Часть третья

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть третья

I

28-го марта следующего года в выездной сессии N-ского окружного суда разбиралось дело об Иване Кирильеве. В каждый из предыдущих пяти дней решалось по полудюжине и более уголовных дел; на 28-е марта назначено было только два. Сделано было так потому, что защищать убийц Ивана приехал из Москвы молодой, но уже вошедший в славу адвокат, и председательствующий суда знал, что, когда выступает эта знаменитость, дело затягивается чуть не на целый день.

Суд заседал в помещении уездного съезда, в третьем этаже кирпичного дома, в длинном, просторном зале, выходящем семью окнами на обширную соборную площадь с каменными рядами лавок и магазинов.

Стороны и свидетели по обоим назначенным к разбору делам собрались, согласно повесткам, к 9-ти часам утра, но дело об Иване Кирильеве, шедшее последним, началось слушанием только около 4-х часов дня.

К этому времени из боковых дверей в зал бойкими шагами вошел в мундире, при шпаге, с белой цепью на шее, судебный пристав – маленький, кругленький, совершенно лысый господин с близорукими, выпуклыми глазами, придавашими его вообще добродушному лицу с торчащими в стороны русыми усами выражение рассерженного кота.

– Суд идет. Прошу встать! – громко провозгласил он.

Все встали. Зал был битком набит публикой. На задних скамьях разместились мужики и бабы – все родные, знакомые, сваты и односельцы Ивана и его убийц. Тут был и Степан с Палагеей, с двумя старшими дочерьми, из которых Анютку недавно насильно выдали замуж, и другие родственники, все родные Горшкова и Лобова, Акулина с детьми, зятем и дядьями покойного Ивана. Серый люд толпился и в передней, и на лестнице, и даже на подъезде. Двое дюжих городовых, стоявших у вторых дверей зала, едва сдерживали напор толпы. Передние скамьи были заняты чистой публикой, пришедшей послушать речь московской судебной знаменитости, и приставу, чтобы разместить всех, пришлось распорядиться поставить целых два ряда стульев в проходе между передней скамьей и резной невысокой коричневой решеткой, перегораживавшей зал на две половины. Как раз около нее столпились все присяжные заседатели, человек около тридцати.

Вслед за приставом в зал вошли судьи в мундирах с толстыми золочеными цепями на шее у каждого.

Председательствующий – внушительного вида сухощавый господин неопределенных лет, с серой растительностью на сером лице и стриженой бобриком голове, с тяжелым взглядом усталых глаз занял кресло за серединой длинного стола, покрытого красным сукном, отороченным золотой бахромой, со спускавшимися почти до пола кистями по углам. Остальные два члена сели по обеим сторонам председательствующего.

С одного края стола поместился тщательно причесанный, с завитыми тонкими усами и шелковистой бородкой на тонком, красивом, малоподвижном, почти безжизненном лице молодой товарищ прокурора, с другого, лицом к нему и в профиль к судьям, – секретарь с грубым, прыщеватым лицом и толстыми черными усами.

На стене за спиной судей висели большие портреты Государей; в святом углу под иконой, на тумбочке, стояло открытое зерцало.

В зале находился и адвокат в черном фраке, в туго накрахмаленной белой сорочке. Он поместился за особым столиком, впереди скамьи подсудимых.

При первом взгляде со стороны казалось, что эти люди в мундирах и золоченых цепях, отделенные от других массивной решеткой, так торжественно восседающие на возвышении, на виду у всех за красным столом, совершенно особые высшие существа, призванные решать судьбу других простых людей, составляют одну дружную семью.

На самом деле это было далеко не так.

Председательствующий и молодой товарищ прокурора хотя и жили в одном губернском городе и чуть ли не каждый день виделись в суде, но ничего общего вне службы между собой не имели, даже не бывали друг у друга и в душе недолюбливали один другого.

Правого члена уездного суда, много лет уже без повышения занимавшего свою должность в городке, председательствующий уважал, как знающего опытного юриста, но презирал, как консерватора, и относился к нему свысока за то, что тот оказался «затертым» по службе.

Левый член, почетный мировой судья и земский деятель, был совсем не юрист и в составе суда являлся случайным гастролером.

По распоряжению председательствующего два конвойных солдата с шашками наголо ввели подсудимых в зал.

Все они были щегольски одеты, в своих новых пиджаках и хороших сапогах. Никакого смущения или стыда незаметно было на их лицах. Сашка, как всегда, глядел угрюмо, по-волчьи, исподлобья; Лобов своими блестящими озорными глазами спокойно осматривал зал; спокоен был и Горшков. Серых зрителей приводили в завистливое удивление их белые сытые лица и толстые шеи, особенно у Сашки Степанова.

– Ишь какие загривки себе наели на казенных хлебах... – перешептывались на задних скамьях.

– А што ж им?! Никакой тебе работы, никакой заботы; как не наесть?! Всякой так-то наел бы...

Председательствующий спросил у каждого из подсудимых имя, отчество, фамилию, вероисповедание, не был ли раньше под судом и вручен ли обвинительный акт? Получив на все это ответы, председательствующий осведомился у пристава, все ли свидетели прибыли? Оказались все налицо. После этого он положил в стоявшую перед ним на столе урну ярлычки с написанными на них именами и фамилиями присяжных, смешал их и, вынимая по одному, громко вызывал тех, чьи ярлычки попадались.

Вызванные двенадцать человек и двое запасных, со степенным достоинством проходили за решетку и усаживались лицом к подсудимым, на стульях, поставленных в два ряда вдоль наружной стены. Присяжные были большею частью мужики, один содержатель парикмахерской, один приказчик-домовладелец, один купец и толстый плешивый, бритый, с седыми усами немец – директор одного большого завода, лет 30 назад приехавший в Россию в качестве помощника мастера, без гроша в кармане, теперь же имевший крупное состояние, женившийся на русской дворянке и считавший себя барином.

Председательствующий предложил присяжным выбрать из своей среды старшину. Рядом с немцем сидевшие мужики приподнялись и, обращаясь к нему, в один голос заговорили: «просим, просим».

Немец, напряженно ожидавший своего выбора, с зардевшейся от удовольствия лысиной, неуклюжим поклоном поблагодарил за оказанную честь и с своего места пересел на самый крайний стул, ближе к судейскому столу.

Правый член прочел обвинительный акт. Парни обвинялись в том, что 25-го августа 190... года они нанесли Ивану Кирильеву тяжкие, подвергавшие жизнь опасности, побои с переломом черепных костей, от которых пострадавший и умер.

Так как акт составлялся прокурором на основании только тех данных, какие доставил ему следователь, то и вышло, что главные и опасные для убийц свидетели: Акулина, Барбос и молотобоец были совершенно устранены и повесток для явки в суд не получили.

На вопрос председательствующего: признают ли подсудимые себя виновными, они ответили, что не признают.

Появление адвоката не прошло незамеченным среди публики задних скамей и даже возбудило толки.

– Гляди, верно из жидов, как жук черный... – сказал один мужик своему соседу, мотнув бородой на адвоката.

– Должно, из их... пятьсот слупил...

– Пятьсот? – недоверчиво переспросил первый. – Ой-ой-ой, такие деньги! Да за что? Пятьсот! шутка сказать. Да за што? – Он удивленно качал головой.

– А за оправдание. Даром, што ли, будут оправдывать?! Ну, себе сотню возьмет, другую сунет следователю, а остатки судьи поделят... Даром, што ли? Им это лафа...

– Ловкачи эти жиды! ой, ловкачи! Ишь какую механику подвел... Пятьсот! – все удивлялся, крутя головой, первый мужик. – К им, брат, деньги-то липнут. К православным не так... нет... Где уж православному до жида?!

– Не-е, ён не из жидов, – вмешался сидевший рядом Пармён – дядя Сашки, уже порядочно нагрузившийся с утра. – Ён – православный, с Москвы. Пятьсот, как одну копеечку, без того и не ехал... положи, говорит, да и только. Положили, тогда поехал, слова не сказал, поехал... а прозвище-то евоное Моргунов, али Моргачев... Пал Николаич... ловкач, чище жида! Пять, говорит, сот на стол, без того не поеду... ну, ему пятьсот положили, ён и поехал, слова не сказал, поехал... без фальши... поехал...

Председательствующий распорядился ввести свидетелей в зал. Высокий, худой, бледный с строгими иконописными чертами лица священник в лиловой полинялой рясе, с серебряным крестом на груди, надел эпитрахиль, выпростал из-под нее свои длинные, прямые русые волосы и подойдя к стоявшему у судейского стола аналою, на котором лежали крест и евангелие, резким, отрывистым голосом сказал столпившимся около него свидетелям коротенькое предупреждение о важности предстоящей присяги и о том грехе, который возьмет на свою душу всякий, кто нарушит ее. Потом он приказал поднять руки с пальцами, сложенными для крестного знамения. Судьи и все находившиеся в зале встали.

Отрывисто и резко звучал голос священника, произносившего слова присяги; вразбивку, нестройно и глухо повторяли их свидетели.

После присяги все свидетели, кроме одной Катерины, были удалены приставом из зала.

Пристав взял Катерину за локоть, провел ее несколько шагов от решетки и, остановив перед судейским столом, сам вернулся к своему месту у двери.

II

ще тогда, когда Катерину только что ввели вместе с другими свидетелями, она была поражена блеском и великолепием зала и боязливо недоумевала, зачем она сюда попала. Только когда священник приводил ее с другими к присяге, она стала догадываться, что тут затевается свадьба, но, как ни смотрела, не видела жениха и невесты, когда же удалили всех остальных свидетелей и пристав, назвав ее по имени, повел к красному столу с сидевшими за ним важными господами, на которых как жар горели золотые цепи, Катерина застыдилась. Она поняла, что ее будут венчать. «А как же Ваня-то?» – мелькнуло в ее голове. Но она тотчас же решила и этот вопрос. «Этот барин, – подумала она о приставе, – и есть Ваня, и нас будут венчать».

Ни пристав, ни судьи не знали, что имеют дело с помешанной. Зато появление перед судьями сумасшедшей бабы привело публику задних скамей в самое веселое настроение. Тотчас же поднялись шушуканье, шутки, смех. Конечно, шутила, злорадствовала и смеялась только сторона родственная и сочувствующая подсудимым.

Председательствующий, взглянув на публику, недовольно наморщился, но еще раньше его пристав поднялся на носки и строгими глазами оглядывал задние скамьи.

– Шш... шш... – пронеслось в зале.

Но это не подействовало.

– Господа, прошу прекратить шум, иначе вынужден буду очистить зал! – покрывая все голоса, крикнул пристав.

Все мгновенно смолкло.

– Свидетельница, расскажите, что вы знаете по этому делу? – обратился к Катерине председательствующий.

Сумасшедшая заинтересованным взглядом рассматривала судей и священника, со сложенными под мышки руками присевшего на широком подоконнике у аналоя, и не слышала вопроса. Председательствующий повторил свой вопрос более мягким тоном.

Теперь Катерина взглянула на него, и ей понравился ласковый, важный барин, но сейчас же застыдилась, поняв, зачем он здесь, и отворотила в сторону свое худое, землистого цвета лицо с синевой под глазами. «Ишь в посаженые отцы набивается».

– Что же вы молчите? – добивался председательствующий. – Ведь вы вдова потерпевшего Ивана Кирильева? Да?

Катерина стыдливо усмехнулась, склонив голову, чуть слышно ответила: «да» и украдкой, искоса взглянула на священника. «И попа уж привели, – мелькнуло в ее голове, – а народу-то што глазеет!» Но вдруг настроение ее изменилось. Ей стало весело от того, что набралось столько народа глядеть на ее венчание. «Пущай!...» – подумала она.

На задних скамьях опять послышался смех и перешептывание. Опять пристав поднялся на носки и, грозно взглянув, снова крикнул:

– Прошу не шуметь.

Катерина оглянулась на пристава: «Какой сердитый! – подумала она, – а еще жених, под руку вел. Не пойду за его. Ён не Ва нюшка, а еще прикидывается! Ва нюшка добрый был, никогда не кричал».

Зато ей понравился мундир пристава, его шпага и белая цепь на шее. Она загляделась на него, но новые лица отвлекли ее внимание. Недалеко от пристава у стены сидели убийцы мужа. Она нахмурилась. «Ишь пришли. Чего им тут надоть? Еще убьют кого. Такие драксуны».

В зале наступила недолгая тишина.

– Ну, так вот, – продолжал между тем председательствующий. – Вы – вдова потерпевшего Ивана Кирильева, что же вы можете сообщить нам по делу о нанесении ему тяжких побоев? Рассказывайте, не стесняйтесь.

– Его убили... – вымолвила Катерина, опустила глаза и пригорюнилась.

– Да мы знаем, что его убили, – с усмешкой нетерпения сказал председательствующий. – Вот и расскажите нам, что знаете об его убийстве...

Теперь Катерина уже забыла о предстоящей свадьбе и женихе и исподлобья, не без страха, взглядывала на убийц, обменявшихся между собой усмешками.

«Ишь убили, да еще смеются», – подумала Катерина.

– Ну, расскажите же, что знаете по этому делу. Или вы ничего не знаете? Тогда так и скажите! – уже с раздражением приставал председательствующий.

– Да они вот тут сидят, – необычной скороговоркой заявила Катерина, указывая пальцем на подсудимых, и чем дальше она говорила, тем слова ее становились неприязненнее и возбужденнее. – Сашка-то заводило всего...

– Какой Сашка? выражайтесь точнее, свидетельница...

– А ён, Сашка Степанов, – продолжая указывать пальцем на скамью подсудимых, говорила сумасшедшая повышенным голосом. – Ён и был заводило, бессовестный! Ваня-то ему спину промывал да перевязывал... как его исполосовал кнутом хрёсный...

– Это к делу не относится, – резко оборвал председательствующий.

Но Катерина не слушала.

– Такие они все драксуны и пьяницы. Никому от их проходу нетути. Моего-то подпоивши и убили...

Тут зал притих. Странность и решительность показаний произвели на всех сильное впечатление; все поверили в правдивость показаний Катерины, но и все почуяли, что перед судом стоит человек не вполне нормальный. Адвокат, кисло и загадочно усмехаясь, теребил свою густую, круглую бородку и, скривив рот, почесывал заросшие щеки. Между тем допрос продолжался.

– Свидетельница, вы сами видели, как били вашего мужа?

– Нет, – с выражением грусти ответила Катерина. – Мы с мамынькой ждали его... как ён ушодчи в город...

– Вы сами не видали. Значит, вам кто-нибудь рассказал об этом происшествии. Кто же?

– А Ваня...

– Какой Ваня? Назовите его фамилию, прозвище?

– А мой Ваня... Иван Тимофеев... хозяин-то мой...

На лице председательствующего выразилось недоумение. Правый член суда с широкой приплюснутой плешивой головой, с обрюзглым умным лицом старого китайского бонзы, с начала процесса давившийся от зевоты, тут продрал свои узкие, темные, с навернувшимися слезами глазки и, положив руки с локтями на стол, неподвижно уставился на Катерину.

– Наплела лаптей... Эх!.. – ясно в тишине пронесся с задних скамей негромкий мужицкий голос и осекся.

– Тебе чего? чего? – значительно тише, но угрожающе забормотал тот же голос.

Рядом сдержанно засмеялись. Пристав бросился туда. Это говорил опьяневший в духоте Пармён, но испугавшаяся жена закрыла ему рот ладонью. Пристав не дознался, кому принадлежали сказанные слова, но погрозился при новом шуме очистить зал.

– Прекрасно. Вам рассказал ваш хозяин, то есть муж, – добивался председательствующий. – Когда же он вам успел рассказать?

– А ён ко мне приходит... – опуская глаза, унылым тоном ответила Катерина, но тотчас же, под влиянием приятных воспоминаний, весело добавила: – ён обо мне зоблется, Ванюшка-то, не забывает... пряников приносил...

– Ишь, пряников захотела. Губа не дурррра... Ты чего? чего лезешь? – послышался с задних скамей прежний, только более громкий мужицкий голос, потом ожесточенный шепот, видимо, женский, уговаривавший мужика. Сидевшие на задних скамьях сторонники убийц захихикали.

Пристав в два прыжка был уже на месте беспорядка.

– Вон отсюда! – шипел он на Пармёна.

– Да мы што... мы промеж себя, а мы ничего...

– Вон, в кабак забрался, неуч?!

– За што же нас...

Пристав дал знак стоявшему у дверей городовому. Тот подбежал и крепко схватил не желавшего встать Пармёна за плечо. Мужик понял, что с ним не шутят, и шагнул к дверям, что-то ворча, подталкиваемый сзади городовым.

– Не разговаривать! В арестный дом запрячу, каналью... – шипел шедший сзади пристав. – Вышвырни его вон, мерзавца!

Дюжий городовой открыл половинку двери и так ткнул Пармена в шею, что тот сразу потерялся в тесной кучке столпившихся мужиков и баб.

– Выгоню всех вон, если еще кто посмеет пикнуть! Неучи! – энергично шипел пристав, со сжатыми кулаками и грозящими глазами, боком проходя у задних скамей.

В зале опять воцарилась тишина. Для судей уже стало ясно, что Катерина ненормальна. Секунду спустя пристав усаживал ее на свидетельскую скамью.

Товарищ прокурора, ввиду того, что свидетельница, по его словам, забыла об обстоятельствах преступления, просил огласить ее показания, данные на предварительном следствии. Защитник запротестовал. Однако суд постановил уважить ходатайство обвинителя. Показания были прочтены. В них Катерина, между прочим, заявила, что отец подсудимого Степанова восемь лет подряд держал в аренде землю ее мужа, но в начале прошлого года землю эту покойный Иван передал другому арендатору. Вся семья Степановых открыто бранила за это Ивана, а Сашка грозился отомстить.

III

торым свидетелем перед судейским столом предстал Леонтий.

Еще задолго до суда он говорил своим знакомым: «Вот выведу им на суд сшалелую сестрицу да суну ей по робенку на кажную руку, да и скажу: «Вот, господа судьи, што хотите, то с ими, сиротами, и делайте, а мне кормить-поить, одевать-обувать их не на што, капиталу такого не имеем, никто такого капиталу нам не предоставивши» . Што, не скажу, думаете? Побоюсь? Кого мне бояться? За мной никаких худых делов нетути. Скажу: Кормильца-поильца убили, а мне всех на руки и прикинули. «Пой, мол, корми, Левон Петров». Рази это порядок?

Но случилось совсем не так, как рисовал себе Леонтий. Одна из двойняшек, именно племянница, всю свою короткую жизнь прокричала от болей в животике, причиненных жовками и прокислыми сосками, которыми ее постоянно пичкали. Леонтий, без памяти полюбивший хилого ребенка, по целым ночам бился с ним, не спуская его с рук. Девочка покрылась струпьями и на четвертом месяце умерла на руках дяди. Мужик горько ее оплакал, без душевной боли до сего времени не мог вспоминать о ней и все твердил, что выведет перед судом сумасшедшую сестру и с одним ребенком. Но сегодня утром, собираясь в город, он раздумал брать с собою малютку-племянника из боязни простудить его или измаять голодом и оставил дома на попечении сестры Елены.

На господ же вообще и на суд в частности Леонтий не переставал сердиться.

Суд начался не сразу. Кроме того, Леонтию разъяснили, что ему не позволят вывести сестру перед судьями, и хотя он среди дня подбодрял себя выпивкой, однако обличительно–боевое настроение его неизменно падало и к вечеру, когда хмель испарился, стало совсем вялым, сонливым. Под конец он только и думал: «Хошь бы поскорее... отзвонил, да и с колокольни долой. Правды все равно нигде не сыщешь».

На вопрос председательствующего, он сперва с запинками, потом, быстро овладев своим волнением, очень складно и толково рассказал о встрече с Деминым накануне дня Рождества Богородицы и все, что от этой встречи произошло.

Председательствующий, выслушав показания Леонтия, обратился к товарищу прокурора с вопросом: не имеет ли он что спросить свидетеля?

– Не знаете ли, свидетель, не было ли каких-нибудь споров из-за земли между покойным Кирильевым и семьей подсудимого Степанова? – спросил обвинитель.

Леонтий рассказал историю об отобранной земле и подтвердил, что Кирильев был убит из мести за эту землю.

– Не имеете ли вы что? – обратился председательствующий к адвокату.

– Имею, – ответил тот вставая.

– Скажите, свидетель Галкин, вы сами лично слышали, как подсудимый Александр Степанов грозил Кирильеву?

– Я сам не слыхал, потому никаких делов с им не имею, а так в народе говорят...

– Так в народе говорят, – многозначительно протянул адвокат. – Гм... а скажите, свидетель, вы хорошо знаете Ивана Демина?

– Ивана Демина?

– Ну да, Ивана Демина.

– Нет, я его мало знаю, потому как ён из другой деревни и у нас никакого касательства дружка к дружке не было...

– Ну все-таки, вероятно, настолько знакомы, что знаете его семейное и хозяйственное положение?

– Какое же его хозяйственное положение?! Ни кола, ни двора, ни семейства, ни хозяйства, как есть бобыль. Одна слепая мать...

Адвокат остался доволен ответом, но сохранял непроницаемый вид.

– Так. Ну, а чем он занимается?

Леонтий понял по едва слышному движению на скамьях и по выжидающему чересчур сдержанному выражению лица адвоката, что в чем-то промахнулся и, смутно угадывая какой-то подвох, тотчас же внутренно съежился, замкнулся.

– Ничего этого нам неизвестно, потому как живем мы далеко дружка от дружки, – сказал он.

– Ну, а может, слышали, – добивался адвокат, – что Демин не совсем того... не все у него дома?

И адвокат, дружески подмигнув, жестом показал себе на лоб.

Леонтий нахмурился. Он уже ясно понял, в какую ловушку заманивает его адвокат.

– Иван Демин – не дурак, при всех своех, – сурово буркнул он. – А как живет? Што ж? Про его никто худого не скажет. Ён – не вор, не убивец, как другие-прочие.

Адвокат, пробормотав в сторону председательствующего: «Больше ничего не имею”, – сел на свое место.

Леонтий остался доволен собой от сознания, что отбил опасный наскок со стороны хитрого адвоката.

IV

есто Леонтия занял Рыжов. На его красивом, цыгановатом лице с черными бачками от висков до половины щек, с черными усами и бритым, синеватым подбородком, выражалась полная растерянность, а вороватые живые глаза беспокойно бегали по сторонам. Со времени убийства Ивана Рыжов чувствовал себя не совсем спокойно, потому что боялся мести со стороны выданных товарищей и их друзей и еще больше страшился суда.

Опытные люди среди рабочих того завода, на котором он постоянно работал, уверяли его, что он ловко выскочил сухим из воды, мастерски потопив других, и восхищались его смекалкой. Рыжов никому не верил. День и ночь его преследовала боязливая мысль, что как-нибудь на суде выплывет наружу его виновность, и ему придется разделить участь убийц.

На суде вначале он окончательно потерялся. Его рассказ о происшествии получился совершенно бессвязный. Он путался, сбивался, противоречил самому себе, бродил ощупью вокруг да около, постоянно при этом наводимый председательствующим на нить повествования. Кое-как Рыжов рассказал, как компания парней пила водку в городе у казенки, как поехали в Шептилово и опять пили по дороге; про кузницу и времяпровождение в ней он совсем умолчал.

Тут свидетель солгал, заявив, что Иван Кирильев остался в предместье у казенки и потом будто бы догнал парней уже на Хлябинской горе; солгал он это для того, чтобы не противоречить своему первому показанию, данному у следователя вместе с подсудимыми. Дальше он рассказал, как ехал с Ларионовым на задней телеге, а трое подсудимых на передней. Кирильев догнал их на Хлябинской горе и, пройдя мимо них, направился к передней телеге. Там между ним и ехавшими парнями произошла ссора, и они его убили. Как, чем и за что его убили, ни председательствующий, ни товарищ прокурора так и не добились от Рыжова.

– Скажите, свидетель, – спросил товарищ прокурора, – не грозились ли подсудимые во время выпивки избить Кирильева?

– Нет, ничего этого не слыхал, – солгал Рыжов.

– Может быть, они бранились с Кирильевым?

– Нет, не бранились...

– А не упрекал ли подсудимый Степанов Кирильева за отобранную землю?

– Нет.

– Ну, а Кирильев не ругал ли кого-нибудь из подсудимых?

Рыжов переступил с ноги на ногу и угнул голову.

– Всего было... потому как все выпивши были... – нерешительно проронил он.

– То есть что? – быстро спросил обвинитель. – Значит, Кирильев их ругал, а они что же? молчали?

– И они его... ругали...

– И подносили к лицу кулаки?

– Да, подносили...

– Кто же именно подносил? Или все?

– Да все... – сознался Рыжов, но тотчас же спохватился. – Они ему подносили, а ён им... не разберешь... Все выпивши...

– А как они ругались?

Рыжов молчал.

– Скверно ругались? Нельзя повторить? Ну, скажите примерно.

– Не помню.

– Но ругались?

– Ругались... а ничего такого...

– А про отобранную землю не вспоминали? – опять быстро переспросил обвинитель.

– Всего было...

– Значит, вспоминали. Что же именно?

– Не помню.

– Так-таки ни слова не помните?

– Ни к чему мне – забыл...

– А все-таки Степанов упрекал Кирильева за отобранную землю?

– Да... было немного...

– И грозил отомстить?

– Нет, не грозил.

Товарищ прокурора сел.

– Скажите, пожалуйста, свидетель, когда подсудимые, по вашим показаниям, убивали Кирильева, вы в это время где находились? – спросил адвокат.

– Я... я ехал сзади в телеге... с Ларионовым.

– И далеко сзади?

– Да далеко... но не очинно штобы...

– Ну как не очинно, шагов 10, 20, 50 или более?

– Да шагов... пятьдесят...

– Темно было?

– Темно, но не очинно... все было видно...

– Значит, на ваших глазах убивали вашего приятеля? Так ведь?

– Да, так... – переступив с ноги на ногу, нерешительно подтвердил Рыжов.

– И что же вы делали, когда его убивали?

– Да што ж я?.. я ничего... я сказал, што так, братцы, нельзя...

– Отчего же вы не помогли Кирильеву отбиться?

– Забоялся... и меня прикончили бы...

– Скажите, свидетель, вам лет под тридцать? Еще нет 30? – оглядывая Рыжова с головы до ног, спросил адвокат.

– Да, около того.

– Вы, кажется, работаете на заводе?

– Да, на заводе... в Товариществе...

– Что ж вы там делаете?

– А гнилу подаю наверх, в мастерскую.

– На тачках возите?

– Да, на тачках, – поспешно ответил Рыжов, видимо, обрадованный, что допрос перешел на неопасную и более знакомую тему.

– И тяжелые тачки?

– Да, ничего себе... очинно даже тяжелые.

– Ну, как примерно? – с улыбкой, совсем по–дружески спросил адвокат.

– Да всяко бывает... Иной раз как навалят пудов пятнадцать, так и повезешь, не откажешься. Так наломаешься за день, што к вечеру рук не повернуть, болят. – При этом Рыжов схватился даже за плечевые мускулы.

– А силён был Кирильев? – вдруг круто перевернул допрос адвокат.

Рыжов даже головой замотал.

– Да в округе-то супротив его никто бы не устоял. Ежели так на совесть да тверезый, так ён и пятерых одной рукой размахал бы...

– Размахал бы?! Значит, очень силен, сильнее, например, вас или Александра Степанова?

– Ку-уды? Много сильнее. Што мы? Мы перед им ровно дети малые.

И Рыжов, забыв прежнюю осторожность, хотел было распространиться о том, что Ивана даже пьяного ни за что не одолеть бы парням, если бы его сразу не оглушили камнем по затылку.

– Адвокат угадал мысль Рыжова и, не дав ему и рта раскрыть, быстро и неожиданно свернул в сторону.

– Вы были на войне в Манчжурии?

– Был. В 1-м саперном батальоне служил, – охотно ответил Рыжов.

– И там таким же храбрецом себя вели, как во время убийства Кирильева?

Рыжов сконфуженно ухмыльнулся и растопырил руки. Наступило молчание. Добродушно улыбался адвокат, сдержанно, весело смеялась публика и присяжные, и даже на лицах судей мелькнули усмешки. Адвокат заинтересовывал, располагал к себе весь зал.

– Скажите, дорога, на которой избили Кирильева, шоссейная?

– Нет, не саша, а значит, как Товариществу неспособно было весною али по осени, когда грязь, гнилу на завод возить, так они, значит, за свой счет проложивши...

– Значит, каменная?

– Каменная, каменная.

– Хорошо. Еще один вопрос, свидетель. После того, как произошла драка, вы оставили Кирильева одного лежать на дороге, а сами поехали домой. Так ведь?

– Да, домой поехали...

– Вы были пьяны?

– Да... выпивши малость... – замялся Рыжов.

– А может, и очень выпивши?

– Да... не очень, штобы так...

– В Хлябине вы останавливались?

– Да, были остановивши... – не сразу испуганно проговорил Рыжов, уже догадываясь, к чему ведет адвокат.

– Что вы там делали?

Рыжов замялся, даже вспотел и не поднимал глаз.

– Не припомните?

Прождав несколько долгих секунд и не получив ответа, адвокат начал говорить медленно, раздельно и тихо, но так, что слышно было во всех углах зала, и таким тоном, каким учителя подсказывают растерявшимся ученикам плохо выученный ими урок.

– Конечно, прошло уже более полугода, и такие пустяки вы могли забыть, – добродушно-насмешливо говорил он. – Так и быть, я вам помогу. Не припомните ли, не просили ли вы там у одной хозяйки чайную чашку?

– Просил... – не сразу, упавшим голосом ответил весь пунцовый Рыжов, переступая с ноги на ногу и опуская руки.

Адвокат прищурил глаза и уставился ими на Рыжова, как кот, готовый к прыжку.

– Просили? и вы ее получили или не получили, чашку-то?

– Получили...

– Для чего она вам понадобилась? – вдруг открывая смеющиеся глаза и взглянув прямо в сконфуженное лицо свидетеля, спросил адвокат.

Рыжов молчал, глуповато, растерянно улыбаясь, и опять пошевелил растопыренными пальцами опущенных рук.

– Видимо, мне опять придется вам помочь, – и адвокат вздохнул. – Вы пили из этой чашки водку?

Рыжов опять переступил с ноги на ногу и, не поднимая головы, чуть слышно ответил:

– Пили.

Зал огласился дружным, веселым смехом. Адвокат прошел к своему месту и сел.

– Скажите, свидетель Рыжов, – спросил товарищ прокурора, – в Хлябине в тот вечер вы один пили водку из чайной чашки или и другие пили с вами вместе?

– Все пили...

– Кто же именно?

– Да вот Александра Степанов, Алексей Лобов, Горшков Степан...

– Когда подсудимые избивали Кирильева, то куда он упал: на самую дорогу или сбоку дороги, на землю? Не помните?

– Нет, он свалился далеко от дороги, прямо на землю... под гору...

– Скажите, свидетель, вы хорошо знали потерпевшего Кирильева?

– А как же?! Хорошо... выросли вместе.

– Какого поведения он был?

– Ничего... Хорошего... Ничего худого про его сказать нельзя.

– Хорошо жил с женой?

– Лучше и не надо... так жил.

– Кто у него в семье был хозяин?

– Да ён сам и был хозяин. Мать-то евоная ни до чего не касалась. Как помёр Тимофей, отец-то... Иван-то Тимофеев парнем остался и полных осьмнадцати годов не было, а стал на хозяйство, хорошо вел.

– Хорошо?

– Чего же лучше?! Хрестьянство не бросал, завсегда своего хлеба на цельный год хватало и в дорогу ездил с мура вой и с мелочью. У его время даром не пропадало... завсегда деньжонки водились... добычливый был.

– Семья у него большая?

– Да сколько? Мать, да сестру Дуньку выдал замуж, да одна сестра махонькая осталась, да два брата, да вот жона осталась с робенком... другой-то помёр... уж без его родивши...

Вызванный после Рыжова Ларионов не дал решительно никаких показаний. Он держал себя так же, как и у следователя, притворился совсем глухим, вид имел глуповатый и на все предлагаемые ему вопросы или отмалчивался, делая вид, что не расслышал, или заявлял, что в вечер убийства Кирильева был так пьян, что спал в телеге всю дорогу и ничего не видел и не слышал.

V

оследним из свидетелей обвинения предстал перед судом Иван Демин. Склонив голову к плечу, он в сопровождении пристава шагал по залу уверенно и смело на своих коротких, уродливых ногах и остановился перед судейским столом с улыбающимся лицом. Весьма возможно, что улыбка, никогда не сходившая с его лица, обусловливалась особенным строением его рта: верхняя губа у него была коротка и никогда не закрывала длинных, кривых передних зубов. Ни тени смущения перед судьями он не чувствовал. Появление перед судом такой независимой и смешной фигуры вызвало в зале оживление.

– Что вы знаете, свидетель, по этому делу? – спросил председательствующий.

Демин слегка откашлялся и начал своим приятным высоким тенором:

– Вот когда дело это вышло, я проходил по дороге...

– Какое дело? – переспросил председательствующий.

– А убийство Ивана Тимофеева.

– Так. Вы откуда же и куда шли? – рассматривая прищуренными глазами свои ногти, спросил он.

– А из города домой.

– Так, продолжайте...

Демин толково и последовательно, шаг за шагом рассказал о своей встрече с убийцами на Хлябинской горе, об их погоне за ним и угрозах, об его клятвах, на которые его вынудили под страхом смерти.

Весь зал – и судьи, и присяжные, и публика, притихнув, с большим интересом и доверием слушали этого свидетеля.

Адвокат краснел и хмурился, вертя карандаш в руке.

Демин, рассказав до того места, когда его поймали на горе парни и схватили за шиворот, запнулся.

– Кто же это были? – спросил председательствующий.

– А Александра Степанов и Алексей Лобов... обступили меня с обеих сторон и говорят: «Заклянись сычас, што не видал нашу работу?

– А вы, что же, испугались?

– А рази нет?!

– Они вам грозили чем-нибудь?

– Да как же? схватили меня за глотку... у Сашки-то у Александра Степанова топор в руках, а у Алексея Лобова камень и говорят: «Тут твоя и смерть пришла, заклянись...» Я снял шапку, стал божиться, што ничего не видал, ничего не знаю, а они все свое... «Не верим. Ешь землю!» – До трех разов землю в рот клал, на голову себе сыпал... и заклинался. Тогда поверили.

– Ну, дальше что было?

– Потом они уехали, а я остался.

– Зачем же вы остались?

– А для чего ж мне с ими?..

– Других вы никого не видали? Ларионова, Горшкова?

– Других никого не видал, – солгал Демин, потому что Рыжов и Ларионов угощали его водкой и просили не выдавать их.

– Хорошо. Вот подсудимые уехали, а вы один остались. Они вам сказали, кого убили?

– Нету, не сказали.

– А как же вы узнали?

– Как они, значит, уехадши, я сычас же побежал в гору к забитому.

– Ну?

– Думаю, не собака ведь и, может, знакомый кто. Подошел к ему; ён лежит, харпи-ит и лицо все черное. Я зажег «серинку» и тут только признал, што Иван Тимофеев... ну, я спужался, прямо себя не помнивши, спужался, сычас побежал на деревню и рассказал вон евоной жене да матери.

– Подсудимые Лобов и Степанов, не желаете ли дать объяснения по поводу показаний свидетеля Демина? Гнались вы за ним или нет?

Сашка и Лобов встали, за ними нерешительно поднялся и Горшков, но тотчас же опять сел.

Парни недоуменно переглянулись.

– Мы не гнались... – ответили они. – Мы его и не видали...

– Не видали! – с негодованием подхватил Демин и глаза его блеснули. – А сколько этой самой земли я съел и на голову посыпал! не видали...кабы не заставляли... сам бы ел, што ли?

И Демин непроизвольным движением схватился за голову и водил рукой по волосам.

В зале смеялись.

– Да помолчите! – добродушно-ворчливо прикрикнул председательствующий на Демина, подавляя усмешку.

Лобов что-то пробормотал в ответ Демину, но председательствующий, вообще обращавшийся с подсудимыми так же любовно-бережно, как иной собиратель-маньяк обращается с драгоценной хрупкой посудой, тотчас же с заметной поспешностью пригласил его сесть на место.

Сделал это он так поспешно, потому что боялся, как бы подсудимый по своей неопытности каким-нибудь неосторожным словом не напортил себе и товарищам в глазах присяжных.

Допрашивать свидетеля было предоставлено товарищу прокурора.

– Не слышали ли вы о ссоре из-за земли между потерпевшим Кирильевым и подсудимым Александром Степановым?

– Слыхать слыхал. Это кого ни спроси, всяк подтвердит, что Сашка за то и убил Ивана Тимофеева.

– Вы это сами лично от Степанова слышали, что он грозился отомстить Кирильеву за землю?

– Нет, сам от его не слыхал.

Адвокат взвесил, что этот невзрачный на вид свидетель напортил подсудимым в глазах присяжных и судей больше, чем все остальные вместе. Предвидя это, он еще раньше, допрашивая Леонтия, хотел выставить Демина дурачком, но Леонтий скоро спохватился, и подвох адвоката сорвался. Теперь адвокат видел, что Демина нарядить в дурацкий колпак ни в коем случае не удастся, но с обычной своей самоуверенностью решил ослабить впечатление от его показаний.

Когда председательствующий жестом предложил адвокату заняться допросом, тот встал и даже продвинулся из-за своего столика поближе к Демину.

– Скажите, свидетель, когда на вас, по вашим словам – набежали Степанов и Лобов, один с топором, другой с камнем, схватили за горло и грозились убить, темно было? – спросил он.

– Темно.

– Очень?

– Да так, што хошь глаза коли.

– А кажется, у вас один глаз уколот. Какой? правый или левый? – с добродушной усмешкой спросил адвокат, шагнув еще ближе к Демину и с той же усмешкой заглядывая ему в глаза.

Демин покраснел, смешался и инстинктивно схватился рукой за попорченный правый глаз.

– Маленько есть... попорчен, – сознался он.

– И давно попорчен?

– Давно уж... еще с измальства.

Кто-то со скамей присяжных шопотом протянул: «А ловко!». Что-то как будто непристойное для суда, что-то шутовское почуялось в выходке адвоката, зато эта выходка снова связала надорванную было показаниями Демина нить симпатии между присяжными и защитником.

Демин показался всем смешным и жалким.

– Ну вот, а вы утверждаете, – после небольшой паузы, с серьезным видом заметил адвокат, – что хорошо рассмотрели Степанова и Лобова.

Выходка адвоката задела Демина за живое.

«Што ён сам деле надсмехается? отвернуть, аль не отвернуть?» – с опаской промелькнуло в его голове. Не успев еще решить, он уже ответил:

– Зато у меня один глаз видит так, как дай Бог каждому двумя раскосыми!

Удар был неожидан и так меток, что нельзя было не понять, на кого он был направлен.

Адвокат был заметно раскос. Зал заколыхался от сдержанного смеха. Демин в первый момент немного вструхнул, но, заметив всеобщее одобрение, сам усмехнулся.

Восстановленная было нить между присяжными и бойким адвокатом опять порвалась. Демин точно ножом ее обрезал. Чашка весов теперь склонилась не в сторону самоуверенного блестящего адвоката, и он был смешон не меньше, чем минутой раньше свидетель-урод.

Адвокат покраснел, поспешно направился к своему месту и, пробормотав в сторону председательствующего, что «больше ничего не имеет», опустился на свой стул и стал поспешно делать заметки.

В зале было душно и смрадно. Лампы по стенам, с шарообразными, наполовину матовыми колпаками, чуть не гасли; свечи на столе теплились маленькими красными язычками, и лица судей казались окутанными туманом. Все устали. Председательствующий объявил перерыв. Зал был очищен от публики и служители в форменных кафтанах открыли все двери и форточки.

Чистая публика толпилась в двух передних комнатах; мужики – на лестнице, на подъезде и на площади. Тут Демин был триумфатором дня.

– Ванька-то, как подуса на крючок, подсек абваката. Так хвостом и завертел, не пондравилось... – слышалось в серой толпе.

– Молодец Ванька, а то ён, братцы мои, никому слова не дает сказать, так и наскакивает, так и наскакивает...

– Вот и наскочил.

– Чего искал, то и получил.

– Гром-то не из тучи...

Подсудимые во время перерыва несколько раз под конвоем выходили на лестницу. Знакомые мужики сторонились их, но сердобольные бабы с сочувствием относились к «несчастненьким».

– Небось, тяжко вам в остроге так-то сидеть? – допрашивали они их на ходу.

– Чего тяжко? – развязно отвечали убийцы. – Каку жисть себе нажили, сиди да песни пой!

VI

осле перерыва перед судьями и присяжными один за другим прошли пять свидетелей защиты.

Все это были безусые парни – односельцы Лобова и Горшкова. Суть их показаний сводилась к тому, что где-то когда-то они гуляли и встретили Федора Рыжова, разговорились с ним об убийстве Ивана Кирильева, и он будто бы выразился так: «Жалко Степку Горшкова, совсем занапрасно пропадает парень. Ён в этом деле совсем невиновен!

Всем бросилось в глаза, что свидетели, как по заранее заученному, показывали одно и то же, в одинаковых выражениях и даже с похожими неискренними интонациями. Всем ясно стало, что это были лжесвидетели.

Действительно, отец Горшкова поставил парням четвертуху водки и обещал угостить их после суда, если они «оправят» ему сына.

Адвокат, приехавший из Москвы сегодня утром, в первый раз увидел этих свидетелей только перед судейским столом и теперь кусал от досады губы. Он понимал, что они своим топорным лжесвидетельством ухудшали шансы защиты. Товарищ прокурора положительно не давал им передышки и ловко поставленными вопросами на каждом шагу сбивал их с толку, наконец он потребовал очной ставки их с Рыжовым.

Рыжов, теперь значительно успокоенный в том, что скамья подсудимых его миновала, на этот раз говорил увереннее и смелее, и его показания внушали больше доверия. Он решительно утверждал, что за эти полгода с этими свидетелями нигде не встречался и потому приписываемых ему слов говорить не мог. Мало этого, из всех этих парней он немного знал в лицо только двух, остальные ему неизвестны. Товарищ прокурора стал поодиночке спрашивать свидетелей, в какое время и в каком месте они встретили Рыжова. Парни спутали и время, и место. В конце концов один наиболее простоватый смешал Рыжова с Ларионовым и, не замечая своей ошибки, утверждал, что встретили они на гулянье Ларионова, и он-то и говорил им о Горшкове.

Товарищ прокурора так насел на него, так закрутил и завертел вопросами, что тот наконец совсем остановился, как останавливается ошалевшая от кнута и дерганья лошадь.

В зале появился следователь, пришедший послушать прения сторон. В передних рядах недовольно пожимали плечами, и многие дамы огорчились тем, что их любимец-адвокат так опростоволосился с этими неудачными свидетелями.

У самой стены неподалеку от следователя сидел владелец имения Брыкалова – высокий, худой отставной полковник и внимательно вслушивался в каждое слово. Он хорошо знал убитого и убийц и всю историю этого преступления. Во время хода судебного процесса полковник часто недовольно хмыкал, тер переносицу и непроизвольно вздергивал всем корпусом и плечами, что у него всегда было признаком сильнейшего волнения.

Всем ходом дела он был недоволен, но старого, честного служаку всего более поразило то, что пятеро деревенских парней лжесвидетельствуют под присягой и совершают это без всякого смущения, когда же их ловят и уличают во лжи, они и в ус себе не дуют.

Полковник, запылавший негодованием, наклонился к следователю.

– Ведь это ж черт знает что такое! Явные лжесвидетели! Неужели за это суд не притянет?

– Что ж вы поделаете? Как докажете? – зашептал в ответ следователь.

– Что ж тут доказывать?! Тут всякому ясно, что они заведомо лгут...

– Что они лгут – несомненно с нашей обывательской точки зрения, а переведите на юридическую, что получится? Где доказательства их предварительного сговора? Где свидетели?

Полковник вздернулся всем корпусом и безнадежно махнул рукой.

– Черт знает что... И глазами бы не глядел...

Очередь допрашивать свидетелей защиты перешла к адвокату.

Еще заранее адвокат предупредил Горшкова-отца, чтобы он подговорил свидетелей очернить покойного Ивана перед судом и присяжными.

– Это будьте спокойны... – ответил Горшков-отец. – Парень был такой... ничего хорошего про его сказать нельзя... Вон в третьем годе по лету напился пьян и разодрался со спасскими парнями... Ему голову-то еще тогда проломивши... сколько недель провалялся в городе, в больнице... покедова вылечился... Может, от того и помёр теперича, што еще тогда ему голову проломивши...

– Вот это нам на руку, – сказал адвокат. – Подтвердит ли кто-нибудь этот факт из наших свидетелей?

– Это насчет чего?

– Да о драке со спасскими парнями?

– Как не подтвердить?! Всякий подтвердит... Это кажному извесно... У нас по нашей стороне все дружка про дружку знают.

– А вы для верности все-таки напомните об этом нашим свидетелям. Я на суде спрошу.

– Это будьте спокойны.

– Скажите, свидетель, – обратился теперь адвокат к одному из свидетелей защиты, – вы хорошо знали потерпевшего Кирильева?

– А как же... знал... хорошо...

– Что он был за человек? Смирный или драчун? Может быть, любил выпить?

– Всяко бывало. Ежели поднесут, так мимо рота не пронесет.

– Значит, выпивал?

– Да, пил...

– И дрался?

– А как же... сила у его была...

– А не знаете ли вы эту историю? Говорят, за несколько месяцев до смерти у него было столкновение со спасскими парнями и ему в драке проломили палками череп и он лежал в городской больнице. Было это или нет?

– Ежели бы не было, так не провалялся бы в больнице, почитай, цельный месяц... вся голова была разбита.

– Не можете ли объяснить, свидетель, кто начал драку: спасские парни или Кирильев? – спросил товарищ прокурора.

– Ничего этого нам неизвесно. Кабы ён не впутавши, ничего ему и не было бы. Задаром будут бить, што ли?

– А когда это было? За год до его смерти или раньше?

– В третьем годе по лету, на второго Спаса. У их тогда праздник...

– Так. Значит, больше, чем за год до смерти Кирильева. Вы говорите, это было в праздник, на второго Спаса. Значит, парни гуляли, были пьяны и у них произошла свалка?

– Да... гуляли... свалки не было... а значит, парни промеж себя рылись палками...

– Значит, дрались палками?

– Да... дрались.

Было уже около девяти часов. Публика измаялась в духоте, смраде и ожидании, и каждый друг друга спрашивал: «Не знаете ли, когда начнется речь адвоката?» Никто, конечно, ничего не знал; многие накинулись на следователя с одним и тем же вопросом. Тот успокоил, что сейчас должен дать свои заключения последний свидетель – эксперт, потом объявят перерыв, после же перерыва начнутся прения сторон, причем речь прокурора будет коротенькая, а адвокат дал председательствующему слово говорить никак не более часа с четвертью. Все были разочарованы этим сообщением, но все решились ждать. Не уходить же перед самым интересным актом, ради которого высидели 5 часов.

Вскоре на свидетельском месте в качестве эксперта появился старший врач больницы. По его собственному признанию – это была его первая судебная экспертиза. Суть его заключений сводилась к тому, что, согласно акту вскрытия, у покойного Кирильева обнаружены: рассеченная нижняя губа, вышибленные зубы, несколько резаных ран на шее и, помимо многих ушибов на теле, которые врач относил к разряду легких, семь ран на голове, причиненных ударами тупым и колющим или режущим орудием. Смерть, по его показаниям, последовала от раздробления в пяти местах костей черепа, сопровождавшегося кровоизлиянием в черепную полость и воспалением мягкой мозговой оболочки.