молчание. Сэр Джон с подчиненными, на взгляд Спирса, теперь «мало интересовался событиями, непосредственно не затрагивающими британскую армию»{605}. 31 августа запомнилось главным образом тем, что командующий британскими войсками превзошел самого себя, отправив в Лондон телеграмму, в которой излил свое отвращение к французам и кампании, которую вынужден совместно с ними вести. «Не понимаю, почему меня заставляют идти на риск, грозящий полной катастрофой, чтобы спасать их во второй раз, – писал он. – Я думаю, вы не представляете, насколько плачевно состояние 2-го корпуса, которое лишает меня возможности контратаковать».

Военный кабинет ошеломили подобные капризы военачальника, командующего единственной на европейском театре военных действий британской армией. Телеграмма сэра Джона попала в Лондон в критический момент. На протяжении почти всего первого месяца военного конфликта масштабные события на Континенте и участие в них британской армии были окутаны завесой тайны и недоговоренности. Газетные репортажи поначалу были редки, но неизменно бодры. The Times 17 августа вышла с оптимистичным заголовком: «Немцев выбили из Динана». По сложившемуся обычаю многие офицеры экспедиционных сил в письмах домой преуменьшали свои мытарства. 30-летний капитан Оксфордширско-Букингемширского полка Гарри Диллон 29 августа живописал: «Я в отличной форме, все идет тип-топ. Мы совершили длинный марш-бросок – страшное дело, 25 часов почти без остановки, и так уже не первый день. Ноги гудят иногда совершенно невыносимо. Мы ударили в самую гущу немецкой армии и положили многие тысячи немцев. <…> Эти свиньи вытворяют совершенно недостойные вещи. Как-то раз гнали перед собой женщин и детей. <…> В другой раз переоделись во французскую форму и выскочили с криками. <…> Но мы всюду их побеждаем».

Оставим за скобками подобную чушь, призванную ободрить родных, однако даже премьер-министр не подозревал о том, какие масштабные, по сравнению с британскими, сражения приходится выдерживать французам. Дважды перечитав телеграмму о битве при Монсе, Асквит смиренно заметил Китченеру: «Полагаю, вы делаете все от вас зависящее». Он постоянно упоминал нежелание французов сражаться, ссылаясь на сложившееся в британской армии мнение, что союзники находятся в состоянии паники. 24 августа Кабинет обсуждал возможность эвакуации британских экспедиционных войск через Дюнкерк, но позже паника немного улеглась. Морис Бонэм Картер, главный личный секретарь Асквита, писал Вайолет Асквит 28 августа с характерным националистическим самомнением: «Наши творят чудеса и, мне кажется, попросту спасли положение французов»{606}. В аналогичном ключе высказался 29 августа и сам Асквит: «Бельгийцы… поистине бравые ребята – сильно выигрывают в сравнении с французами – и сейчас собирают свои войска»{607}. Глава Британии явно не представлял себе масштабы происходящего ни на фронте, ни в тылу. В тот же день он мимоходом упомянул Венеции Стэнли о том, что русские могут переправить во Францию через Архангельск три-четыре армейских корпуса: «Хорошая идея, как полагаете?» Два дня спустя он нацарапал наспех пару строк с пометкой «СЕКРЕТНО»: «Русские не прибудут – им нужно около полутора месяцев на дорогу до Архангельска!»

Асквит, несмотря на блестящий ум и чутье, рассуждал об этих важнейших стратегических вопросах словно о досадной неявке отдельных гостей на открытый прием. Весь август, когда страна уже воевала, премьер-министр по своему неизменному обыкновению проводил выходные за городом. Как-то раз, возвращаясь из кентской идиллии, он увидел на обочине автомобилиста с заглохшим двигателем и по-товарищески взял его на буксир до ближайшего города. В другую подобную поездку он подбросил двух маленьких ребятишек, возвращающихся после выходных из Маргейта в лавку в Луишем, посадив одного к себе на колени.

Совершенно незачем искать в этих мелких добрых поступках циничные мотивы, никто не фотографировал отзывчивого премьер-министра для газеты, они были элементарным проявлением его отеческого участия. Однако попробуйте представить себе, чтобы Уинстон Черчилль, руководивший страной во время следующей войны, вел себя подобным образом, когда решаются вопросы жизни и смерти. Не получится. Почти все слова и поступки Асквита в 1914 году представляли собой сдержанный отклик сдержанного человека на разворачивающуюся катастрофу, которую не представлялось возможным сдержать. Не имея ни навыков, ни намерения руководить военными операциями, он целиком положился на Китченера и Военное министерство. Позора в этом нет, не каждому дано быть военачальником. Однако и на роль руководителя страны в чрезвычайной ситуации такого калибра он годился не больше, чем Невилл Чемберлен в 1940 году.

Простые британцы между тем знали о происходящем на Континенте еще меньше. 18 августа The Times заявляла с уверенностью: «Ясно, что немецкая армия пока не перешла к тому масштабному и стремительному наступлению, которое пророчили нам профессора военных наук». Три дня спустя, когда стало очевидно, что на самом деле происходит прямо противоположное, Chronicle сообщила читателям: «Началась грандиозная битва, которая, по всей вероятности, решит судьбу Европы и перекроит ее карту». После этого 10 долгих дней публика оставалась в неведении относительно развития событий, что только усугубляло распространяющуюся (особенно в социально и политически неудовлетворенных «низших слоях») апатию.

Ректор Итона Эдуард Литтлтон написал в The Times письмо (которое было напечатано 24 августа), ужасаясь нравственной низости этих людей: «Среди рабочего люда встречается мнение, что в случае победы Германии хуже им жить не станет. С этой мыслью необходимо бороться, иначе жди беды». После выходных на природе тогда же, 24 августа, парламентский адвокат Хью Годли писал Вайолет Асквит: «Невероятно, как мало жители сельских районов знают и думают о происходящем. <…> Их гораздо больше интересуют собственные дела»{608}. В тот же день предполагаемые успехи русских в Восточной Пруссии и победы сербов над австрийцами вызвали всплеск бурного оптимизма в прессе. Строились смелые прогнозы, что царские войска вскоре возьмут Кенигсберг, а затем двинутся на Данциг. Шарлатан Горацио Боттомли достиг высот слащавой сентиментальности, заявив в своем еженедельнике John Bull: «Пусть каждый британец со спокойной уверенностью смотрит в золотое будущее, когда умолкнет пушечный гром, и мы вместе с женами и детьми соберемся воспеть подвиг наших дорогих павших друзей и новую эру, где навеки воцарится Князь Мира».

Но затем вести о неудачах французов начали просачиваться в Уайтхолл и Вестминстер. Гражданский служащий Адмиралтейства Норман Маклеод с раздражением писал в дневнике 24 августа: «Если они [французы] не могут защитить собственную страну, помогать им бесполезно»{609}. На следующий день военный корреспондент The Times предсказал – совершенно точно, пусть и через два дня после случившегося, – что британская армия у Монса вынуждена будет отступить вместе с французами дальше на юг. Тогда же, 25 августа, Норман Маклеод переговорил с Четвертым морским лордом капитаном Сесилом Ламбертом, «который крайне мрачно смотрел на складывающуюся ситуацию; по его мнению, французская армия отпора немцам дать не сможет: “Сдается мне, пропустят они немцев. Что ж, нужно настраиваться на то, чтобы довести дело до конца, мы сейчас в том же положении, что и 120 лет назад”». Однако Маклеод отметил, что ближе к вечеру Ламберт приободрился: «Наши отлично справились и в целом понесли небольшие потери – ситуация обнадеживает»{610}.

Редактор новостей Daily Mail писал в дневнике 26 августа: «Опубликована первая статистика британских потерь. Свыше 2000 человек. Какие страшные цифры, а ведь война едва началась. Все обсуждают новость не иначе как тревожным шепотом»{611}. В эти первые недели, когда еще не всю полосу заполонили цифры, The Times публиковала краткие биографии погибших офицеров, например: «Лейтенант Клод Генри родился в 1881 году, в 1903 году поступил в Королевский Вустерширский полк. <…> С 1909 года до июля нынешнего служил в Западноафриканских пограничных войсках. <…> Капитан Дугальд Стюарт Джилкисон родился в 1880 году, поступил в Шотландский стрелковый полк в 1899 году. Служил под командованием сэра Редверса Буллера в Ледисмитской освободительной армии». Досье сопровождались фотографиями, иногда до боли мирными, как, например, у снятого в футбольной форме лейтенанта Раунда из Эссексского полка. В то время The Times еще могла позволить себе напечатать полный список сотен спасенных с налетевшего на мину в Северном море крейсера Amphion – вскоре от подобной роскоши придется отказаться.

Потрясающая наивность британцев по отношению к творящемуся на Континенте проявилась и в таком, например, объявлении: «Поразительная преданность Индии своей империи в грозный для нее час не устает восхищать весь мир. С трогательной самоотверженностью она отдает на службу Британии своих принцев и крестьян, войска и сокровища. Отблагодарите Индию, и вы не останетесь внакладе. Пейте “Чистейший индийский чай” дома, спрашивайте “Чистейший индийский чай” в кафе и ресторанах».

Принятая у французов и британцев практика изоляции прессы от армии имела весьма нежелательные последствия. Гражданское население мучительно страдало от отсутствия хоть каких-нибудь сведений о судьбе своих солдат. За неимением других источников информации, кроме скупых официальных бюллетеней, корреспонденты на свой страх и риск пытались проникнуть на фронт. Основную массу разворачивали обратно. Существует история (возможно, невыдуманная) о группе репортеров, которых задержали по дороге на поле боя и доставили к Горацию Смиту-Дорриену. Когда один из них назвался представителем The Times, генерал ответил язвительно, что лорд Нордклифф волен наградить подчиненного за усердие и предприимчивость, однако он лично отправляет всю группу под конвоем в Тур, чтобы охладить горячие головы до конца войны{612}.

В отсутствие фронтовых очерков обозревателям оставалось довольствоваться только домыслами и слухами. Редакторы принялись публиковать письма солдат к родным и близким, которые передавали в газету матери и жены, восхищенные подвигами своих героев. Вскоре выяснилось, что многие из этих рассказов оказались сильно приукрашенными или попросту вымыслом чистой воды. Стрелковая бригада пришла в ярость, прочитав растиражированное в прессе письмо состоящего у них на довольствии солдата по фамилии Кертис, который описывал проявленное им в ходе отступления геройство. На самом же деле это был дезертир, который бежал в тыл, так и не побывав в бою.

Между тем Illustrated London News от 29 августа называла британские войска под Монсом «победоносными». Чарльз Лоу успокаивал читателя, проводя аналогию между нынешним отступлением и отходом армии Веллингтона после битвы при Катр-Бра в 1815 году: «Нужно было всего лишь un peu reculer pour mieux sauter[20], и вуаля – победа при Ватерлоо. <…> Мы преподали французам урок тогда, а теперь – почти на том же месте – подаем им пример». Стоит ли удивляться, что Жоффра и его подчиненных раздражало такое поразительное высокомерие?

Весть о том, что кампания на Континенте на самом деле идет из рук вон плохо, обрушилась 29 августа на читателей как гром среди ясного неба. The Times опубликовала репортаж из Амьена, датированный 28 августа: «Положение дел на севере выглядит угрожающим». В хаосе отступления репортерам наконец удалось побеседовать с несколькими солдатами, которые нарисовали крайне мрачную картину. Дальше было хуже: когда репортер The Times Артур Мур пробирался на велосипеде по французской фронтовой дороге, он повстречал солдат, отставших от экспедиционных войск, и, выслушав их рассказ, удалился писать подробный репортаж о бедствиях британской армии, который вышел в специальном выпуске газеты от 31 августа и стал сенсацией. Из репортажа следовало, что экспедиционные войска потерпели сокрушительное поражение: «Страна должна уяснить определенные факты, – писал Мур. – Правда горька, но мы должны посмотреть ей в лицо. Нам нужно пресечь дальнейшие потери, оценить положение дел, стиснуть зубы покрепче. <…> Я не вижу страха ни в чьих глазах. Армия разбита, но не сломлена, отступает, но не затравлена. <…> Наши потери велики. Передо мной прошли остатки многих полков. <…> В общем и целом первое большое наступление немцев удалось. Мы должны осознать, что британские экспедиционные войска, принявшие на себя немалую часть удара, понесли страшные потери и нуждаются в немедленном и сильном подкреплении». В заключение он писал, что немецкая армия тоже потерпела большой урон: «Не исключено, что она сейчас на пределе своих сил».

The Times озаглавила репортаж напыщенной передовицей: «Британская армия покрыла себя новой неувядаемой славой, затмив все подвиги прошлых лет. <…> Вынужденная отступать под натиском превосходящих сил противника, она сохраняет хоть и потрепанный, но не сломленный строй». Репортаж произвел эффект разорвавшейся бомбы и привел в ярость остальную британскую прессу, послушно следовавшую указаниям правительства поддерживать боевой дух, пичкая публику банальностями. Асквит высказал неодобрение и отверг вывод Мура о том, что армия разбита. Однако в самый разгар страстей вокруг статьи в The Times пришла секретная телеграмма от главнокомандующего, описывающая состояние британской армии в том же ключе, что и автор сенсационной статьи. Оба были неправы и отчаянно преувеличивали. Однако пораженческие настроения Френча грозили куда более серьезными последствиями: он сообщил премьер-министру, что намерен удалиться за Сену и основать новую перевалочную базу в порту Ля-Рошель. Главнокомандующий, вне всяких сомнений, видел себя не иначе как сэром Джоном Муром в Испании веком раньше, спасающим свою храбрую маленькую армию отходом к Ла-Корунье.

По Лондону ходили самые дикие слухи, несправедливо оскорбительные для французской армии. Норман Маклеод цитировал в дневнике рассказы о полном разгроме; о том, что британский главнокомандующий якобы угрожает увести экспедиционные войска в Англию; о французской кавалерийской дивизии, якобы отказавшейся поддержать теснимые противником британские войска, «ссылаясь на усталость»; о том, как британцы сражались без передышки в течение 11 дней, пока «не кончились последние силы»{613}. Четвертый морской лорд с усталым вздохом сказал Маклеоду, что, похоже, Британии придется спасать французов, жертвуя собой, как когда-то Веллингтон спас испанцев. На следующий день этот высокопоставленный чиновник признался по секрету: «Французам велено сражаться, либо пусть катятся к чертям».

Вот в такой накаленной обстановке в Вестминстере и Уайтхолле Кабинет получил телеграмму сэра Джона Френча. Намерение главнокомандующего британской армии в боевой обстановке фактически умыть руки и отказаться от дальнейшего участия в кампании представляло собой серьезнейшую проблему. Если британские экспедиционные войска в одностороннем порядке бросят французов в разгар кампании, последствия для союзных сил будут разрушительными. Кабинет принял решительное, но далекое от неизбежного решение: англо-французская солидарность превыше всего. Фельдмаршалу придется отказаться от своих намерений. Ему будет отдан прямой приказ удерживать британские войска недалеко от войск Жоффра, двигаясь параллельно с ними. Военный министр Китченер безотлагательно отправился в Париж, чтобы проследить за исполнением приказа. Главнокомандующий должен оставить свои позорные попытки покинуть Францию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.