Обнимите землю
Обнимите землю
Случаев, вообще-то, даже несколько, и все они, как таковые, произошли в Макушинском районе Курганской области.
Сперва выпахали три трехдюймовых артиллерийских снаряда, мирно лежавших в глубоком черноземе со времен гражданской войны.
Пригнали в совхоз новые тракторы К-701 с девятикорпусными плугами, а так как счастливо совпало это с началом подъема паров и с днем получки, то строи?ли не раз и не два и события не то ли что вспрыснули, а хорошенько прополоскали во рту и с подъемом же сели за рычаги испытывать, те ли лошадиные силы у хваленой техники.
Снаряды интереса ради рядком уложили на остатки прошлогодней соломы, подожгли и цепью залегли в борозде, как в окопе, споря об заклад, взорвутся или не взорвутся.
Взорвались, да так дружно, будто по команде «Залпо-о-ом… огонь!» в бездумном салюте варварскому обращению с землей.
Со службы на границе вернулся в родное село Большое Курейное молодой человек и устроился по армейской специальности на узел связи, обслуживающий совхоз.
— Не ожидал я от тебя такого финта, Володя, да ладно уж, центнер отходов можешь выписать, так и быть, — смиловался и подобрел директор по осени, когда повалил с полей хлеб.
Центнер отходов и стоил дороговато — 4 руб. 20 коп., и всего лишь центнер, а чтобы помочь матери прокормить пернатую и пушную живность, нужен не центнер и не отходы. Разыскал Володя на чердачке бабушкиной избушки дореволюционное решето, треногу из морщинистых осиновых кольев, фанерную лопату, связку мягкой тары, погрузил все это в люльку мотоцикла, прихватил шестивольтовую лампочку-переноску и, едва лишь начало солнышко, ожигаясь, осторожно приседать на хребтину сосновых посадок, вырулил к песчаному ровку, образованному вешними паводками, стекающими в озеро. Берег его во время уборочной предпочитали шоферы тамошним дорогам после осенних дождичков, и первые петухи еще ни разу не перекликнулись в деревне, как стояло уже трудно и грузно 12 доморощенных мешков, отпыхиваясь от тонны принятой в утробы даровой отсортированной пшенички.
И третий случай, пожалуй, самый неординарный: тракторист наотрез отказался от выгодной работы и хорошего заработка. И решился он на такое вопиющее нарушение трудовой и производственной дисциплины после того, как в сотый раз остановил трактор, чтобы убрать из-под гусениц и лемехов и перенести на пахоту сотое гнездо, покинутое уткой, обезумевшей от неизбывного горя.
Сотое! Он считал.
Произошло это в одну из весен, когда люди командующие заставили человека рядового опахивать озеро. Зачем? Да уж наверняка не затем, чтобы не загорелось оно от случайно пущенного пала. На пойменных берегах и озер, и рек до самых осеней и скот не пасли, теперь же их пашут. И не только в Макушинском районе Курганской области. Пашут, не задумываясь над изначальным смыслом слова «берег» и не представляя себе непоправимых последствий.
Пашем, осушаем, вырубаем, загрязняем и все с чьих-нибудь да санкций, забывая, что Природа есть совокупность непрерывных процессов и явлений, продолжающих Жизнь на Земле. А прервем ведь когда-нибудь эту совокупность, если не поймем и вовремя не спохватимся.
Но пока лишь только понят и оправдан тракторист, который наотрез отказался распахивать веками целинный берег озера, как понят и оправдан тракторист, который доконал-таки природу. Оправдан, кто его заставил доконать и кто закрыл глаза на это преступление ради увеличения показателей по валу, а в том, что вал получился уродливо-коленчатым и в озере ни дичи, ни рыбы не станет, в том и подавно виновного не сыщешь.
Никто не обнимет необъятного. Афоризму Козьмы Пруткова теперь уже более ста лет, но и тогда вряд ли была необъятной Земля. Она кругла лишь и вовсе не бесконечна, и давным-давно поисчерпаны все ее продресурсы естественные и вогнато в борозду все, что мог одолеть ненасытный ни в чем человек и его современный энергонасыщенный трактор с одиннадцатикорпусным и чуть ли не цельнолитым плугом, а то, что считается пашней, занимает едва лишь десятую часть суши.
Хлеб во все времена определял положение государства на политической карте мира, ибо от него в конечном итоге зависит национальный доход, сытый не в пример проворнее голодного, а для этого необходимо производство зерна не менее одной тонны на душу населения. Необходимо. «При дальнейшей стабилизации посевных площадей за счет улучшения культуры земледелия, повышения урожайности и уменьшения потерь». Основное положение и главное требование это должно плакатно пламенеть на каждой из четырех стен каждого кабинета на местах и в центрах, дабы куда ни повернулись сидящие в креслах — знали, чем они должны заниматься и что делать.
А вот некоторые забывают.
Агроном из Губернского отделения совхоза «Кузнецкий», что за Аргаяшом, при каждом маломальском случае такие ли вам ямы роет из местоимений «я… мы…» и чуть ли не в грудь себя стучит, кичась хлеборобством и напрочь забывая, что здесь же до него и с площадей гораздо меньших получали по 47 тысяч центнеров зерна, а в его «я… мы…» засыпают едва по 27.
Забывают агрономы, чего греха таить, что основное производительное свойство земли — ее плодородие, и все еще хватаются за спасительную соломинку экстенсивной системы земледелия: увеличение объема продукции достигается за счет расширения обрабатываемых площадей. Достигается ли?
В некотором хозяйстве на 1000 гектаров пахотной земли по одному целому механизатору не приходится. Какую культуру земледелия справлять с него, если и без прицепных орудий на холостом ходу всех полей за сезон не объехать! Ну и читаем потом научную фантастику в районных газетах, что тракторист такой-то при норме 9 га вспахал за смену 47. Но ведь это ж надо летать на плуге со скоростью не менее 30 километров в час! Не справляя перекуров, обедов и прочих естественных потребностей, что вряд ли можно допустить. Зато допускается пахота через раз, когда намеренно оставляются сквозные огрехи, равные по ширине в аккурат ширине захвата плуга.
— А это не наши пахали, это прикомандированные из города, — машут руками и посмеиваются агрономы-аборигены, стоя у поля, похожего на расхристанную тигровую шкуру.
В ином хозяйстве пахотный клин до того уж раздался и вдаль, и вширь, что края годами плуга не видят и урожаи в таких хозяйствах по 10 центнеров на круг при самых благоприятных погодных условиях — красное число в календаре, но руководители их неутомимо гнут свою линию и неуемно ведут многолетние изнурительные тяжбы с лесничествами за крохотные обрезки не гектаристей тех, из каких шили раньше по деревням лоскутные одеяла. Закон же об обязательной тридцатиметровой полосе между пашней и опушкой леса вообще незнамо для кого писан. Бедные лесники и лесничии били, били челом с просьбами соблюдать установленные границы, да и выдохлись.
А какая клубника раньше по межам, на еланках и пустошках, вспомнить, росла… Душистей и слаще всякого меду. И не столь великая семья, бывало, по двухведерному самовару чая выпивала с ней за один присест.
Но не осталось ни меж, ни еланей, ни пустошек, ни зеленых опушек с лопоухими побегами подлеска, и негде гнездка свить ни жаворонку, ни перепелке, и обнаженно и жутко торчат из глубоких запекшихся черных борозд перерезанные лемехами сухожилия корней, и никнет обреченный лист на березах, и ощущается физическая боль деревьев, и уже не изуродованные корневища видишь ты, а оборванные вековые нити, какие связывали мужика с землей. С той самой землей-матушкой, которая в сельском и лесном хозяйствах была и остается главным средством производства.
Земля — основа природы, и всё от нее. И все естество природы гармонично и гармоничной быть должна природа рукотворная, к какой нельзя не отнести поля и пашни. Распахано ж все. И даже сверх того, но самовольные прирезки вряд ли где показаны: зачем? Еще дадут по шее, а могут дать медаль за якобы сверхплановый центнер хлеба. Числятся же в нетелях коровы, хотя и проще простого обнаружить этот подвох, куда сложнее сверить картограммы. И если все радости людские от земли, то земные печали от разницы фактических и отчетных данных.
Кто-то отгородился однажды такой ширмой: хлеб надо считать не на корню, а на току. Ширма понравилась и моментально разошлась по хозяйствам как очень удобная. Но если бы так называемый биологический урожай определялся контролирующими органами, которые спрашивали бы потом, почему большая разница в весе между хлебом на току и хлебом на корню, то наверняка не разгружались бы бункера комбайнов прямо на полосе под заветную копну соломы, в ельничках да и березничках и просто в собственных дворах или у хаты с краю.
Женщина, не работающая нигде, только базарных, то есть на продажу, по 150 штук гусей кормит. Да для себя и на племя, да куры, да утки, да индюшки. Чем кормит? Разницей между зерном на корню и зерном на току.
По дороге от поля до закрома теряется двадцать процентов урожая зерновых. Цифра эта определена статистикой, признана неизбежной и принята за норму. Причем она тоже не что иное как разница между зерном на корню и зерном на току, полученная с помощью загнутых пальцев. А если не загибать? Если не загибать, то подсчитать потери еще проще.
Средняя норма высева семян пшеницы на гектар — 190 килограммов.
Среднегодовая урожайность — 11,4 центнера с гектара. Плюс двадцать процентов неминуемых потерь составит урожайность биологическую — около 14 центнеров. Пусть 15. Пусть двадцать процентов семян по разным причинам не дали потомства. И все равно получается, что в выросшем колоске только 10 зернышек было, а такая пшеничка, старые люди сказывают, наросла лишь в 1921, самом засушливом, году. Тут половиной теряемого зерна пахнет, но и даже двадцать процентов тоже немало, где-то около 50 миллионов тонн, а это вдвое больше валового сбора пшеницы в Канаде.
Да, чтобы рассыпать 50 миллионов тонн зерна, надо иметь, конечно, умную голову. Посмотрите на поле после того, как «убран» хлеб, вспахана зябь и пробрызнули частые осенние дождички. На футбольное поле в Лужниках разнозеленым газоном похоже оно. Но болельщиков у таких полей мало, и судей на них совсем нет. А были. Инспекторами по качеству уборки назывались они. Приедет, закинет, зажмурясь, деревянную рамку метр на метр, соберет в квадрате до колоска, обшелушит, провеет, взвесит на аналитических весах, помножит на 10 тысяч и разделит, с кого сколько причитается за излишки потерь. А ныне агроному только жить да радоваться да гонорары получать за публикации в газетах о повторных намолотах четырех центнеров дополнительно к плану. Вдумайтесь. А если у кого ни голова, ни руки, ни ноги не дошли до повторных обмолотов? Но ведь четыре центнера с гектара — уже двадцать процентов урожая. И хороших двадцать процентов. Да гуще весенних осенние всходы, названные категорией людей, которые на выдумку хитры, зелеными удобрениями, коли уж не смог грехи прикрыть веселый лозунг «Комбайн с поля — плуг в борозду!».
А такой комбайн, как «Колос», и вообще не допускать бы до полей. На вопрос, что он за машина, агрономы, не сговариваясь, отвечают: решето. Не лучшего мнения о нем и в областных агропромах.
— «Колос»? И слаб, и дыряв. На выставке зерноуборочных машин из шестидесяти двух экспонатов он занял шестьдесят третье место.
Тогда зачем выпускать такой комбайн? Чтобы получать дополнительно к плану при повторных обмолотах валков? Нет, не только для этого, а еще и для равномерной концентрации семян сорняков на полях. В характеристике зерноуборочных комбайнов перечисляются лишь работы полезные: косит, подбирает, молотит, сортирует, веет, копнит. Но молотить он начинает уже при повале самодельными лопастями мотовил из твердых пород дерева, нарушающими балансировку и расчетный режим работы. Потом молотит, подбирая валки низкорослых хлебов, и зерно, разумеется, остается на земле. При непосредственном же процессе обмолачивания четверть подобранных колосьев или уходит в солому, или такая же часть зерна превращается в дробленку, то есть в отходы, а при уборке сильных и твердых пшениц это накладно. Зерно с земли комбайн подобрать не может, зато саму землю и мелкую гальку и прочие мертвые отходы или откровенный мусор подобрать ухитряется. И посеять при этом сорняки.
Вот средние итоговые данные среднего по производственным показателям Ольховского отделения Великопетровского совхоза Челябинской области за средний год прошлой пятилетки: поступило на ток бункерного зерна 54 000 центнеров, товарных отходов из них 12 000, мертвых отходов 3240, или ровно шесть процентов. Товарные отходы уйдут на корм, и часть расходов на их производство окупится, а вот во что обходятся мертвые отходы в целом по стране… Шесть процентов — это верных 12 миллионов тонн. Для перевозки этого балласта при среднем расстоянии от полей до токов 5 километров и средней грузоподъемности транспортных средств 6 тонн их понадобилось 2 миллиона, сделано лишних 20 миллионов километров пробега 500 раз вокруг Земли (а Козьма Прутков говорил якобы, что никто не обнимет необъятного), сожжено 8000 тонн горючего и сколько переплачено денег получающим с центнера и с тонно-километра, не говоря уж о деньгах, переплаченных конструкторам таких машин.
На заре развития зерноуборочной техники появились ненадолго и тут же канули в Лету сноповязы. Направление, по-моему, было взято верное. Предки наши не ради полотен художников вязали и устанавливали в суслоны снопы, в которых зерно и дозревало, и не прело и не прорастало в колосьях, как в непросыхающих ныне валках после пробрызнувшего дождичка; и хлеб, и солома, и сорняки — разом все увозилось с полей, и потерь никаких не было: что в горсти — то в сусеке, а мы эту горсть плотно никак сжать не можем, живя в космическом веке. А разбогатели потому что, вот и сорим червонцами, как пьяные купцы — знай наших, под зерновыми лишь 130 миллионов гектаров с каким-то гаком еще.
Вы ездили по золотой дороге? Конечно, ездили, в уборку их немало таких. Сто граммов зерна, рассыпанного по квадратному метру проселочной дороги, и на четвереньки опустишься, так не вдруг разглядишь, сколько ж его, но со ста километров наметется гусиным крылышком… 50 тонн! Всех грунтовых, полевых и проселочных километров никто не подсчитывал, как вряд ли задумывался кто, куда же деваются целые эшелоны хлеба.
При оплате труда за тонно-километры сноровистому и себе на уме шоферу выгоднее не тонны, а километры, потому что они всегда больший множитель, и за счет скорости он наматывает рейсы, ничуть не беспокоясь о том, на сколько легче кузов стал после ухаба. И не выпускают домохозяйки во время уборочной кампании кур со двора, потому что жиреют они безобразно и перестают нестись, нанося невосполнимый ущерб личным продовольственным ресурсам. Директора хлебоприемных пунктов нанимают пенсионеров с метлами ежечасно заметать и прятать золотые россыпи. В той же Большой Курье Макушинского района половина жителей, не один Володя, запаслись отборным зерном из песчаного рва на берегу озера, который с лету преодолевали груженые машины, предпочитающие бездорожный песчаный путь тамошним дорогам.
Грачиные гнездовья в глухих колках теперь редкость почти музейная, потому что «Комбайн с поля — плуг в борозду!». Грач предпочитает селиться на деревенских тополях и вдоль железных дорог, потому что основной пищей — зерном — он обеспечен здесь вплоть до снегопадов и не спешит улетать на юг.
У М. А. Шолохова в «Тихом Доне» есть такие строки:
«Встает же хлеб, потравленный скотом. От росы, от солнца поднимается втолоченный в землю стебель; сначала гнется, как человек, надорвавшийся непосильной тяжестью, потом прямится, поднимает голову, и так же светит ему день, и тот же качает ветер».
В Великопетровском совхозе с ведома бывшего директора Косикова на 400 гектаров ячменя загнали 400 голов крупного рогатого скота и испепелили посев. Хорошо, за потравленный ячмень совхозный скот не молоком, так мясом воздал государству, а кому воздает личный скот, сотни голов которого не знают, что такое табун и пастух… И хоть бы тебе кто прутиком махнул выгнать: махну, а вдруг там и моя телушка. Еще обидится. Поэтому, надо думать, и провел народный контроль всего одну проверку за два с половиной года своей «деятельности». Пример частный, но далеко не единичный. Потери от потрав достигают десяти процентов. И это тоже статистика, но зачастую негласная, чтобы не портить отношений. Из-за этого «мокнут» репутации, биографии, страдают семейные бюджеты, а страдает ли бюджет государственный — о том и думки «нема ни у кого». И товарищи агрономы, давая в управления сведения о биологических урожаях, заведомо занижают их, о чем там все знают, но хоть бы кто пальцем погрозил: «Ну-ка, не балуй», потому что премии все получают за хлеб на току, и спаси и помилуй, оказаться ему тут в количестве менее 80 процентов указанного в сводках. Вот так и сходятся концы с концами, так пытаются часто искажать государственную отчетность, да землю кривой не опутаешь, хотя она и круглая.
Нехватку механизаторских кадров на селе пытаются компенсировать выпуском энергонасыщенных скоростных тракторов на шинном ходу и широкозахватных плугов с мощными корпусами, чтобы укладываться в сезонные сроки: поля — глазом не окинешь. Но такое решение, пожалуй, не упростило проблему обработки огромных площадей, а усложнило: после вспашки влажного поля оно похоже не на вороново крыло в парящем полете, где пласт к пласту, как перо к перу, оно похоже на торосы черных льдин. Трехдюймовые артиллерийские снаряды выпахивают, мирно лежавшие в земле со времен гражданской войны. Значит, после вспашки нужно дисковать, фрезеровать, лущить, культивировать, бороновать, при… Прикатывать не нужно, нужно снова пахать это поле — так его прикатает колесный трактор типа К-700. Как транспорт этот «К» хорош, и как транспорт хвалят его, но полям — гусеничный Т-130, а к нему в колхозах и совхозах школьников на экскурсии водят, как к ископаемому.
И плуг можно сконструировать такой, после которого бы до минимума сократились последующие операции вплоть до боронования, только в Челябинске две таких научных базы, как Уральский институт земледелия и институт механизации и электрификации сельского хозяйства, и толковых умов там немало. Отремонтировал и пустил же учащийся СГПТУ куранты на Невьянской башне, к коим и маститые мастера-часовщики не знали, с какого боку подступиться.
Улучшить культуру земледелия и повысить урожайность, а это аргументы одной функции, трудно, почти невозможно без сокращения хотя бы на треть обрабатываемых площадей при условии, что энергоресурсы останутся прежними. Трактора тогда будут не по диагонали на рысях пробегать через поле, комбайны не с кочки на кочку прыгать, вместо чернопара троеные пары появятся, прибавится скота и органических удобрений, а хороший навоз земля девять лет помнит, раньше в пословице говорилось, сорняки повыведутся, которые приспосабливаются ко всяким видам борьбы с ними, кроме механического, с отказом от ядохимикатов увеличится поголовье пернатой и четвероногой дичи, особенно когда отпадет необходимость в спешке «Комбайн с поля — плуг в борозду!» — и зябь приобретет первоначальное значение. И вообще от пашен, дающих не более 11 центнеров с гектара, надо решительно отказываться, как от пастбищ от них больше проку будет.
Стирание граней между городом и деревней не обошлось и без явлений отрицательных, сказавшихся прежде всего на производстве сельскохозяйственной продукции. В первую очередь стерлись грани между привычными жизненными укладами горожанина и сельчанина: пять часов «пропикало» — и хоть камни с неба вались. Но если горожанин приступает к работе в восемь и ни минутой позже, то некоторые сельские «труженики» позволяют себе до десяти часов пальцем о палец не ударить: шефы приедут — сделают. И надежда на шефов — не редкость.
И не поэтому ли еще, что слишком часты их «нашествия», текут и текут в города сельские кадры. И в основном молодежь. И в основном из-за нехватки жилья. Чего уж проще: поставь хороший дом молодоженам — и вся привязь. Не можем привязать, зная чем. То не на что строить, то не из чего, то некому, а там, глядишь, уже и не для кого.
Когда погибло от пожара 13 тысяч гектаров уникального Джабык-Карагайского бора под Карталами, строительного материала оказалось столько, что из него можно было бы заново переставить все окрестные села и деревни. Местные «хозяева» не нашли, куда этот горелый лес употребить, зато хозяева из Белоруссии или Молдавии, — откуда точно, так толком до сих пор никто и не ведает, — моментом прознали о нем, заполучили «добро», прислали своих людей и транспорт, договорились с железной дорогой и вывезли что потолще, что потоньше оставили огороды городить. Но и эти жерди лежат и гниют.
— Ну, ты понимаешь, это ведь просто смеяться только некому, — стучит себя в грудь завхоз отделения Александр Коновалов. — Валежнику под боком — черт ногу сломит, мы одну карду разбираем и этими жердями другую латаем…
Карды — ладно, два двухквартирных новых дефицитных дома не могли полгода заселить из-за дранки под штукатурку.
И уж вовсе бедственное положение с кадрами в хозяйствах вблизи городов и с постоянным автобусным сообщением с ними. До трети мужского населения некоторых деревень, — и у каждого из мужичков ладони по лопате, — трудятся бойцами ведомственной охраны, железку на бок нацепив, инкассаторами, ночными сторожами в магазинах и детских садах, рыб- и охотоинспекторами, дежурными на подстанциях, лесниками… Кем угодно и где угодно, только бы не на земле. Электриков развелось — бедный управляющий не знает, которого из них просить лампочку в коровнике ввернуть, доярки неделю уж, как по хвостам на ощупь до вымени добираются. Зато в конце месяца эти электрики строем и с песнями идут в контору за справками о безаварийной работе на предмет премиальных доплат. И подписывают им такие справки. А что? Они же все свои деревенские ребята. И никто из них вреда не приносил, не говоря уже о пользе, как очень метко заметил неизвестный поэт.
И нередки в деревнях переклички, наподобие этой:
— Привет, сосед! Ты не из конторы?
— Из конторы.
— А кто там у нас управляющий сегодня?
Управляющий — временно исполняющий, агроном — по совместительству, механик — по заместительству, и, смотришь, опять никто из них вреда не приносил, не говоря уже о пользе. А земля никогда не мирилась с невежеством, равнодушием и вульгарным обращением с нею, она, протестуя, отвечала тем же. И ничто другое так не нуждается в теплых руках. В теплых, честных и постоянных. И очень точно, по-моему, определил природу, суть и необходимость такого постоянства Герой Социалистического Труда Федор Яковлевич Чеколовец, потомственный крестьянин и хлебороб:
— За городских не скажу, а сельские мы и век вековать должны там, где родились, тогда еще, может, и можно ждать какую-то пользу от нас на земле.