Вадим Туманов Человек и золото: 500 тонн

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вадим Туманов

Человек и золото: 500 тонн

Знаменитому колымскому старателю, слава которого гремела по всей стране, которому Высоцкий посвятил несколько песен, уже стукнуло 80.

Он не только жив-здоров, он бодр и весел, даже иногда пьет водку и читает по памяти стихи. Трудно поверить, но у него на месте все зубы, даром что за восемь лет отсидки не раз по ним получал сапогом и прикладом. Более того: Вадим Иванович работает! Он командует предприятием, которое в Карелии строит дороги.

У разных людей, на которых смотрит страна и испытывает при этом сильные чувства, по-разному проявляются мощь, красота и притягательность. Одни красивы, другие обаятельны, у третьих ангельский голос, четвертые в телевизоре могут не краснея исполнить что угодно с наивными глазами и т. д. Туманов хорош главным образом тем, что дает нам надежду. Сколько же несчастий и ударов судьбы свалилось на него, каким безнадежным казалось ему все вокруг, выхода не было! Кто с ним тут сравнится? Однако же человек выбрался на счастливую дорогу и после несчастий и испытаний зажил весело и красиво, завел хорошую семью, задружил с лучшими людьми страны. Ну сидел, ну била его жизнь, ну подставляли люди, изменяла удача – что с того? Все образовалось, все образуется. И у него – и, может, у нас… Мы видим, что, несмотря ни на что, это реально: в 80 лет иметь к жизни интерес, в здравом уме и трезвой памяти, пить водку, ладить с женой, дружить с детьми и внуками, ездить к себе на дачу на джипе с персональным шофером, писать книги, которые читаются запоем… Если это не счастье, то что тогда оно?

Больные темы

Если совсем коротко, в двух словах, то жизнь его шла так. Родился в 1927-м, пошел на флот. На фронт ему попасть не удалось, но его пароход был зачислен в состав военного флота, так что он как краснофлотец – настоящий участник большой войны. (Язов его лишил статуса ветерана, но Тимур Гайдар привез министру судовую роль, где Туманов числился краснофлотцем военного транспорта «Ингул», – и справедливость восторжествовала.) Сел (1949–1956), как многие, ни за что, ст. 58–10. Началось с того, что в драке человек, которого он ударил, в падении порвал портрет Сталина. Пять лет Туманов провел в штрафных лагерях, «заработав» на месте еще 25 лет срока. После смерти Сталина работал бригадиром на приисках. По показателям его бригада была лучшей на Колыме. В 1956-м был освобожден досрочно со снятием судимостей.

После освобождения остался на Колыме, где основал первую в стране старательскую артель. После основал еще несколько крупных коллективов, которые с дочерними предприятиями в общей сложности добыли 500 тонн золота.

В 1987-м, в перестройку, последнюю и самую крупную его артель – «Печора» – показательно разгромили силами шести отделов ЦК КПСС. Смешно сказать, за уклон в капитализм – опять ни за что, как при Сталине! Уже при новом режиме Лужков позвал его работать в Москве. Коллективу Туманова дали кусок МКАДа, на постройку которого отвели год. После того как участок был сдан через 28 дней, стало ясно: такие предприятия другим фигурантам строительного бизнеса Москвы ни к чему. Теперь тумановские в столице не работают.

Про свою жизнь он написал увлекательную приключенческую книгу, которая продавалась только в одном магазине страны – «Москва», напротив одного из многочисленных зданий мэрии. Название книги, как обычно, кое-что говорит о личности автора: «Все потерять и вновь начать с мечты…»

За два с половиной года разошелся десятитысячный тираж.

Туманов для меня, да и для многих, кто в курсе, – это размах, величина. Но казалось, он весь остался в советской жизни. Я, честно говоря, удивился, узнав, что он в порядке, и на плаву, и работает. Я нашел телефон, напросился на интервью, он мне в нем отказал. Однако же позвал к себе домой выпить.

Я тут же примчался с бутылкой. Мы принялись выпивать, почти наравне – он себе наливал чуть меньше. Сперва, понятно, за его здоровье.

– Как ваше драгоценное, Вадим Иванович?

– Мне скоро 40 лет, по второму кругу – значит, 80, но здоровье нормальное. Только ума немного не хватает…

– Это вы сами догадались или кто-то подсказал?

– Сам чувствую, да и жена говорит… Она тут сказала недавно: «Про тебя очень много пишут. Вот так идиоты попадают в энциклопедии».

Мы смеемся, и он продолжает:

– В 80 лет люди обычно отдыхают, улыбаются, пожимают плечами, если им что-то не нравится, а на жизнь смотрят как на прошедшее.

А у него живой взгляд, быстрая реакция и заметный интерес к жизни.

– Меня страшно удивляют ваши зубы. Они все целы! После всех лагерей, боев на ринге, драк и побоев!

– Ну, не так уж и целы. Зубы свои; правда, в трех пломбы пришлось поставить.

Про зубы было в книге очень трогательно:

«Бывало, меня били прикладом по голове, иногда так, что голова, казалось, отлетала в сторону, но зубы в хрящевых окопах стояли насмерть. Уже не осталось ни волос, ни ума, а зубы – тьфу-тьфу! – до сих пор целы».

– Ну вот как это все получилось? Разве не удивительно, что вы – после всего – уцелели?

– Я не отношу себя к верующим, я многого не понимаю. Я отношусь к Богу чисто потребительски. Например, когда вертолет ветром в сторону моря уносит или лодка тонет, я вспоминал Бога и маму. Я вот думаю: несколько десятилетий шли этапы на Колыму. Мало кто вернулся. Если там, наверху, кто-то есть, то почему это не было остановлено? Я спрашивал про это священников – их много сидело в лагерях, – так они отводили глаза и говорили, что так Богу угодно… Если есть Бог, то он меня очень и очень берег.

– Это как раз понятно, что берег. Но для чего? Вы, наверно, пытались это угадать?

– Не знаю для чего… Когда мне было 24 года, а срок у меня был 25 лет, я не думал, что смогу выбраться оттуда. Меня журналисты то и дело спрашивают про лагерь, про то, как я там сидел. А мне это неинтересно!

– Почему же?

– Да потому что я был освобожден 50 с лишним лет назад, со снятием судимости. Я старался всегда уходить от этой темы. Я и не рассказывал никому про ту судимость, пока один генерал-лейтенант в Якутии это не выплеснул… Мы добыли 2 тонны 240 кг золота – это был рекорд. А генерал Позднухов, министр МВД Якутии, зло сказал на совещании: «Ну и что, что золото? А зато он кассы грабил!» (В 1950 году я за это получил 25 лет.) Так мой сын, которому было 10 лет, узнал, что я был когда-то осужден…

Слава Богу, в какой-то момент Туманов все-таки разрешил включить диктофон – после моих уговоров и его проклятий в адрес отдельных журналистов. Одного из них я знаю лично, когда-то рядом работали. 20 лет назад мой коллега с товарищем дал в газете ЦК КПСС серию заказных публикаций про артель Туманова, и с этого начался разгром предприятия – такое раньше называлось «травля».

Про ту историю Туманов мне рассказал первым делом, это, значит, не забылось: – Всеволод Богданов [секретарь Союза журналистов России], мы с ним с Колымы еще знакомы, меня спросил: «А мог бы ты простить К. и Ц. (не хочу их добивать, так что вместо фамилий ставлю инициалы. – И.С.)?» Я набрал Римму (это жена), она была в Ялте, и переадресовал ей этот вопрос. Она подумала и ответила: «Я вчера мыла ванну и увидела там таракана. Я их боюсь и ненавижу, но убивать все равно не стала. Минут двадцать мучилась, пока не вытащила таракана веником и совком, вынесла на улицу и выбросила. А тех негодяев, мне кажется, я сейчас могла бы расстрелять». Римма тогда слегла в больницу (нервное потрясение и два инфаркта).

Это был убойный черный с красным (ЦК ведь) пиар, который позже из экзотики стал рутинным рабочим инструментом политики и экономики. Главное обвинение было такое: Туманов при советской власти получал зарплату 6 тысяч рублей. Вот, типа, позор и рвачество. Коммунистическая газета, которой вроде положено тянуться к социальному равенству, однако же забыла написать, что каждый бульдозерист в артели получал 3 тысячи рублей – половину жалованья руководителя! Какой «Газпром» может сегодня таким похвастать? Таким скромным перепадом? Как же далеко мы ушли от той детской разницы в доходах…

Но это он так, к слову. Его другое волнует больше: – Да что мы про здоровье, про журналистов! Давай лучше говорить о том, что с Россией. Если бы в перестройку был принят метод, по которому мы работали! На старательский сектор приходилось 60 процентов всего добытого в стране металла! Мы начали на 29 лет раньше, чем Дэн Сяопин. Если бы Россия встала на тот путь, по которому впоследствии пошла Китайская республика, то сегодня от Питера до Владивостока простиралась бы новая цветущая страна! С прекрасными дорогами, городами, аэропортами! Она была бы уже построена! При Горбачеве мы были без нескольких минут на правильном пути. Но Горбачев не знал, как это сделать. А пришедший за ним и не знал, и не хотел – я о Ельцине. После Бодайбо я работал в Свердловске, в «Уралзолото», и мы с ним встречались. Большего несчастья, чем приход Ельцина к власти, я не мог вообразить. Я знал многих секретарей обкомов, встречался по работе, среди них были разные – но руководителя смешнее, чем Ельцин, я не встречал.

Это все больная для Туманова тема. Он и в книжке про это много написал. А еще ж разговоров сколько было. Он про это может бесконечно.

Я пытаюсь его утешить:

– Ну, Россией всегда почти командуют очень странные люди. Сталин тот же ниоткуда взялся, семинарист; Ленин; потом разные обкомовцы провинциальные. Чего уж тут…

Он переходит к другой своей больной теме, от политики – к событиям в экономике, к приватизации:

– Россия бокситы завозила из Африки, своих не хватало. А у нас – Тиманское месторождение, это в 160 километрах от Ухты. Там запасов на 200 миллиардов долларов! Я готов был его взять! У меня наготове стояли 60 бульдозеров и команда лучших специалистов! Когда все документы были готовы, Скоков – он знал про все, что мы делали, – говорит: пришли мне бумаги быстро. Я отправил. И счастливый пошел домой, думаю – завтра мы начнем работу. Прошло несколько дней, и мы узнали, что это месторождение выиграл Каха Бендукидзе. А нас даже не пригласили на тендер. После этого там стал работать Вексельберг. Сейчас там работают другие люди. Дерипаска… И теперь у меня спрашивают, какое у меня отношение к этим людям…

– Поздно, поезд уже ушел, все, – говорю я, и мы молча пьем. Мне кажется, хоть темы для него и больные, он на них не зациклен и просто думает про это с печалью. – Вы, Вадим Иваныч, уцелели чудом. А сколько людей пропало. Лучшие отсеяны, а командуют и владеют те, кто выжил, – и это, конечно, не лучшие. Чего ждать-то от них?

Потом он с такой же болью рассказывает, что не выигрывает в тендерах. Всегда побеждают конкуренты, а его предприятию достается разве что субподряд.

– Вы, наверно, откатов не давали?

– Им неудобно было бы у меня брать.

– Удобно, неудобно… Но вы хоть предлагали?

– Мы скидывали 15 процентов! Сколько ж еще?

– Так это официально. А кэшем бы 5 процентов на откат!

– Мне это противно.

– Ну, Вадим Иваныч, чему ж вы тогда удивляетесь…

После паузы спрашиваю его о жилищном строительстве в Москве, по 5 тысяч долларов (на тот момент) за метр. Он в ответ только смеется:

– Зачем я тебе буду про это все рассказывать? Это будет крик в пустоту. Давай лучше выпьем и поговорим просто так.

Ну куда ж такого человека пускать в Москву строить?

– Вы не зря пишете в книге: «Наше поколение бывало смешным – до ужаса».

– Ну а что, разве не так? Не так? Я спрашиваю Туманова про понятия. У меня заготовлен вопрос про то, согласен ли он с версией, что это концентрированное выражение русского менталитета, что воровской закон берет начало в «Русской правде» Ярослава Мудрого. Или, может, наоборот, князь со слов своей братвы записал правила поведения…

– Давай уйдем от криминала! Не хочу я про понятия. По Конституции надо жить.

И то правда, тюремная жизнь ему успела надоесть. Криминал романтизируют обыкновенно посторонние, благополучные… Но все-таки Туманов смягчился и рассказал красивую историю в тему:

– Это при Ельцине было… Вдруг нашелся Вася Корж, мой старый товарищ – мы с ним в лагере были несколько лет. А всего он отсидел 54 года. Встретились, обнялись, и первое, что он мне сказал: «Ну и как тебе нынешний беспредел? Вот страну сотворили! Все какие-то заблатненно-верующие…»

Ельцин вечно пьяный, ничего не понимал. Если Бог есть, если от него зависит приход президента – то за что ж он так Россию наказал? За что ж он такой злой на Россию?

– Ну, написано же в Книге, что за грехи отцов будут отвечать три поколения.

– Невинные дети? Как же так?

– Ну может, тут расчет на то, что люди увидят, как работает это правило, и хоть своих детей с внуками пожалеют. Или – другие родственники остановят беспредельщиков. Царя, ладно, расстреляли, он все-таки офицер. Но и детей ведь его убили, и страна это приняла как должное: «Убили – и убили, подумаешь!» И убийц водили после перед пионерами выступать.

– Я познакомился в лагере с политическим, его фамилия Пичугин, был ответработником ЦК и сел в 1937-м. Ему Белобородов, уральский казак – он участвовал в расстреле царской семьи, – рассказывал, как дочери хватали расстрельщиков за ноги и просили не убивать. Белобородов Пичугину рассказал, а Пичугин мне.

– Ну вот видите. Что, оставлять такое без наказания? Пауза.

– Когда я был мальчишкой, мне так хотелось на фронт. («Сейчас даже не могу объяснить, почему было это желание» – так он про это в своей честной книжке. – И.С.) А потом, когда меня посадили, у меня было столько ненависти ко всему, что, если б мне сказали – влазь в атомную бомбу и лети куда-нибудь, – я б, может, согласился и…

– На Кремль?

– Я спорил с одним верующим и сказал ему в сердцах: «Если Бог есть, почему тогда Кремль не провалится?»

Драки

Я смотрю на его руки. Между костяшками пальцев нет провалов, никаких предгорий, это сплошной хребет: старый боец, серьезный боксер.

– Я две миски ставил, одна в одну, приставлял к стене и ударял – так обе в стенку входили.

– Тренируетесь сейчас хоть потихоньку?

– Нет, я же ленивый. Да и работы столько. Когда мне для отдыха предлагают походить по лесу, я удивляюсь. Мало я ходил по лесам, что ли! Другое дело – полежать на диване, почитать… И потом, жене этот спорт не нравится. Она сказала: «Если б я знала, что ты занимался боксом, я б задумалась – стоит ли за тебя выходить. Как человек может бить другого человека и получать от этого удовольствие? Да еще и самого при этом бьют?»

Ей и книга не понравилась потому, что «там одни драки». При том что большинство драк он выкинул. И только рассказывает о них. Самая массовая и показательная была еще на флоте.

– Два парохода стоят корма к корме. И произошла драка между двумя экипажами. Капитан, штурмана стоят. А я на вахте. И я говорю старпому: «Разрешите, я тоже пойду?» Он на меня посмотрел пренебрежительно – мальчишка, 17 лет – и говорит: «Ну иди». Я повязку сорвал и по леерам вниз соскользнул. Подлетел к дерущимся со стороны, одного ударил – тот упал, другого ударил – упал, третьего – упал… Короче, отличился в этой драке. Команда меня зауважала. Даже капитан со мной захотел поговорить, а в беседе сказал неожиданную вещь: «Если б у меня были дети, я б не хотел, чтоб они были на море…»

Богатство

– В 1970-м министр Ломако подписал бумагу, чтоб мне продали «Волгу». Начальник ОРСа ему говорит: «Вы даете Туманову вторую машину! Он только что, в 1961-м, уже купил одну „Волгу“!» Ломако заорал: «А ты, в бога мать, знаешь, что ему уже два ордена Соцтруда давно надо дать? Чего ты меня учишь?» Так человек два дня дома лежал, приходил в себя.

– Вы куда в отпуск ездите?

– В Ялту. В 70-е годы я там купил домик, на участке в 12 соток. За 77 тысяч (рублей).

– Какие-то фантастические деньги. На тот момент.

– Я меньше 4 тысяч в месяц не получал тогда. Домик тот хотел купить Таривердиев, но почему-то передумал.

После Туманов долго рассказывает мне, как долго и нудно добивался разрешения на покупку этого дома, который на него отказывались оформлять без прописки, а прописывать отказывались, раз нет жилплощади. Как устраивался там в Ялте на работу геологом, им как раз нужен был, чтоб бороться с оползнями, и это решение проводилось на бюро горкома партии. (Похожее разрешение – на домик в Крыму – в те же годы пробили Юлиану Семенову.) Дальше он перестроил этот дом в старом периметре, иначе б заставили снести – личная ж нескромность. Потом было 18 проверок по этому дому – а не краденые ли материалы использовались при ремонте? Туманов предъявил чеки, которые, само собой, заботливо хранил. Стройматериалы везли из Свердловска, тремя грузовиками, с прицепами, и встало это в 14 тысяч 750 рублей. Бред какой-то. Это все ведь забылось! Жалкий этот домик очень художественно смотрится на фоне 30 триллионов долларов (цена недр России) – и даже на фоне 500 тонн благородного металла, добытого артелями Туманова… И пенсии в 3 тысяч рублей, которая ему за это назначена, в благодарность.

– Мне не дали больше ни одного золотого месторождения. Ни одного медного. А только дороги, и то на субподряде. Я начинал, а они обманули. С начала перестройки мне не дали ничего, на чем я мог бы заработать.

– Да… Пошел капитализм, а вас оставили с советскими деньгами.

– И то ограбили! В 1992-м я много потерял. У меня 120 тысяч рублей на книжках лежали и на 50 тыщ было облигаций. Римма тогда спросила: «А что теперь делать?» Забыть, сказал я. И в 98-м я тоже попал…

Лужков

– Лужков дал нам пять квартир, когда в 1990 году пригласил в Москву, строить МКАД. Он меня попросил, чтоб я выступил перед его строителями. Я на том совещании сказал: «Мы пришли в чужой город, вы нас не знаете. Но нас пригласила администрация Москвы, и мы отказать не могли. Вижу, вы крупные специалисты. Думаю, мы у вас многому научимся. Единственное, что мы вам покажем, – это как делать работу в несколько раз быстрее». Мы выполнили годовой план по реконструкции 12-километрового отрезка на Юго-Западе за 28 дней… Хотели за 22, но не вышло. А потом мы ушли.

– Да уж. Понятно.

– Последняя моя встреча с Лужковым была на премьере фильма Говорухина «Благословите женщину». Юрий Михалыч пришел, увидел меня, подходит… «Ну как, – спрашивает, – дела?» – «Все так, как хотели ваши заместители».

Разное

– Я написал сжато – зачем я буду описывать, как солнце встало? – Это он про книгу. Она многим людям понравилась: Ахмадулиной, Падве, Демидовой. Говорухин сказал: «Ну а что, я тоже так думаю!» Сын Туманова, тоже, кстати, Вадим, выпускник журфака, сказал: «Так не пишут!» Как это часто бывает с людьми после журфака, в прессе он не работает, а занимается предпринимательством.

– Торгует, что ли?

– Нет, как ты мог подумать! У него хороший бизнес.

Да, таковы они, люди старой закалки. Их, наверно, уже не переделаешь. И еще про сына: – Отцы и дети – вообще проблема. Я его с восьми лет всюду за собой таскал, мы даже тонули раз в Алдане. В 14 лет он заявил: «Что меня все учат?! Будто я меньше вашего понимаю!..»

А внук старателя, Володя, закончил девять классов и захотел в Суворовское. – Это неожиданно… Но пусть идет! Даже если не получится, все равно он многое поймет…

Колыма

Мы уже выпили немало. Я замечаю, что в ходе разговора полюбил Туманова. Он, кажется, отвечает мне взаимностью – зовет приехать на дачу в Троицкое и в крымский дом. Беседа вообще теплеет. Уже можно откровенней…

– Вадим Иванович! Скажите, как знающий человек: в чем причина русской жестокости? Одни русские давили других русских очень увлеченно… Вот вы полтора года сидели в железной камере. Для чего железная, чтоб помучить?

– Нет. Просто сперва тюрьму сделали из дерева. Но потом все бревна перепилили струной. Точней, жилкой из расплетенного троса. Вся тюрьма распилилась, люди перелезали из камеры в камеру. И тогда привезли стальные листы, толщиной 10 миллиметров, из которых делают отвал бульдозера, и сварили из них стены и потолки. В камере 46 человек, нары в два этажа, в углу бочка, люди дышат – и все на потолке, а оттуда капли падают на головы лысые.

У меня есть несколько моментов, которые вспоминаются…

Я только попал на флот. Меня, новичка, привезли в казарму, и старшина сказал, что мне надо с кем-то подраться, и вызвался некто Мочалов: «Товарищ старшина, разрешите я?» Я увидел в его глазах радость, он на 100 процентов был уверен, что побьет меня. Первый раз человек меня увидел, а так ему хотелось меня побить! Я его таким встретил ударом, что он без сознания на пол упал. Он ударился головой и потом лежал в больнице. Это было в бухте Зарубина, я ее недавно увидел по ТВ – там зимой были проблемы с отоплением…

Этот эпизод настолько важен почему-то для Туманова, что он его описывает уже на второй странице своей книги… Он продолжает рассказывать:

– Еще часто вспоминаю, как меня старшина Киричук (рябой, с зелеными глазами) ведет в изолятор. Это уже на Колыме. Я такой грустный-грустный. Он меня похлопал по плечу и говорит: «Ничего, дальше Солнца не угонять, меньше 300 хер дадуть».

– Триста – чего?

– Пайка хлеба – 300 грамм.

Другой случай. Мне сказал Ванюхин, начальник отдела по борьбе с бандитизмом Сусуманского управления: «Ус хвост отбросил». – «Вы что, – спрашиваю, – серьезно?» – «Разве такими вещами шутят?» Прогулка еще не кончилась, но я влетел в тюрьму и крикнул: «Сталин сдох!»

В лагерь приходишь… Каждую ночь могут быть приключения. Там столько врагов! И комендатура, и все, с кем ты поскандалил. Помнишь историю с Мишкой Буржуем? Когда была сучья война, он лично в одну ночь зарезал 15 человек в лагере. И он написал на помилование, зачел нам, узнать наше мнение, и все ждут, что я скажу. Парень вроде не дурак. Я говорю: «Мишка, по-моему, должны тебя помиловать – ты же шестнадцатого не убил!» Вся камера грохнула.

Помню, беспредельщики сидели на корточках, под дождем… Им идти некуда: их барак сожгли, а к ворам им нельзя – те зарежут. И вот они сидят тихо под дождем, боятся за свою жизнь, на все, что угодно, готовы – лишь бы не умереть. Когда говорят: «Расстреляйте, мне все равно!» – это чушь, не верь, все хотят жить.

Помню тот день, когда в шахте меня чуть не задавило. Я был уж бесконвойный. Значит, шахту валит, она садится. В любую минуту все может провалиться. А мы вытаскиваем с Левой Баженовым инструмент – ну кому он нужен? Сверху ледяная жижа льется… Мы вырвались, выбрались на поверхность, сидим на терриконе. Из шахты несет аммонитом и сыростью. Думаю, пока без конвоя, можно документы сделать – фотокарточка есть маленькая – и убегать. Но уж если поймают – тогда все. Но я чувствовал тогда, что все должно переломиться в лучшую сторону. Ведь столько людей сидит! И шахта хорошо работает… Грустное такое настроение. Кому ж, думаю, хуже, чем мне? Самому 25 лет, сроку 25, чуть в шахте не убило. И в это время – после дождя в июле развезло дорогу, и лошадь идет по брюхо в грязи, тащит на соседнюю шахту телегу, а в ней электромотор и ковш, ей и так тяжело, а еще оводы кусают и погонщик бьет. Я подумал – у нее жизнь хуже, чем у меня! Хорошо, что я не конем родился…

У Солженицына я прочел строки, которые меня тронули до слез. Когда Иван Денисович подумал: «Вот, прошел еще один день, почти счастливый. Счастье – на работу не пошел, пайку закосил, и одним днем меньше сидеть». А вот анекдот у Солженицына записан неправильно. Когда человека спрашивают, какой у него срок. Двадцать пять лет. «За что посадили?» – «Ни за что». – «Врешь, ни за что десять лет дают». Надо иначе рассказывать: ему четыре года дали ни за что, а ему отвечают что ни за что – 10.

Вечером тяжелей всего в тюрьме. Тоска. Вспоминаешь города, людей, рестораны. Утром проснулся – и встаешь, а вечером – хуже, и кушать сильней хочется вечером…

Ганди говорил, что всякий приличный человек должен посидеть в тюрьме. Ты меня извини, но Ганди чушь спорол: человек вообще не должен сидеть.

– А помните, вас в лагере собачатиной накормили…

– Да. Очень вкусно, прекрасное мясо, прекрасное. Не зря его корейцы уважают…

– Вас ни за что посадили, но вы вернулись и нашли много сокровищ. Просто вылитый граф Монтекристо. Ну только что вы с этих сокровищ не разбогатели лично – и не стали мстить… Помните, вы встретили колымского капитана Пономарева, который был швейцаром в «Национале», и даже пожали ему руку?

– Я просто обалдел, когда его увидел. И руку пожал машинально. А потом мы еще с Женей Евтушенко ходили на этого капитана-швейцара смотреть, поэт меня уговорил. И Высоцкого я водил смотреть на Пономарева.

В книге про капитана так: «Помню, на штрафняке Случайном Пономарев, недавно назначенный начальником лагеря, увидев меня, радостно сказал: “Уж отсюда ты, Туманов, не выберешься. Здесь и подохнешь”».

– А Мачабели?

Про него в книге вот что: «В июле в тюрьме случается побег. Бегут трое. Двоих быстро настигают. В прогулочном дворике конвоиры бьют их сапогами, топчутся на них… Разъяренный Мачабели приказывает трупы не убирать, оставить лежать, пока не будет пойман третий. Его ловят месяца через полтора. Пьяная команда надзирателей ломает несчастному ребра и позвоночник. Операцией командует Мачабели, тоже изрядно выпивший. По его приказу автоматчики валят заключенных с ног, заставляют ползти по-пластунски мимо смердящих трупов…»

– Я потом зашел к нему в Тбилиси, он там был замдиректора Академии художеств. Он меня обнял, повел в ресторан…

– Вы его простили?

– Он меня спрашивал: «Очень злой на меня?» Ну, не он, так кто-нибудь другой был бы… «Я многое, – говорит, – понял». А я вспоминаю его в распахнутом кителе, вышку, и прожектора, и собак, и нас бьют по его приказу. Он ослеп, а потом умер…

– Я удивляюсь, вы такой деликатный, мягкий: справлялись с такой публикой, как колымские бульдозеристы и тем более зеки. Я думал, что вы будете рычать, как генерал Лебедь…

– Поверь мне, это не самое главное. Я совершенно не переношу жаргон. Я и мата не люблю. (Ну разве только про Чубайса не могу без мата, будет недосказанность…) Помню, у меня три человека на участке напились. Что делать? Выгнать. Как фамилии? И оказалось, что среди этих троих – Петя Липченков, один из лучших механиков, классный парень, мы с ним 40 лет работали. И вот он напился с ребятами. Мне их и жалко, а наказать-то надо. Это ж лето, промывочный сезон! Приехал на участок, собрал людей и говорю: оштрафовать виновных. И тут кто-то кричит: «Это потому что механик, а был бы простой бульдозерист, ему б сразу перо в задницу – и лети!» – «Что ты сказал? Что? Ну раз так, считайте, что Пети у вас на участке нет». И они меня кинулись уговаривать. Как без лучшего механика? Еле уговорили. И я его оставил. Но 3 с половиной тысячи рублей он потерял, мы его оштрафовали – на месячный заработок.

Жизнь вообще страшная вещь. Я старался многое не писать…

Хватает и написанного.

Коротко из книги

«Все вшивые. Однажды, решив обсыпать вшами начальника лагеря, камера за полчаса собрала их поллитровую банку». «Я точно знаю, что заключенные, а мне много раз приходилось бывать в шкуре объявивших голодовку, умирают на 12—13-е сутки». «…он [солагерник] у одной овчарки иногда отбирал еду. Сам рассказывал: “Становлюсь на четвереньки и рычу на нее, она пятится, а я к миске. Так и выжил. Может, она меня, сука, жалела? Если б не эта псина – сдох бы”». «В колымских лесах кочующие по тайге аборигены иногда ловили беглых лагерников, отрубали им руки, приносили начальству райцентра, получая за это порох и дробь. Вор Леха Карел бежал, прихватив с собой аммонит, и взорвал целый поселок оленеводов…с тех пор уцелевшие в районе аборигены стали избегать беглых лагерников». «В одной половине [лагерной больницы] лежат больные, другая – вроде морга или промежуточного кладбища: зимой сюда свозят обмерзлые трупы. Меня потрясла увиденная там однажды картина. Помещение битком набито трупами, как на собрании. [Правда], многие трупы стояли вверх ногами». У нас в московской квартире как-то отключили отопление зимой, я и жалуюсь жене – замерз! Она ответила: «Я на тебя смотрю и думаю: неужели ты на Колыме жил когда-то?»

Стихи

– Ты любишь стихи? – задал он мне неожиданный вопрос. Как ни странно, про это спросил.

– Люблю… Вот 150 долларов недавно проспорил, на Мандельштаме…

– Ну-ка расскажи! – живо откликнулся он. – С кем спорил, про что?

– С Бильжо… Я цитировал: «Немного белого вина, немного та-та-та мая… И та-та-та бисквит ломая…» А вино, по версии Бильжо и Мандельштама, было не белое, а красное.

Про Мандельштама он писал в своей книге: «[Солагерники] уверяли, что лагерная прислуга, ссученные, вероятно по приказу администрации, утопила странного поэта в уборной. Мне неприятно про это писать, тем более что никто из них сам свидетелем не был, только слышал от других… Но я решаюсь предать бумаге то, что слышал. Имя того поэта было – Осип Мандельштам».

– А Вовкино знаешь? – спрашивает он. «Вовка» – это у него Высоцкий. «Володя» – это у Туманова зарезервировано для Путина. О как. С ним встречались на вечере памяти поэта. И декламирует Высоцкого:

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана, —

Учителей сожрало море лжи —

И выплюнуло возле Магадана.

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы, поднять не смея глаз, —

Мы тоже дети страшных лет России,

Безвременье вливало водку в нас… —

– Он вам много стихов посвятил. Какой из них ваш любимый?

Здесь мы прошли за так на четвертак, за-ради Бога,

В обход и напролом, и просто пылью по лучу, —

К каким порогам приведет дорога…

В какую пропасть напоследок прокричу?..

– Это был самый интересный парень из всех, кого я встретил, – Вовка. Я его знал недолго – с 1973-го по 1980-й. Я многого про него не стал писать…

Поэзия снова настраивает его на социальную критику. Он снова говорит о том, что богатства страны присвоены частными лицами, а мы бедно живем по какой-то африканской модели – такую он видел в Папуа.

– Ну ладно, не переживайте! – вяло утешаю я в который раз. – В конце концов есть же Божий суд!

– А, «Вы, жадною толпой стоящие у трона»? Все это ерунда. Я думаю, все иначе будет. Давида Самойлова знаешь? (Вовка меня хотел с ним познакомить и с Трифоновым, да не успел.) У него есть такое четверостишие:

Мы не останемся нигде

И канем в глубь веков,

Как отражение в воде

Небес и облаков.

Вот, думаю, как будет… Он задумывается и спохватывается: – Хотя эти строчки – «Вы, жадною толпой стоящие у трона» – про сегодняшнюю жизнь. Потом бы я такие поставил, из Надсона:

И в храме истины – в священном храме слова,

Я слышу оргию крикливых торгашей!..

И закончить так, Вовкиными строками:

Вдоль дороги все не так, а в конце – подавно…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.