«Да» и «нет» не говорите…

«Да» и «нет» не говорите…

В итоге единственным точным и недвусмысленным указанием оказался тот самый третий пункт известного Указа: «а действия отдать на усмотрение корпусных командиров». Это, собственно, ничего не означало, поскольку подразумевалось совсем иное, но пояснений к пункту не было, а следовательно, генерала ничто не связывало. Кроме «усмотрения», согласно которому Михаил Григорьевич и решил выйти по всей линии границы на реку Сырдарью как «естественный рубеж с Бухарским ханством», указав в донесении, что не может гарантировать лояльность Бухары. Во всяком случае, пока «самым явственным образом не покажет эмиру, какими могут быть последствия». Разумеется, – Черняев на это, безусловно, рассчитывал, – его точку зрения мгновенно поддержали и в Оренбурге, прямо сообщив в столицу, что «течение Сыра должно быть твердыми мерами обеспечено для нашего судоходства». Сказано – сделано. Ни в коем случае не аннексии ради – на это никто полномочий не давал! – но только обеспечения судоходства для в конце апреля русские войска заняли крепость Нияз-Бек, тем самым взяв под контроль снабжение Ташкента питьевой водой. Как бы намекая, что ежели что, так извините, сами понимаете, но пока все в порядке, так нет проблем, пейте на здоровье.

А вскоре в одной из стычек около Ташкента погиб мулла Алимкул, и это поменяло расклад капитально. Эмир Музаффар, побаивавшийся киргизского аталыка, умевшего подчинять проблемные киргизские и казахские кланы, тотчас расправил крылья и нацелился на Коканд, куда его звал в очередной раз изгнанный хан Худояр. Параллельно повелев стягивать войска под Ходжент, важный и сам по себе, но еще более – как плацдарм для атаки на Ташкент. Тут же в «городе-цветке» резко пошли вверх акции не добитой покойным Алимкулом «бухарской партии», и Черняев мгновенно отреагировал: 15 июня 1865 года русские части подошли к городу, а на следующий день без особого труда его взяли. Однако взять – полдела. Что делать с Ташкентом, по-прежнему было неясно, даже еще более неясно, чем до покорения. Ценность его во всех смыслах, разумеется, понимали все, но дальше начиналась сплошная печаль. Вернуть Коканду? Это значит, вернуть врагу, – собственно, той же Бухаре, – и ради чего тогда старались? Можно, конечно, помочь обрести суверенитет и взять под крыло, но и это как-то не совсем.

Военное ведомство осторожно предлагало все-таки вернуть, но вернуть, скажем так, условно. Ибо «хан, поставленный нашим правительством, в глазах народа будет таким же русским чиновником, которым управляются они и теперь, но с тою разницей, что власть нашего чиновника они признают, потому что видят в ней силу, и выйдет, что мы только лишимся средств, которые будут выделены на содержание хана». Вообще, вопросов возникло более чем. Оренбургский генерал-губернатор разъяснял столице, что «правительства сих ханств должны быть к нам в вассальных отношениях и представлять ручательства для нашей торговли и спокойствия границы, но как этого добиться от такого народа, как азиатцы, не занимая постоянно вблизи Ташкента угрожающей позиции и самостоятельных постов по реке?». И так далее.

Короче говоря, по мнению военных, возвращать ситуацию к бывшей ранее не следовало ни в каком варианте, а позволять ей зависать они сами не собирались, поскольку выжидать означало вдохновлять эмира. МИД, со своей стороны, интерес к Ташкенту как таковому утратил вовсе, зато с восторгом превратил его в предмет дискуссии. Поскольку перетасовка региона, естественно, вызвала сложности в «европейском концерте», но поделать Европа не могла ничего, Лондон, весьма взволновавшись по поводу Индии, стал нежданно пушист и вовсю выражал готовность «учесть российские интересы в Европе». Это уже окупало все затраты, и теперь мнение министра иностранных дел звучало уже не совсем воркующее: в его докладе государю прямо указывалось, что «Ташкент есть узел нашего влияния в Азии».

В целом, МИД рекомендовал: (а) оставить в крепостях гарнизоны, но непременно позаботившись о том, чтобы это выглядело как согласие на просьбу жителей Ташкента, и (б) жестко припугнуть эмира, однако, не угрожая взятием Бухары, потому что сил брать Бухару нет, а значит, блеф легко вскроется, и уважение уменьшится. Вот кабы можно было взять, тогда да, а так лучше быть помягче, но притом и пожестче. Опять, то бишь, волна сплошной дипломатии. Оренбург, со своей стороны, четко требовал город разоружить, стены снести, а затем создать автономное княжество – если нужно, в составе Кокандского ханства, но обязательно под протекторатом России.

Иными словами, вояки, полтора века отвечавшие за покой в Степи, считали, что важнее держать в руках Азию, нежели ублажать Европу, а дипломаты колебались, указывая, что «если мы будем расширять наши пределы только потому, что будем желать присоединять к себе каждое воинственное кочевое племя, могущее делать набеги, то вряд ли удастся нам когда-либо остановить свое движение на юг». Не возражали, то есть, но и советовали не зарываться, ибо «тем самым можно вовлечь себя в неизбежные затруднения». В том смысле, что, как писал министр иностранных дел своему коллеге в погонах, – «сколько подобное предписание поднимает крику и как оно подорвет последнее к нам доверие в Европе, нельзя и предсказать. Право, игра не стоит свечей».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.