Глава 53 ПРАВИЛА ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ И ЗАКОНЫ ШАРИАТА

Глава 53

ПРАВИЛА ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ И ЗАКОНЫ ШАРИАТА

Мы ехали на машине по одному из южных районов Тегерана. В окно я видел вереницу автомастерских и магазинчиков, торговавших велосипедами. Так как была пятница, витрины всех магазинов были закрыты. На улицах, на тротуарах и в кофейнях никого не было. Тем временем мы доехали до огромной пустынной площади с круговой транспортной развязкой, подобные которой я видел по всему городу. Чтобы повернуть налево, нам нужно было развернуться, проехав всю площадь.

Я тут же заметил, что мой друг, сидевший за рулем, хочет сразу повернуть налево, не объезжая вокруг. Он внимательно смотрел по сторонам, не подъезжает ли к площади другая машина, и пытался решить, следовать ли правилам дорожного движения или проявить смекалку, что, как он был уверен, от него ждали в непредвиденных ситуациях.

Я очень хорошо помню себя в таких ситуациях, когда в молодости ездил на отцовской машине по Стамбулу Я тоже старался выполнять правила, когда ехал по центру, где, как любили выражаться газетчики, «царила автомобильная анархия», но, свернув на маленькие безлюдные переулки, выложенные брусчаткой, я обычно ехал как вздумается. Казалось, в том, чтобы подчиниться знаку, запрещающему левый поворот, на переулке, где нет ни одной машины, или терпеливо ждать на какой-нибудь безлюдной окраинной площади среди ночи, пока переключится красный свет, была какая-то постыдная для практичного интеллектуала формальность. В те дни мы слегка презирали водителей, дотошно соблюдающих все правила — нам казалось, что им не хватает навыков, сообразительности, воли и фантазии. Казалось, что дорожные правила на пустых улицах соблюдают только те, кто не выбрасывает тюбик, не выдавив из него последней капли пасты, и читает все аннотации к лекарствам. Это презрение к соблюдению правил хорошо иллюстрировали карикатуры из западных журналов 1960-х годов: на бесконечной дороге, тянувшейся среди пустыни где-то в Америке, стоял одинокий водитель, ожидая, пока загорится зеленый свет…

Когда я вспоминаю Стамбул 1950–1980 годов, мне начинает казаться, что за презрением к правилам дорожного движения стояла не тяга к анархии; скорее за этим скрывались антизападный национализм и неуловимое стремление проявить турецкую смекалку: мы — это мы, мы живем в своем мире по своим правилам. В шестидесятых и семидесятых годах стамбульцы гордились этой смекалкой — они могли ударом кулака починить приемник, который не мог починить даже его немецкий производитель, или отремонтировать телефон, привинтив куда надо всего один шуруп. Естественно, за всеми этими подвигами крылось желание показать, что у нас, в отличие от Запада, ощущавшего превосходство благодаря своим технологиям и культуре, были природная мудрость и сообразительность.

Но когда мы сидели в машине на окраине Тегерана, я знал, что водитель, который все никак не мог решить, следовать ли ему правилам или проявить сметливость, был далек от националистических идей, поскольку знаю его давно. Проблема его была гораздо более приземленной: мы торопились, и он не хотел терять время на разворот; с другой стороны, ему не хотелось, чтобы мы из-за спешки попали в аварию, поэтому он внимательно смотрел на все прилегавшие к площади дороги.

Между тем накануне, когда мы гуляли по запруженным машинами проспектам и улицам Тегерана, глядя на бесконечные автомобильные пробки, он с грустной улыбкой пожаловался мне, что в Тегеране теперь никто не соблюдает правил движения. За день мы видели множество аварий, серьезных и не очень, но всякий раз, глядя, как спорят и кричат друг на друга водители столкнувшихся автомобилей — марки «пейкан», иранского производства, — мы сочувственно улыбались «по-европейски», как люди, которые всегда соблюдают правила. А сейчас в улыбке моего приятеля, собиравшегося нарушить правила, читалось некоторое беспокойство.

Я помню, что сам испытывал похожее беспокойство, к которому примешивалось еще и чувство одиночества. А теперь и нашему водителю предстояло решить эту проблему. И поэтому ему нужно было просчитать все возможные ситуации, убедиться в том, что все пути свободны, и быстро принять решение, сознавая, что в его руках собственная жизнь и жизни окружавших его людей.

Вы можете возразить, что он сам избрал этот путь, отказавшись соблюдать правила. Но даже если бы наш водитель, слишком хорошо знакомый с улицами и автомобильными порядками Тегерана, и не выбрал этот путь, он прекрасно понимал, что все равно обречен на одиночество на здешних улицах. Даже если бы он соблюдал эти «европейские» правила, другие — такие же опытные и сметливые люди, вроде вас, все равно бы их не соблюдали. Водитель в Тегеране везде, кроме центра, должен следить не только за светофором и за соблюдением правил движения, но и за другими водителями, которые могут совершенно не замечать его. Водитель на Западе может спокойно перестраиваться в другой ряд, зная, что все вокруг едут по правилам, и может думать о чем-то своем или слушать музыку. Зато водителю в Тегеране ведомо чувство иного порядка — он знает свободу, которая, правда, лишает его покоя.

Когда я посетил Тегеран и увидел хаос и разрушения, учиненные водителями, яростно и находчиво воевавшими с правилами дорожного движения ради сохранения своей независимости, я подумал, что вспышки их попирающего правила индивидуализма странно противоречат шариатским законам, которые регулируют все сферы жизни города. Режиму исламистской диктатуры потребовалось завязать женщинам платки, ввести цензуру книг, заполнить тюрьмы, а на стенах города развесить портреты шехидов, павших за свою страну и религию, чтобы создать впечатление, что весь город и все общество разделяет их взгляды. Странно, но на центральных городских улицах, забитых автомобилями жаждавших независимости водителей, противостояние религиозным законам ощущалось сильнее. В то время как государство жестоко стремилось уравнять всех, навязывая соблюдение правил, предписанных Священным Кораном, на правила дорожного движения, выполнение которых, казалось, тоже должно было контролироваться государством, никто не обращал внимания, считая дороги местом, где можно проверить свою сообразительность, пределы свободы и возможности фантазии. И многие иранские интеллектуалы, чья свобода была так жестоко ограничена законами шариата, со смелостью, которой я не могу не восхищаться, старались доказать, что живут не в гитлеровской Германии и не в сталинской России, демонстрируя мне у себя дома, что могут обсуждать все что хочется, одеваться как хочется и пить сколько хочется изготовленных в домашних условиях алкогольных напитков.

Читатель помнит, как в финальных сценах «Лолиты» Гумберт, убив Куильти, едет в своей столь знакомой нам машине с места преступления и внезапно решает выехать на встречную полосу. Боясь быть неправильно понятым, он тут же поясняет, что это не знак протеста и не символический поступок. Человек, совративший маленькую девочку и совершивший убийство, уже преступил все законы. Но читатель и сам давно догадался, что делает историю Гумберта столь притягательной: одиночество преступника и его чувство вины, которые мы разделяем с ним с первых страниц повествования.

Мой друг-водитель, недолго поколебавшись, решил срезать путь, выехал на встречную полосу и благополучно повернул налево, совсем как когда-то делал я на улицах Стамбула; мы радостно улыбнулись друг другу сознавая, что мы, умные, нарушаем правила. Самым печальным было то, что мы знали (как Гумберт, который великолепно рассказывал о своих преступлениях, или как жители Тегерана, нарушавшие законы шариата только у себя дома, в кругу семьи или друзей), что единственные правила, которые мы можем нарушить открыто, при всех — это правила дорожного движения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.